Вместе

Серая Астон Мартин мчится по шоссе на дикой скорости, рассекая тугую пелену пропаленного летнего воздуха. За стеклом тревожно шумит ветер, будто предчувствует приближение опасности. Солнце стреляет в лобовое стекло клейкими лучами, разливая на капоте огненное крошево. Звенящую тишину в салоне автомобиля не в силах размозжить даже водянисто-жидкий поток рока. Кристофер Шистад как никто другой знает, какая музыка нравится Вильяму. Жёсткий рок — путь к снятию липкого напряжения, загоняющего в силки. Качающий рэп — безболезненный укол свободы в вену и глоток свежего воздуха в пучине нескончаемых забот. Примитивная попса — тягучая резина безмятежности, выгоняющая из паутины рутинных мыслей. Гулкий рок бьёт по ушам: сегодня Магнуссон абсолютно не настроен на важные разговоры, и к нему лучше и на пушечный выстрел не подходить. Только вот как сохранить упругое молчание, если Вильям сидит на соседнем сидении, на расстоянии вытянутой руки? — Чего уставился? — Вильям выплёвывает с нескрываемым раздражением, а раскатывающиеся желваки на щеках прожигают ядовитой злостью. Вгоняет ржавые гвозди безразличия в сердце Шистада, и в его угольно-черных глазах ни следа раскаяния, ни капли уважения. Замурован в немой тоске и бессильных мыслях. Забит по горло съедающей виной, которую носит глубоко под рёбрами, скрывая от буравящего взгляда Криса. Он может догадаться, а Магнуссон не собирается расставлять капканы боли. Шистад сыт ней по горло, и новый выстрел может стать последним. — Чё, уже и смотреть в твою сторону нельзя? — Крис возмущённо скрещивает руки на груди и отводит взгляд в сторону. В груди болезненно крошится сердце, а глаза застилает серая дымка отчаяния, заправленная щиплющими слезами. Магнуссон абсолютно не хочет его понимать. Вильям плюёт на его чувства, как на грязный асфальт под ногами. — Не начинай, — Вильям бросает на Шистада мимолётный взгляд, впиваясь пальцами в руль. Он слышит сдавленное хриплое дыхание Криса, окатывающее его с ног до головы ледяной водой. Магнуссон знает, что серьёзные разговоры ни к чему не приведут — у них с Крисом нет будущего, пока камень прошлого висит у него на шее. Пока Нура верит, что их отношения можно склеить, возродить. А нужно ли это Вильяму, забыла спросить? — Не переживай, Вил, — Крис хлопает Вильяма по плечу с напускной вежливостью, выдавливая колючую улыбку. Такую едкую и скупую — острым лезвием проходится по окаменевшему сердцу, загоняя в живую плоть колючки шатких надежд. Шистад глупо надеется на что-то, принимая удары кинжала в душу, которая рассыпается стеклянными осколками под ноги. Один осколок застрял где-то в горле, не давая вздохнуть, а внутри кипит лава застойных слов, горчащих на языке. — Скоро увидишь свою блондиночку, и мы обо всём забудем. — Я не виноват, что она написала, — Вильям обречённо вздыхает и отводит глаза. Он чувствует, что Крис смотрит. Сползает своими дегтярно-черными глазами по линии шеи, протыкая грудь кровавой обидой. Взгляд враждебный, свинцовый и лихорадочный, но всё такой же влюблённый. Со времён Лондона, когда они сутками из постели не вылезали, ничего не изменилось. Если только не брать во внимание деревянную крепость отчуждения, размером с китайскую стену, с вязким именем Нура. Как же не вовремя, чёрт возьми, она решила выяснить отношения с Вильямом. Крис издаёт скрипучий полурык-полустон и, закатывая глаза, отворачивается к оконному стеклу. За окном летний пейзаж гораздо красочнее, чем понурое лицо Вильяма, посеревшее от чадных мыслей. Зияющая дыра в сердце Шистада кровоточит уже который день, а путей к спасению не видно. Каждое упоминание этой проклятой Сатре — как удар молнии. Как горячая пуля на вылет. Как зловещее пламя, разрастающееся вихрями жидкой смолы в груди. Как серная кислота, растекающаяся по венам. Шистад надеялся, что Нура больше не встанет на его пути и не отнимет у него Вильяма. Опять на те же грабли. Уже не наступает, а топчется, сдирая пальцы в кровь, с хрустом ломая кости. Наверное, Нура навсегда останется той единственной, ради которой Вильям в лепёшку расшибется и сорвёт луну с неба. — Ты сам бросился ехать в Осло по её первому зову, как собачонка, — обиженно пыхтит Крис, сжимая кулаки. Так и хочется разнести это долбанное