Не отпускай моей руки

Кларк Гриффин: Доброе утро! Кларк не успела толком проснуться, как первым делом схватилась за телефон и поспешила написать Лексе. Она прекрасно видела, что ее новая знакомая была последний раз в сети в час ночи, как раз тогда, когда они закончили болтать, и, по всей видимости, сейчас ещё спит. Зато, когда проснётся, она сразу же увидит ее пожелание. День за окном только разгорался, а электронные часы на прикроватной тумбочке показывали только начало девятого, но Кларк больше не хотелось спать. Она сладко потянулась в кровати, откидываясь на гору подушек, и снова схватилась за телефон. По хорошему, надо было ей не лениться, и раскрыть плотные шторы, чтобы впустить яркий солнечный свет в комнату, но ей претила одна мысль, чтобы пока встать с тёплой постели. Суббота, несомненно, была ее днём. Несмотря на то, что ее график на неделю был не так уж загружен, всегда находились неприятные дела, которыми она не могла пренебречь. По вечерам понедельников ей приходилось таскаться на эти собрания чертовых умирающих — по другому она не могла назвать это общество онкобольных, пять дней в неделю к ней приходили учителя из школы и репетиторы, которые, вопреки протестам матери, задавали ей домашним задания, воскресенья она должна была всецело посвятить маме, сидя с ней перед телевизором, обсуждав что-то бессмысленное или изредка выбираясь в город. И только суббота была ее днём. Она могла не задумываться о школьных заданиях и о том, что хочет от неё мама. Кларк, кажется, даже могла ненадолго забыть о своей болезни, растворяясь в книгах, просмотрах фильмов и рисовании. Наверно, возможность уделить как можно больше свободного времени рисованию, радовало ее больше всего. Ей казалось, что она делает что-то важное и значимое, хотя понимала, что на самом деле, ее рисунки никому не нужны. Но когда она растворялась в музыке, громко играющей в наушниках, и бралась за карандаш или кисть, она чувствовала очень отчётливо, что ее жизнь что-то, да стоит. Целая полка в столе была забита изрисованными альбомами. Она не пренебрегалась ничем, и рисовала все, что только взбредёт в голову. Цветы, людей, любимых героев из фильмов и сериалов, вид из окна, свои мечты и фантазии. Кларк казалось, хоть она и понимала, что это звучит глупо, что в этих рисунках она увековечивает себя. Увековечивает, потому что больше всего на свете боится умереть. Она пытается скрыть это ото всех: от врачей, учителей, мамы. Прячется за сарказмом и напускным безразличием. Вот только от себя спрятаться не может, и от своих мыслей, живущих где-то глубоко внутри и разъедающих ее так же сильно, как и болезнь, которая пульсирует по венам. Она помнила эту бесконечную череду больниц и процедур, которые изматывали ее до такой степени, что она считала, что смерть — гораздо более лёгкий выход. Она помнила вечно сменяющиеся лица врачей, имена которых она не могла упомнить — слишком уж быстро они сменяли друг друга. Помнила вечные ограничения, с которыми, кажется, в принципе невозможно было жить. Помнила убитого горем отца и слезы матери, когда они думали, что дочь их не видит. Она помнила все. Она кричала в подушку в бессилие по ночам, когда было особенно плохо, и ей уже казалось, что до утра она не дотянет, почему все это выпало именно на ее долю. Почему она не может, как все другие люди быть здоровой и счастливой, делать, что захочется, и ценить жизнь, как другие этого не делают. Но ответа не было. Она искала ответы в книгах, в фильмах, в разговорах с другими больными, даже в религии, но не понимала, почему именно она. Но несмотря ни на что, Кларк хотелось жить. Так сильно и искренне, как могут только люди, висящие на волоске от смерти. Кларк хотела жить и боялась умереть. И искала все зацепки, чтобы остаться — если уж не во плоти, так хотя бы в памяти. Кларк зависла ненадолго, снова прокручивая все это в голове, и телефон в ее руках уже потух. Она устала, чертовски устала, и ничего не могло помочь ей от этого избавиться. — Доброе утро, солнышко, — в