***
— Гир, серьёзно? Я думал, мы прошли эту фазу! Зим смотрит в зеркало и хочет его разбить. Разбить хочется и довольную деловитую морду Гира (если роботы вообще бывают довольными и деловитыми), расхаживающего сзади. Зим растерянно проводит рукой по лосинам — похожи на старые форменные, но уже, скрипучее, кожаные? пахнут потрясающе, поправляет кепку дописать ли «мои ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ глаза»? «мои НОРМАЛЬНЫЕ глаза»? «мои АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ И СОВЕРШЕННО НЕ ОБДОЛБАННЫЕ глаза»? где Гир вообще откопал это чудо конспирации?. Вновь скептически смотрит в зеркало. Ещё этот топ. «Захватчик везде проложит дорогу». Прекрасно и символично. Такая возвышенная надпись на фоне двух заманчиво уходящих в космическую даль дорожек кристаллизированной воды или очищенного сахара. — Дибу понравится, Мастер, — Гир почти поёт, укладывая парик. Гир всегда выполняет задания Мастера тщательно. Особенно сейчас, в тандеме с Компьютером, с лёгкой руки загрузившим в робота пару десятков свежих модных каталогов. Зим от этого тандема не в восторге. — С чего ты вообще взял, что ему понр… я иду интегрироваться в новое сообщество подросших людских личинок, а не в Шголу! — Мы с Компьютером считаем, что Вы слишком глубоко погрузились в фазу абсолютного отрицания, Мастер, — важно начинает Гир. Зим теряет дар речи и в который раз клянёт тот день, когда решил модифицировать интеллект робота хотя бы до уровня хомо сапиенс. Лучше бы Гир и дальше пёк мыльные вафли. — … Диб одинок, поэтому у Вас есть шанс, к тому же, все эти его большеголовые девиации… — Гир отчаянно отказывается умолкать. — Девиации? Матерь ирчья, откуда ты вообще этого набрался? — В День-О-Котором-Нельзя-Упоминать-Иначе-Я-Тебя-Перепрошью Вы загрузили в него полное собрание трудов Фрейда, — услужливо подсказывает Компьютер. Зим морщится. — Что-то не припоминаю, чтобы я загружал своё личное собрание трудов «как быть законченным козлом». Зим недовольно пыхтит на кашляющий смех Компьютера. Дурацкие роботы и дурацкая киберпроницательность. Он проверяет ПАК и тут Гир влез со своими модными девиациями, светоотражающий, ну надо же додуматься, о звёзды, что не так с этим роботом — пара сахарных батончиков, бутылка газировки, сто земных денег, фальшивый паспорт, коммуникатор… зип. И три аккуратных малиновых кристалла внутри. мои МАЛИНОВЫЕ КАК ТУМАННОСТЬ ИМЕНИ ВЫСОЧАЙШЕЙ МИЮКИ глаза. Зим покидает дом с самым уверенным видом. Если верить Гиру и Компьютеру, что было опасно, но невероятно соблазнительно, план Зима безупречен. Совершенен. Зим сможет открыть для себя новые человеческие горизонты — и большеголовый мир однозначно ляжет у его ног. Пусть даже ляжет с девиациями.***
Громко. Громко и душно и десятки склизких потных тел липнут к Зиму, тянут руки-щупальца, слепят светоотражающими майками и зеркальными очками. Зим расталкивает всех и обеспокоенно кусает губу. Слишком рано. Поторопился. Надо было сделать трек в подворотне у клуба, как и все нормальные личинки, а не в такси. Ещё пара минут и вдарит. Должно вдарить. Должно-должно-должно. Звёзды и Ирк, Земля, Луна и как-там-эти-две-жалкие-планетки, которые мы раздолбали в шестом классе, ну эти, ну которые создали марсианоиды, марсяне, интерактивные помощники — да к чёрту их! Зим моргает. Нужно найти своё место. Место в жизни, место за партой, место у Диба, место в этом поганом клубе. Зим озадаченно чешет оголённый топом бок, не зная, с чего начать. Пожалуй, с последнего. Зим направляется на второй этаж в ВИП-зону, пол вибрирует, вибрирует, и от этой вибрации сквидли-спуч сладко тянет, а бёдра гуляют вправо-влево на каждом шаге, пока ступеньки услужливо подстилаются под подошвы неизменных лакированных сапог. Свет лижет его бока, целует острые скулы, полощет глаза; Зим запрокидывает голову и вдыхает разноцветные огни, ох Ирк, с каких пор свет стал похож на съедобный тюль, прежде чем оглядеться. Ди-джея ещё нет на месте, поэтому большинство пришедших