окно в крошево, загоняя стекло под кожу, чтобы от боли перед глазами темнело, а в ушах растекался оглушительный звон. Просто потерять сознание, отключиться и не думать о том, что больше не быть вместе. Не зарываться носом в лаково-черные волосы, пахнущие цитрусовым шампунем. Не целовать черешневые губы, кусая в сочном поцелуе. Не смотреть в черносливовые глаза, разражающиеся золотыми молниями при столкновении взглядами. — Заткнись, — Вильям резко поворачивает голову к Крису и рассекает его пополам ржавым взглядом. Крис растекается на кожаном кресле, как воск, застывая каменной глыбой и неподвижно глядя в одну точку. Жёлчь в голосе Вильяма удушающая и пыльная. Оседает в горле сырым комом из злости и обиды, давит нещадно, как зачерствелая земля. Пусть лучше ударит, а не затыкает рот, как легкомысленная девчонка. — Давай сделаем вид, что ничего не было, и разойдёмся по бабам, как обычно: ты — к Нуре, я — к Эве, — Крис едко ухмыляется, отгоняя слова Вильяма подальше, как серое облако табачного дыма. Выцветший взгляд Магнуссона поджигает рёбра зажигалкой молчания — сердце тлеет, дымится и рассыпается пеплом. Ладони зеленеют от гари, запечатавшейся на коже оловянно-мутными разводами боли. Такой горькой, едва ощутимой на вкус и разъедающей врата сознания. — Перестань, слушать противно твоё нытьё, — Вильям заметно повышает голос и сильнее давит на газ. Так хочется заткнуть эти сердитые губы поцелуем, чтобы вытрясти порох сомнений и выбить ноющую злость, засохшую в глазах Шистада кроваво-красными лепестками. Колючий и угрюмый, как грозовое небо. Обидчивый и капризный, как маленький ребёнок. До сих пор желанный и любимый. — Давай забудем, как ты трахал меня в Лондоне несколько месяцев подряд, — Крис загоняет нож в рассыпающееся сердце Вильяма по самую рукоятку, бередя старые раны. Протаптывает увалистыми шагами тропу в овраг щемящих чувств, которые петлёй завязываются на шее. Магнуссон задыхается в сомнениях, потому что боится оттолкнуть, обидеть, потерять. Нельзя начинать новые отношения с обмана, поэтому ныряет в прошлое с головой, расчищая реку сознания, закапывая камни воспоминаний. — Крис, успокойся, — Магнуссон бережно кладёт ладонь на ледяную руку Шистада. Пытается успокоить, затушить исступлённую злость, укрывая тонкой поволокой заботы, как тёплым пледом. Но Крис мёрзнет, тонет в цепких объятиях мороза, и лёд кубиками раскалывается в его кофейных глазах. — Не трогай меня! — Кристофер отдёргивает руку, как ошпаренный, и отодвигается на край сидения. Ему физически больно смотреть в глаза Вильяму. Боится затеряться в коньячных омутах и разбиться о скалы неокрепшей любви, которая томится пожаром под кожей. Мучительный страх щупальцами сдавливает шею, растворяя белые нити надежды. Сатре всегда будет стоять между ними. — Уёбывай к своей любимой Нуре! Напряжение пережёвывает разогретый в машине воздух, надавливая железом на виски. Шистад, наглухо замурованный в слепом отчаянии, не замечает, когда Астон Мартин Вильяма останавливается во дворе Крис Берг. Пенетратор, то ли по глупости, то ли под воздействием ядовитых мыслей, уже успел забыть о том, что у его бывшей девушки сегодня день рождения. Восемнадцатилетие — лучший повод для веселья и бурной вечеринки. Но только не когда у тебя в груди развевается сыпучий песок нерастраченной любви, такой сокрушающе невыносимой и неиссякаемой, что хочется раздирать в клочья грудную клетку и выть от боли. Когда Магнуссон выходит из машины, даже не взглянув на Криса, тот вовсе теряет надежду. Плетётся к раскрасневшейся Эве, которая облапывает его голодным взглядом, и рыскает глазами по шумному двору, натыкаясь на удивлённые лица подростков, в поисках какой-нибудь бутылки алкоголя. — Быстро же ты с ней управился, — у Криса заплетается язык, а в коньячных глазах блещут пьяные огоньки, когда взвинченный Вильям появляется в дверном проёме с дорожной сумкой наперевес. Он мчался к Шистаду, как влюблённый школьник, но не успел. Крис лыка не вяжет и выглядит хуже побитой собаки. — Ты что, пьян? — Вильям удивлённо выгибает бровь. Нервно ступает в комнату, бросая сумку на диван, и окидывает Шистада затуманенным взглядом. Крис полулежит на полу в обнимку с бутылкой и даже не смотрит на него. Такой разбитый