Л.

Лезвие вспарывает тонкую кожу — рана неглубока; алый багрянец стекает по запястью вниз, прорастает щедрыми каплями в холодный цементный пол. Любопытство внутри вскипает и пенится, у маленькой девочки его слишком много; она делится им с другими, и из белых халатов выжимают кровь. Люди за стеклом говорят немыми ртами и хмурятся — морщины дождевыми червями прорезают высокие лбы; пока иглы дырявят вены, на худых лодыжках затягиваются ремни; за стеклом люди-черви, люди-крысы и люди-кроты; все они живут под землёй и ничего не знают о небе. Лето стирает бледность с мертвецки синюшных щёк, высветляет мышиные пряди, рассыпает веснушки по острому профилю; лето обжигает сухим непослушным ветром; лето нашептывает сказки, которым опасно верить: — Львицы не прячут когти, львицы ими гордятся! Леска натягивается — клюёт; в щуплых руках неожиданно много силы; крупная рыба беснуется противлением, ловчится вырваться; грязные кроссовки промокают насквозь, на тёмных джинсах уродливо оседает ил; девочке слышится глухой стариковский смех — скрежет металла, озлобленный хруст стекла, навечно заглохший двигатель; девочка умывается солью, и старые раны кровоточат. Ложь уже не горчит и не прихватывает изжогой; ложь патокой стекает с языка; у девочки — новые имена, легенды и даже титулы; она чья-то Дочь, чей-то Бич, «сущее наказание»; проклятия на испанском звучат красивее, рассеиваются музыкой, но некому оценить: вылинявшая старость проседью на висках, отравленные мышцы безвольным грузом на соседнем сидении. Львицы никогда не сдаются без боя, но девочка льстит себе: она всё ещё маленький львёнок. Ладонь мужчины сухая и непривычно тяжёлая; девочка сжимает её обеими руками, всю ночь напролёт; лекарство собирает клетки-кирпичики, скрепляет новыми шансами в непробиваемую броню; мысли девочки похожи на молитвы, но вместо Господа к ней приходит сон. Лезвия вспарывают кожу, сосуды и сухожилия; алые брызги окропляют благодарную землю; деревья взмывают вверх равнодушными громадами, воздух утюжат пули; девочка слышит звериный рёв и крепко жмурится; радость стреляет в голову, безнадёга — в самое сердце. Ладонь мужчины кажется легче пёрышка; в девочке столько горя, что не вынести, не раздать; мир принимает в дар только плоть и кости, и на крови вырастают цветы; ломанные ветки крестом обращаются к небу, но девочка упрямится: смотрит вниз, прикусывает язык; может вправду — нет никакого Эдема. Лечит не время — ничто не лечит; у девочки в кармане пустая капсула с зелёным осадком в напоминание; у девочки под кожей зашито оружие массового поражения, духовного исцеления, греховного очищения; у девочки глаза цвета жухлой травы и бровки вразлёт — перепуганные птички. Лора, — напоследок ей шепчет Логан; Лора, — вторит глубокое синее озеро; Лора, — слышится стариковский смех. Ложь — чужая и чуждая — осыпается с неё шелухой, с тихим шелестом; ложь — век мутантов прошёл — солнечным зайчиком отскакивает, взлетает, путается в густых кронах. Лечит не время — ничто не лечит; лезвия прячутся от посторонних глаз. Лора, никто не вечен, — ложь разжимает челюсти, — я никого не спас.