кучкуется за столиками, переговариваясь, а на танцполе только особенно рьяные тусовщики или те, кто пожалел денег на ВИП. Зим чувствует взгляды, жадные, прожигающие, и совершенно точно знает, что позади него не висят часы. Лосины шуршат, сапоги и как только я это слышу цокают, а такой свободный прохладный топ ласково шелестит, играя с кожей, обволакивает, чтобы через мгновение вновь ускользнуть, от чего Зим едва сдерживает всхлип удовольствия. Если Компьютер прав и так будет несколько часов, то до Диб-человека я просто не дойду. — Потерял что-то? — голос над тем местом, где должно находиться ухо, низкий, с лёгкой насмешкой. Зим даже не оборачивается. — Разве что целомудрие при входе сюда, — парирует Зим. Человек смешливо фыркает, обходит его, приподнимает подбородок указательным пальцем. Зим терпит. — Ни один рейвер ещё не был таким… очень маленьким. Тебе шестнадцать-то есть? В жидком свете Диб-вещь выглядит ещё выше и худее, слишком большая улыбка для его лица, слишком дико блестящие глаза, светящиеся, голодные; ни толики глянца с дверцы школьного шкафчика, ни капли прокисше-потухшего мёда, ни грамма усталости, ни унции смиренного поражения. Зим летит на эти глаза беспомощным мотыльком, не оставляя себе и шанса. Диб ни о чём не узнает. Компьютер и Гир были правы, пусть нехотя и из-под палки: план безупречен. — Я Диб, кстати. Зим с секунду мешкает и уповает на очищенный человекосахар, чудом вернувший Диба туда, где Диб должен был находиться с самого начала. — З…Зейн. Я не местный, — осторожно говорит Зим. Имя приятно жужжит на сегментированном языке в ритм полу. — Зейн? — Диб приглашающе указывает на диванчик, и Зим садится, плавно, аккуратно, пока пол предательски не подпрыгивает вверх, выдёривается из-под ног, как ловкач выдёргивает скатерть из-под дорогой посуды, бесшумно, одним движением — не успеешь моргнуть, как посуда стоит уже на столе. Зим успевает моргнуть дважды, прежде чем осознаёт, что сидит на мягком почему мне так приятно сидеть? я бы сидел вечно, просто сидел и получал от этого удовольствие, ничего не делал бы, сидел и сидел, разве что ногой бы потряхивал под эти странные вибрации, как хорошо, что я не такой высокий, чтобы доставать ногами до пола, поэтому могу начать предаваться своему вечному удовольствию прямо сейчас — ну и слова, определённо девиантные слова, Зим, ты девиантный и тебя неплохо так взяла эта порошковая туманность имени Миюки, ну и дела, звучит о-хре-ненно, может, адаптировать её состав под гуманоидов и начать барыжить? и окутан тёплым. — Новичок? — понимающая улыбка, прикосновение, ещё прикосновение, Зим, ты обхуюжен в беспрецедентный ноль, возьми себя в руки, у тебя ещё полтора кристалла и целая ночь, чтобы напомнить Диб-рейверу о своём великолепном, пусть и не таком великолепном как раньше, но всё ещё достаточно великолепном существовании, а также о существовании крутой лаборатории на минус третьем уровне и соблазнительно удобного дивана в гостиной, Ирк всемогущий, зачем я вообще вспомнил о своём доме, до него ещё надо добрести-доползти-долететь, но пока я, пожалуй, посижу здесь… — Не рассчитал, — небрежно бросает Зим, — стафф не покупной. Музыка громче, и Зим улыбается надрывающемуся прямо над ними динамику, потому что Диб склоняется ниже, и глаза нестерпимо по-внеземному светятся под призрачными голубыми стёклами типичных дибоочков; Зим впитывает в себя влажный шёлк кожи и плотную ткань мантии и прохладные кончики пальцев, скользящие по рёбрам, и всего этого слишком много, Зиму жарко и мокро и он не знает куда деть язык, зудящий и проворный, то и дело пытающийся вывалиться меж приоткрытых губ. — И новичок, — для верности добавляет Зим. Диб никогда не признает своей гордыни, не признает, но всем видом покажет, как презирает окружающих, всех до единого, как ему отвратительна мысль быть удушенным миром убогих существ, низших существ. Диб любит чувствовать себя превосходящим. Зим любит вселять в других ложное чувство превосходства. Диб