и потерянный. Магнуссон знает, что виноват. Пепельный сумрак комнаты скрывает его опущенные плечи и плотно сжатые губы. Так страшно потерять всё снова. — Нет, просто отмечали с Эвой её день рождения, — глухо бормочет Шистад куда-то себе под нос. Виски с трудом гасит боль, но полуда докучных мыслей спадает, растворяется в пустоте. Крис не думает о том, что будет завтра. Пытается не думать о том, что Вильям пришёл попрощаться. Заставляет себя не думать, что Магнуссон его бросит. Перед глазами расплывается силуэт Вильяма, а воздух в лёгких медленно заканчивается. — Не ври, — у Вильяма сыплют искры из глаз, а голос раскатывается трескучей медью. Опускается рядом с Крисом на пол и одёргивает себя, чтобы не прикоснуться к его руке. Обязан найти нужные слова, чтобы поверил, чтобы не сомневался, чтобы выбрался из состояния тряпичной куклы. — Она сказала, что ты сразу свалил домой и даже не поздравил её. — Блять, она всё-таки меня сдала, — Крис делает очередной глоток виски, медленно поднося бутылку к губам. Тушит неистовое пламя в груди, зарывает горькую обиду в вязком болоте, чтобы не видеть искрящихся глаз, чтобы не слышать тревожного голоса, чтобы не чувствовать лихорадочного дыхания. Вильям не имеет права над ним так издеваться. — Когда ты успел так нажраться? — Магнуссон едва ли не выбивает бутылку у Криса из рук, пиная её куда-то под диван. Шистаду нужна свежая голова, чтобы раскусить смысл слов, которые Вильям так долго хранил под прицелом сердца, оттачивал в закоулках сознания, чтобы от зубов отскакивала каждая буква. — Меня не было полтора часа. — Видимо, ты плохо меня знаешь, — кислая улыбка Шистада ядовитой змеёй пузырится в сердце Вильяма, и он съеживается будто от мороза. Зажмуривается и погружается в каменный сон, отмеряя удары сердца под кромкой рёбер. Магнуссон сам бы не прочь напиться до беспамятства, чтобы не путаться в мыслях, чтобы высказать все до последнего слова, скопившиеся в горле узлами грязи. — Посмотри на меня, — Вильям мягко касается подбородка Кристофера, обмазывая глазами его перекошенное от злости лицо. Его бледно-восковую кожу смачивает ночная тьма, окутывающая стены комнаты, и скапывает черными волнами на пол. Его оцепенелые пальцы врезаются в жёсткий ворс ковра, рефлекторно сжимаясь в кулак. Магнуссон знает, что Крис не сможет ударить. Лучше бы вмазал, честное слово. — Отвали, я тебе не Нура, — Крис с необычайной силой отталкивает Магнуссона и поднимается на ноги, пьяно шатаясь со стороны в сторону. В душе клубится беспорядочный туман ненависти и любви, но злость не затмевает необъяснимого желания выслушать. С горем пополам усаживается на диван, потупляя взгляд на такую до боли знакомую черную макушку. — Когда ты наконец перестанешь о ней говорить? — Вильям возмущённо кривит губы и садится рядом, по-хозяйски накрывая колено Криса ладонью. — Я здесь, с тобой. — Но ты примчался с Лондона к ней, ведь так? — скользкая надежда в глазах Криса ударяет оплеухой, а в голосе сквозит черная пустота. Вильям не простит себе, если когда-нибудь снова причинит своему мальчику боль. Нет сил смотреть в эти родные кофейные глаза, улавливая за крапинками золотистой радужки страх и несмываемую горечь. — Я приехал забрать все наши вещи, чтобы поселиться в Лондоне навсегда. — Со мной? — Крис смотрит недоверчиво и обиженно, как загнанный котёнок. Пьяная дрожь проходит, утягивая за собой сотканное из саднящей боли и неверия кружево, тлеющее на глазах. Хочется верить каждому слову и целовать, укутавшись в жаркие объятия. Чтобы всё было как прежде — как в Лондоне: румяно-апельсиновые закаты, одна на двоих бутылка вина и гулкие удары двух связанных сердец, тянущихся навстречу друг другу. — С тобой, идиот, вместе, — Вильям крепко хватает Шистада за талию и шепчет прямо в губы. Крис не отталкивает — хватается дрожащими пальцами за шею, притягивая как можно ближе. Между ними сотни несказанных слов. Между ними миллиметры горящего воздуха. Между ними любовь, сладкая и расцветающая, будоражащая и наркотиком вливающаяся в кровь. Быть вместе — не хрустальная мечта, рассыпающаяся в руках крупицами загрубелой земли. Быть вместе — смысл жизни, доводящий до безумия и кипучей эйфории, потому что без этого человека не жить на свете.