комнату, как всегда без стука, вошла мама, отчего Кларк чуть заметно вздрогнула. Наверно, больше всего на свете, Гриффин раздражало то, что мать абсолютно не заботит ее личное пространство и что она может ворваться в любое время в ее комнату даже не предупредив. Ну, безусловно, о замке не могло идти и речи — вдруг ей станет плохо, а в комнату будет не попасть? Кларк подавила вздох. — Доброе утро, мам. — Что хочешь на завтрак? Испечь блинчики? — Нет, я буду хлопья, — блинчики — это прерогатива папы. Была. — Я спущусь через десять минут, хорошо? — Хорошо, солнышко, — женщина улыбнулась. — Зови, если что-то потребуется. Кларк закатила глаза. Она терпеть не могла это чертово обращение «солнышко», стоявшее ей поперёк горла, а фраза «зови, если что-то потребуется» вообще вызвала у неё нервный тик. Мама говорила ее каждый раз, когда смела отлучиться от неё хотя бы на минуту, с таким сожалением в глазах, что она оставляет ее даже ненадолго. В глазах матери Кларк до сих пор осталось той десятилетней девочкой, которой поставили страшный диагноз, а тех восьми лет, что прошли, как будто и не было. Кларк потёрла переносицу, аккуратно положила телефон на тумбочку и заставила себя подняться с кровати. Вставать не хотелось, но желание есть было сильнее, да и не могла она провести весь свой свободный день среди ооо подушек и одеял в горьких раздумьях и вечном самокопании. *** Довольно быстро умывшись и расчесавшись кое-как, Кларк столь же быстро позавтракала и ретировалась в свою комнату, захлопнув за собой дверь и хоть отдалённо создав иллюзию личной свободы. Первым делом она проверила телефон, надеясь получить сообщение от Лексы, но та, видимо, ещё не проснулась, потому что онлайн ее не было. Октавия — единственный человек, которого она, пусть с натяжкой, но все-таки могла назвать подругой, тоже молчала, не соизволил послать ни весточки. Единственное непрочитанное сообщение было от Монти, который интересовался придёт ли она на собрание в понедельник. Монти и Джаспер были единственной ее отрадой на этих собраниях, только с ними она могла поговорить и посмеяться, пока мама, не желающая даже на этих встречах покидать ее, обмеривалась дежурными фразами с другими родителями. Кларк не могла назвать этих парней своими близкими друзьями, но они явно расширяли круг ее общения, и они довольно часто болтали по скайпу вечерами. Кларк Гриффин: Куда я денусь с половодной лодки. Конечно приду. Мне кажется, даже после смерти мама заставит меня восстать из мертвых и пойти на эту встречу. А вы, ребята, придёте? Кларк не стала дожидаться ответа. Она села за стол, положив телефон рядом, и принялась затачивать карандаши. Монти Грин: Джаспера кладут в больницу на обследование, так что он не придёт. А я буду. Так уж и быть, не брошу тебя там одну)) Кларк Гриффин: Джасперу стало хуже?! Монти Грин: Нет, все в порядке. Плановое обследование. Так что пока волноваться не о чем. Кларк Гриффин: Это хорошо. Надеюсь, все будет нормально. Кларк Гриффин: Твоя новая моделька уже пришла? Монти Грин: Нет, она придёт только в среду. Почта, кажется, ее потеряла: с Кларк Гриффин: Зато тебе будет гораздо приятнее и интереснее, когда ты ее получишь. Монти Грин: Надеюсь. Монти Грин: Ладно, мне надо бежать. Я обещал, что посижу с детьми маминых подруг, чтобы они не разгромили дом. А они, кажется, уже строят коварные планы по поджогу подвала и захвата всего мира. Кларк Гриффин: Ахах, только не подпускай их к своей коллекции, а то будет, как в прошлый раз)) да прибудет с тобой сила, друг мой, и ты одолеешь этих маленьких монстров. Монти Грин: Не напоминаааай. Это было ужасно. Поболтаем тогда сегодня вечером? Кларк Гриффин: Конечно. А теперь иди. Иначе вам придётся жить у соседей, потому что дети без твоего присмотра разгромят весь дом. Монти Грин: Тогда до вечера. Кларк Гриффин: До вечера)) Кларк включила музыку в наушниках погромче и достала из стола новый, только недавно начатый альбом. Она не понимала, когда люди жаловались на слишком большое