улыбается ему, и мягкий диван подло проваливается вниз, утягивая сначала спуч, а затем и самого Зима за собой. — Тогда держись меня и всё будет в порядке. Я, эм… — на мгновение улыбка сверкает фальшивым шгольношкафчиковым глянцем, — увлекаюсь наукой и прочими штуками в свободное время. Если что, — он хлопает себя по карману, но взгляд Зима цепляется за узкие джинсы, если я буду сверлить их взглядом я смогу их разорвать?, и сосредоточиться становится невыносимо тяжело, — всегда ношу с собой транквилизаторы. Мы с отцом, — глянец подползает к глазам, выдавливает их, ослепляет, а Зиму остаётся лишь беспомощно наблюдать, — модифицировали их. Конечно, он не знает, для чего, — Диб ухмыляется, стряхивая наваждение, — не то что бы он вообще интересовался мной. Зим вежливо кивает головой и думает, что Диб-вещь вообще не имеет права рассказывать о своих проблемах с такой обтягивающей футболкой. — Впрочем, забей, — Диб ловит настроение собеседника, принимая отрешённое выражение лица за отсутствие интереса. Диб не обижается. Диб привык, Дибу окей, в Дибе литр пива и пара колёс, поэтому Диба слегка мажет и вообще Диб пришёл сюда не затем, чтобы рассказывать симпатичному, хоть и до зелени бледному парню, какими дерьмовыми родителями бывают великие учёные. В какой-то степени , думает Диб, у всех присутствующих дерьмовые родители. Дети хороших родителей уже спят в кроватях, чтобы с утра съесть тарелку хлопьев-опилок и побежать в школу, где им выдадут пособие по выживанию и талончик на посрать. — Как насчёт спуститься? Народ потихоньку собирается, — Зим встряхивает головой и чтоб меня трижды вортианец, почему по воздуху идут волны?! обворожительно улыбается во все пятьдесят четыре. — Отличная идея. Диб берёт его за руку и тянет, тянет в разноцветную бездну, а Зим не может сосредоточиться на том, чтобы двигать ногами, будто он в космической невесомости или опух от кессонки, и тут ещё проклятый бас ударяет, др-др-др, и Зим едва не хватается за свои антеннки, памятуя о последнем прослушивании земномузыки, но тум-тум-тум, музыка скачет пружинкой, пол скачет, ступеньки проваливаются под ногами, фыж-фыж-фыж, сквидли-спуч содрогается от вибрации, впитывает импульс и вообще самым беспардонным образом начинает жить своей жизнью, кххххххххррргг, и пол возвращается на положенное место, Зим тоже на месте, танцующие мечутся с места на место, а губы Дибочеловека на месте предполагаемого уха: — Острые зубки. Зим хочет что-то ответить, но раз-раз-раз это хардбасс вновь улыбается, и томящая изнутри вибрация находит выход в столкновении каблука левого сапога с подрагивающим полом, и Зим почти стонет от облегчения; ноги путаются и дёргаются так по-человечески! я нормальный!, а руки лихорадочно отмахиваются от воображаемых капель воды, басс-басс-хардбасс, бёдра ходят качелями, и Зим знает, что пол опять трясётся, но оно того стоит, потому что Диб опять смотрит на него этими дикими голодными глазами, как Пёрпл на пончики или как Гэз на приставку или как Гир на Обезьяну, школа танцев учит вас правильно плясать хардбасс бедро вправо — голова влево, Диб отражает каждое движение, и Зим теряется, теряется, губы Диба растягиваются, чтобы беззвучно выговорить бутираты и спиды — наши злейшие враги, Зим только смеётся в ответ — победа за Высочайшей Миюки! Зима облепляют десятки глаз, расширенных и опустевших; его позвоночник — желе, но речь не о желе, когда ноги-пружины заставляют пол покрываться рябью, а инородные потные руки трогают его бока, завистливо и украдкой ну и кто тут теперь превосходящая форма жизни?, пока руки Зима извиваются над головой. Зим запрокидывает голову и видит мириады огней, он видит Сатурн и Блорч и Зельтрон, и каждая искра поёт ему, светит для него, танцуй, Зим, танцуй и не останавливайся, никогда не останавливайся, не вздумай останавливаться, потому что жизнь — движение, ты такой живой… — Зейн, ты живой? — Диб обеспокоен и маячит совсем рядом, как раз рядом с Зельтроном. Зим озадаченно моргает. — Конечно