Тридцать шесть ответов Вивека (и не только)

Пышность, граничащая с безвкусицей — но всё же, пожалуй, не пересекающая границу: в длинные серебристые пряди щедро вплетены золотые цепочки, яркие перья, ленты, бусины из цветного стекла; каждый шаг сопровождается разноголосым звоном — волосы, серьги, браслеты на запястьях и на лодыжках, — и, заворожённые блеском и мишурой, окружающие часто не замечают, что шаги у Вивека бесшумны, что взгляд у него — холодный и цепкий, и проникает до самых корней души... Он умеет оставаться неузнанным и незамеченным: достаточно на время отказаться от всех украшений, и никто не сопоставит твоё лицо с лицом того мера, что так легко и непринуждённо умеет приковывать к себе — но не к себе — чужие взгляды. Золото украшений, золото кожи, золото глаз… мало кто подмечает даже, что глаза у него отличаются по оттенку: один — тёмный, медово-карий, тогда как второй немного отдаёт в серый. Вивек — текучий и зыбкий, и если захочет, то с лёгкостью ускользает от жадноватых взглядов и нагло-навязчивых пальцев — так же, как ускользают от него сейчас все важные и нужные слова. Девственно-чистый лист и обгрызенный кончик писчего пера выглядят многофигурным монументом творческого бессилия, но Вивек, поднаторев в ментальной гимнастике, с лёгкостью находит себе оправдания. Читать? Писать? Он не забыл, что когда-то прекрасно обходился без этого: чтобы вести дела или сочинять, костыли из даэдрика вовсе не обязательны. Вивек привык доверять своей памяти, ибо больше не доверяет никому и ничему, даже бумаге… особенно бумаге. Изречённое слово — лёгкое, как дуновение ветра, и не даётся в руки; записанное — каменеет, застывает в безвременьи, становится уликой, изобличающей твои мысли… оставляет след, видимый и ощутимый: меняет мир и начинает жить своей, отдельной от создателя жизнью. Иногда это — именно то, что нужно, но “нужный” не значит “простой”. Вивек закусывает губу, макает перо в чернильницу и аккуратно выводит первую стансу:

В иные дни я, верно бы, не стал Ловить тебя в чернила и бумагу, Но в этот день — поверь мне, Неревар! — Я наберусь особенной отваги.

Он замирает, любуясь на результат своих трудов, и едва не сажает кляксу. Получилось простовато, но мило: вполне себе неплохое начало. И Вивек, довольный собой, убирает писчие принадлежности и идёт готовить кальянную смесь. Он напишет, обязательно напишет — что-то великое, что-то прекрасное… когда у него будет подходящее настроение. Можно не торопиться — ведь времени ещё много!.. Как это часто бывает, времени Вивеку совершенно ни на что не хватит, и поздравительные стихи он примется судорожно дописывать за десять минут до праздничного пира.