количество сообщений и оповещений в социальных сетях. У неё диалоги ограничивались парой-тройкой фраз с парой-тройкой человек, и она бы была рада не выпускать телефон из рук, но делать ей в интернете, по сути, было абсолютно нечего. О, и конечно же она завидовала Монти, у которого мама была не настолько чокнута на его болезни, и позволяла приходить к ним в дом многочисленным родственникам и не таким уж многочисленным друзьям сына, а так же выпускала его гулять, когда он этого хотел. Кларк о таком могла только мечтать. Эбби казалось, что если дочь уйдёт из-под ее надзора и дойдёт хотя бы до конца улицы в гордом одиночестве, то непременно случится что-нибудь ужасное. А она, конечно, всесильна, и может справиться абсолютно со всем. Кларк вздохнула. Снова она опустилась до самокопании. Все таки, для одного утра это слишком много. И, попытавшись отключить все мысли не связанные с работой, она занесла карандаш над девственно чистым листом бумаги… Но идея не пришла внезапно, как это бывает. Обычно, как только она сосредотачивается на музыке и устремляет взгляд на чистый лист, идея рисунка, над которым она будет трудиться сегодня приходит сама по себе. Но в этот раз прилива вдохновения не было. *** Кларк билась над задумкой минут двадцать, не меньше. Но ничего толкового не приходило на ум, да и все, что она пыталась нарисовать выходило как-то убого и криво. Кларк извела не меньше полудюжины листов, которые теперь в хаотичном порядке было разбросаны по комнате, перед тем как решила взять небольшой перерыв и сходить на кухню за чашкой чая. Однако когда она вернулась в комнату, осторожно неся перед собой кружку восхитительного обжигающего и душистого жасминового чая, ее ждал маленький сюрприз. Сообщение от Лексы. Возможно, в порыве вдохновения она бы и не заметила его, но сейчас это был для неё по настоящему готов сведено воздуха. Хоть немного отвлечься и пообщаться. Может быть, и вдохновение само придёт… Лекса Вудс: Доброе)) Ты и правда так рано встаёшь? Кларк Гриффин: Представь себе! Не люблю долго спать. Боюсь проспать что-то интересное. Так что я успела уже поваляться в кроватке, позавтракать и теперь пытаюсь рисовать. А ты только проснулась? Лекса Вудс: Дааа. И я бы с удовольствием поспала ещё, но нужно много всего сделать за день, так что смогу вернуться в кроватку только вечером: с Лекса Вудс: Кстати, ты обещала скинуть свои рисунки. Если это, конечно, не было просто отговоркой. Кларк Гриффин: Какая вы деловая, мисс Вудс: D и что же вам нужно сделать? Кларк Гриффин: Нет, конечно не отговорка. Спасибо, что напомнила. Все равно мне сегодня с утра не рисуется, так хотя бы поделюсь старыми работами. Подожди пять минут. Лекса Вудс: Ну, для начала нужно сделать уроки, потом прибраться в доме и, в идеале, сходить в магазин и хоть что-нибудь приготовить. Я вчера думала, что умру голодной смертью!!! Кофе-машина сломалась, а все, что было из съедобного в доме — это яблоки. Лекса Вудс: Буду ждать с нетерпением)) Кларк на секунду задумалась, какие именно работы стоит показать Лексе. У неё их было великое множество, но самых любимых, тех, что она считала наилучшими, было не так уж и много. Гриффин относилась к своим работам чересчур самокритично. Кларк Гриффин: Грандиозные планы на день. Ты умеешь готовить? И, кстати, яблоки — это вкусно. Лекса Вудс: Яблоки — это ужасная гадость. И ничто в мире не переубедит меня в обратном. Лекса Вудс: Не могу назвать себя великим кулинаром, но сделать салат, сварить суп и пожарить картошку все-таки могу. А ты умеешь готовить? Кларк Гриффин: Нет. Абсолютно нет. Мама меня и за километр к кухни не подпускает. Единственное, что я умею, так это заваривать чай, делать бутерброды и… Печь песочное печенье. Лекса Вудс: Воу, откуда такое умение, если ты не умеешь готовить? Кларк Гриффин: Научилась давно, ещё в детстве. Мы готовили их с папой. Лекса Вудс: А сейчас не готовите? Кларк Гриффин: Нет, папа умер три года назад. Лекса Вудс: Ох… Прости, пожалуйста. Я не хотела бередить старые раны. Кларк