я живой, я же танцую, — веско замечает Зим. Глупые земляне со своими риторическими вопросами. — Да, я заметил, — Дибу приходится кричать, не так, как кричал двенадцатилетний Диб-грязь, а как кричал бы сам Зим, если бы захотел спросить у искр почему я никогда не был таким живым? почему я так долго не чувствовал ничего? моё тело — как антенна, как вибрирующее желе, почему оно никогда не было таким? почему я перестал двигаться? почему я не могу быть живым всегда?. — Ты танцевал четыре часа. Было, — рука скользит по бедру, и Зиму видит, как под дибопальцами рассасывается одежда, — невероятно горячо, но тебе стоит попить воды и немного откиснуть. — Четыре часа — это чуть больше минуты на Венере, — Зим позволяет тащить себя в сторону туалета, сквозь шатающуюся и скопом вибрирующую толпу, мимо сидящих на полу честно говоря, я бы согласился умереть, если бы это позволило мне так же прекрасно и вечно сидеть, мимо пустого бара и склеенных по всей поверхности тела парочек. — Ага, и чуть меньше суток на Ирке, — Диб улыбается и толкает дверь ногой. — Ирк? — пахнет грязью, блевотой и похотью, и отвращение удерживает Зима на ногах, не даёт расплавиться в диборуках и струйкой стечь на пол. — Не обращай внимания, — Диб глядит на них в зеркало, и Зим находит это сюрреалистичным. Замаранное стекло — как иллюминатор в другую жизнь, где они опять рядом, и Зим завидует Зейну самым подлым образом, кто дал ему право приходить на Диб-вечеринку в Диб-одежде под Диб-веществами и танцевать Диб-танцы и трогать Диб-тело и ДибДибДибДиб… — Ну и болты, — комментирует Диб. У Диба болты, он болтает о болтах, пока я болтаюсь между зеркалом и земным отхожим местом — я не должен проболтаться, но я так хочу потрогать свои лекку прямо сейчас, прямо перед ним, для него… — Зейн, — почему его лицо так близко и ирчья матерь, глаза цвета моей любимой газировки, — я ненадолго, — глаза переползают на одну из кабинок, — оставлю тебя, — я почти вижу, как твой язык очерчивает символ Армады на марке, — надеюсь, с тобой всё будет в порядке. Зим хватается за края ржавой раковины и думает, что более порядочного порядка в его неупорядоченной жизни ещё не бывало. Кто-то закуривает, и запах табака перебивает запах человекоотходов и я сейчас совершенно не о фекалиях, антеннки гадливо зудят под париком, а глаза опухли и вот-вот вывалятся из глазниц. Зим думает о малине и о круглых глазурных чудесах со смешным названием пон-чи-ки и вертел я на своём смортбласте эти грёбаные линзы, потому что мои глаза сейчас как две чёрных или малиновых дыры о том, что Высочайшая Миюки терпеть не могла малиновый и туманности и пончики, кстати, тоже, но всё это совершенно неважно, ведь в закрытом зипе Зима-Зейна-Зельтрона затаилась загадочная загадка, заветная захватническая звезда. Ирк живёт скоростями, расступитесь, дорогу захватчику, захватчик летит, полторы туманности — и гиперпрыжок. Пальцы нащупывают лекку под париком и аккуратно вытягивают. Зим задыхается от восторга. Каков контраст. Чёрные, гладкие, влажные, чуть подрагивают под неуверенными ласками; Зим проводит от уплотнений на концах до чувствительных оснований, бёдра вжимаются в раковину, а лосины предостерегающе скрежещут. Зим любуется остатками космоса на своей ладони, россыпью звёзд, красочной и вкусной, как посыпка на пончики в его любимой кондитерской. Он бросает косой взгляд на лакричные лекку, подрагивающие от жара впитывающихся в них миниатюрных скоплений газа и льда; они мокро блестят остатками туманности, и Зиму кажется, что такой малиновый Миюки бы оценила. — Вижу, тебе полу… — Диб-болты расползаются в стороны, вытравливая остатки радужки-газировки. — Что у тебя с глазами? — синхронно и не сговариваясь и оба смеются. С глазами всё нормально. Зим хочет сказать про редкое человеческое заболевание, но вовремя кусает язык и предоставляет Зейну возможность выйти из неловкой ситуации. — Меня больше тревожит опускающийся потолок, — Зейн трепетен и правдив и так виктимен, что не