Гриффин: Все в порядке, ты же не знала. Но Кларк на секунду прикрыла глаза. Лекса не знала, конечно же, Лекса не специально хотела напомнить ей о том, что она старалась забыть. Кларк постоянно делала вид, что она совсем от этом не думает и что ей ни капли не больно — точно так же, как с болезнью — но она вспоминала о папе слишком часто. Потому что это из-за неё он умер, из-за ее болезни. Этот улыбающийся, вечно отпускающий шутки и веселящий всех вокруг все ещё довольно молодой мужчина, умер из-за того, что не смог вынести мучений дочери. Его сердце внезапно отказало, когда ему только-только исполнилось сорок шесть, сразу после того, как Кларк в очередной раз попала в больницу с рецидивом. Она бы отдала все, что имеет, она бы отдала все последние годы, месяцы, дни и часы жизни за полчаса с отцом. Но этому было не бывать. Кларк Гриффин: Лови пару работ. Может, они не самые удачные, но самые любимые. Кларк решила поделиться своими рисунками леса, звёздного неба, вида, что открывается на из скудный сад из ее окна и, самый странный и самый сокровенный рисунок, ее девочки-подруги из детского отделения онкобольных. В конце концов, не всегда же ей страдать из-за отца и забывать о тех немногих, с кем судьба ей позволила общаться. Лекса молчала довольно долго, и Кларк, на самом деле, испугалась, что ей не понравятся ее рисунки. Она, в общем-то, показывала их только нескольким людям, даже мама их не видела, практически ни одного. А вот Лексе, почему-то, показать захотелось. И, может быть, напрасно?.. Лекса Вудс: Это… Это прекрасно. Черт, мне не хватает слов, чтобы выразить своё восхищение. Кларк, у тебя настоящий талант. Это что-то просто невообразимое. Твои рисунки великолепны. Кларк Гриффин: Спасибо)) художнику всегда приятно знать, что его работы кому-то нравятся. Я крайне редко показываю свои рисунки кому-то, и все же приятно слышать похвалу со стороны. Лекса Вудс: Ты достойна куда большую слов восхищениях. Просто я, кажется, забыла их все. Мне очень нравится. Правда! Кларк Гриффин: Лекс? Лекса Вудс: Да? Кларк Гриффин: Скинь мне свою фотку, чтобы я могла нарисовать твой портрет. Пожалуйста. Ты очень красивая, просто я не смогу нарисовать тебя по памяти. А мне бы хотелось тебя нарисовать. Кларк отправила сообщение прежде, чем осознала, что написала. Это был ужасно нелепый и неловкий поступок. Но ничего уже нельзя было исправить. Разве что только краснеть за своё безрассудство. Лекса Вудс: Ты серьезно? Мне не кажется, что это хорошая идея… Кларк Гриффин: Конечно серьезно. Ну пожалуйста. Если тебя это беспокоит, то этот портрет никто и никогда не увидит. Просто побудь моей музой хоть один день. Мое вдохновение ушло в запой: с Лекса Вудс: Ну если вы так настаиваете: D и, честно, я не знаю, почему согласилась на это. Кларк, да ты ведьма: D Вслед за сообщением пришла и фотография, где Лекса сидит в саду на кресле, закинув ногу на ногу. Ее волосы влажные и растрёпанные, и она улыбается, глядя в камеру. И, боже, она такая красивая и милая, что Кларк не может выразить словами. Кларк Гриффин: Ты только что подарила мне вдохновение, о муза! Ты настолько великолепна, что я буду рисовать тебя, пока мои пальцы не онемеют и на них не появится трудовых мозолей! Я увековечу ваш портрет, чтобы я будущие поколения могли любоваться вашей красотой! Лекса Вудс: Перестань смеяться надо мной, Кларк! Но Кларк уже не видела этого сообщения. Она вовсю принялась за работу, и мир вокруг неё перестал существовать. Ее не волновало то, что происходит вокруг неё: ни мама, зовущая к обеду, ни Монти, который трижды звонил ей, ни то, что на улице уже совсем стемнело, и настольная лампа не давала нужного освещения. Кларк продолжала рисовать, потому что, кажется, никогда в жизни у неё не было такого порыва и желания творить. Ей казалось, что она создаёт что-то прекрасное. И она не ошибалась. Кларк уснула только в половине четвёртого утра, но никогда она не чувствовала себя столь одухотворённой и живой. А Лекса все ждала сообщения от неё.