оставляет Дибу выбора. — Это исправимо, — улыбается Диб. Ближе на шаг. — Не думал, что меня так быстро возьмёт. Руки зеркального Диба ложатся на прохладные бока. Ирк живёт скоростями. Диб такой медленный. — Мне показалось, — Зим хочет, чтобы Диб встал перед ним на колени и лизал его лекку, пока они оба не кончат в штаны, — у тебя малиновые глаза. Так и знал, что «мои „ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ“ глаза» было бы убедительней. Рука вверх — рука вниз, талия — шея, затылок Зима на остром плече, а Диб так близко, что Зим смотрит на него через очки. — Самый красивый трип из всех. Зим смотрит на Диба через его очки и дышит через его губы, пока длинные пальцы путаются в надоедливом парике, а о звёзды, почему человеческий язык такой пупырчатый лекку Зима так сладко напряжены, что льнут к тёплой коже будто напомаженные сиропом; Зим вновь проваливается, падает-падает-падает в сизую мглу паршивого табака и склизкого кафеля, но теперь Диб-человек рядом, настолько рядом, что спуч немеет и антенны такие твёрдые и смортбласт неверояно некстати напоминает о себе, стесняет какой частью мусора из своей головы Гир креативил этот девиантный фасон?! плотные лосины, выпирает и течёт, и воображение мгновенно подсовывает спешный набросок — Зим даже разглядеть не успевает, но там Диб и острые бледные коленки в ссадинах и малиновый кончик смортбласта мажет по щеке расплывчатую бесцветную линию, амброзию со вкусом кленового сиропа; малина-клён-клён-малина, Зима переклинивает, когда Диб-фантазия подаётся вперёд и что же ты творишь этим языком Диб-реальность тянет на себя, пока Зим-в-голове видит язык на внешней складке смортшелла, и Диб-в-большой-голове проводит по ней самым кончиком, не тратя ни толики своего драгоценного внимания на стекающий по подбородку кленовый сироп цвета любимого шелл-доната из Пупин Донатс. Диб-в-занюханном-клубном-туалете прикусывает шею, доверчивую и уязвимую, возвращая Зима в Зейна, с Зельтрона на Землю. — Диб-человек, — хнычет Зим. Зиму душно и тесно, а прижатые бёдра Диба издевательски тянут вибрирующую внутреннюю пружинку. Хочется трахаться или танцевать ещё часов десять. Зим некоторое время взвешивает оба варианта и склоняется к симбиозу. —… человек, тот человек смотрит на нас. Пойдём? — Зейн мысленно даёт Зиму хорошую оплеуху, хотя Диб слишком обдолбан и возбуждён, чтобы что-то заметить. — Честно? — смешок, ещё один укус, и если секунду назад Зиму казалось, что он играючи добежит до Луны и обратно, то сейчас, снедаемый жгучей завистью к сидяще-лежаще-ползающей биомассе у сцены, он лишь безвольно склоняет голову, подставляясь в упоении, — я передумал, — этот ремикс на Продиджи ещё дерьмовей оригинала, но я всё ещё чувствую себя слишком живым, чтобы стоять неподвижно — выгуляться можно и под утро, — язык обволакивает ключицу; длинный, гибкий, шершавый, и Зим думает о Диб-иркене с золотистыми глазами-кометами и тонкими ломкими пальцами, он бы трогал мои лекку своими и мы могли бы чинно переплетать свои языки, как до этого, но на уровень более превосходяще, в облегающей голубой тунике Миюки любила голубой?; Зим позволил бы ему взять себя даже на борту своего шаттла, бесцеремонно и непродуманно, чтобы приборная панель остро вжималась в живот, а наспех спущенная униформа мешалась; бёдра вверх, ноги упёрлись в подлокотники, сзади — тёплые руки и стрекочущие Диб-трели брачный зов, брак, неизбежная неисправность ПАКа: первобытный клич, взывающий к корням самой жизни, впереди — космос, космос, космос, голодный и бескрайний, лёд комет и жар туманностей, запотевший от разгорячённого дыхания иллюминатор и замёрзший насмерть бесскафандровый астронавт… — А? Диб начинает о чём-то тараторить, невнятно, скомкано, много, давится словами и жужжащим кислотным языком, и Зим хочет приклеить неугомонный язык на место кленовым сиропом, стекающим сейчас по собственным нетвёрдым ногам. Они выходят; голос Диба захлёбывается в басах, Зим захлёбывается вибрацией, экстатическая дрожь пробивает до самого сквидли-спуча, живживжив, пойманной птицей колотится в грудной клетке, марширует по венам оркестром. Они провожают взглядом кучку габберов i came here for shitty music and drugs — слово всплывает в голове по первому щелчку Гир и его блядский ликбез, шестерёнки в голове бешено вращаются, стачивая хлипкие зубчики, this place sucks, но боже, теперь Зим просто ОБЯЗАН станцевать габбу лучше них, даже если для этого придётся сожрать колёс на целый паровоз или отпустить от себя прилипшего Диб-сиропа — или не придётся, потому что Диб проследил его взгляд и сейчас загадочно-загадково улыбается и, наверное, no no take this drugs хочет что-то сказать, но тело его опережает. Зим словно возвращается в среднюю Шголу — некоторые вещи совсем-совсем не меняются — мгновенно вливается в привычный ритм поединка, в грубую грацию синхронных движений и, кажется, не смог бы остановиться, даже если бы его связали по рукам и ногам, которые, повинуясь заученным движениям, дёргаются и плывут и трепещут как в последний раз. А Диб-вещь, Диб-мартышка, он не отстаёт и, будь Зим потрезвее, непременно бы позавидовал человеческой сноровке, но сейчас может лишь завороженно наблюдать. Диб габбит для него, и Диб чертовски хорош, и Зим бесповоротно теряет голову от лёгкости и непринуждённой элегантности когда-то нескладного подростка, как он вскидывает бёдра и пружинит на коленях в такт ритму и биению спуча, как заламывает руки и трясёт головой он укладывает волосы клей-моментом?, ни на секунду не смея отвести взгляд от Зима. Толпа ликует в экстазе, окружает их, грозя расплющить, потолок трещит по швам и действительно вот-вот упадёт, однако кого это волнует, когда Диб замедляется, потому что они прижаты вплотную, и двигаться так тяжело, и дышать так неловко; потолок крутится спиралью, совсем как язык Зима, тела слипаются, по-змеиному переплетаясь, живот к бедру, лоб к плечу, а губы Диба человеческие губы ужасны. ДИБ ужасен. вновь на шее, пока пальцы нетерпеливо дёргают за край топа есть ли дорога назад?. Диб склоняется ниже, нависает над Зимом; в глазах-дырах Зим мельком ловит отражение собственного ужаса, круглого и безобразно малинового, прежде чем его спасают грузно наползшие веки, а толпа продолжает беспощадно напирать, теряясь в танце-конвульсии. Зим думает о вакууме и давлении и о несчастном замёрзшем астронавте по ту сторону иллюминатора и почти теряется, если бы не отдалённое, искажённое музыкой нам стоит выйти. Зим паникует, подсознательно и совершенно бессмысленно, выйти на связь? выйти из себя? выйти в окно?, но не находит в себе сил противиться, когда его тащат сквозь полчище мерзких, сочащихся потом тел, безвольных и эйфорийных, в ушах шумит так, что не слышно музыки, но вездесущее др-др-др всё равно дрелью изводит под черепной коробкой; бросает попеременно в жар, в холод, пока не холодхолодхолод становится настолько невыносимым, что Зим открывает глаза. — Эй, — тихо зовёт он. За Зимом — стена, шершавая и по-летнему холодящая спину. Внизу — музыка, вибрирующая, живая, но кажущаяся сейчас нестерпимо далёкой. Перед ним на коленях сидит Диб-вещь и чему-то улыбается. Зим запрокидывает голову наверх, морщась от непривычного головокружения. — Эй. Десятки, сотни, тысячи звёзд, неисчислимые миллионы-миллиардов, и Зим знает, что этой ночью каждая звезда светит для него. — Кажется, я потерял свой браслет, — говорит Зим. Это значит, рассуждает Зим, я не могу вернуться в клуб. Дороги назад нет. Диб только смешливо качает головой и достаёт сигарету из помятой пачки. — Ты и сознание чуть не потерял от духоты. Щёлк-щёлк — сигарета шипит в предрассветной тишине, Диб прерывисто выдыхает дым и пододвигается к Зиму. Зим отшатнулся бы, отпрянул, как и полагается порядочному иркену, когда его личное пространство бесцеремонно нарушается грязным и примитивным существом вроде этого опьянённого разгорячённого землянина, но тело, предательски вялое разморенное тело, отказывается от вбитых в него со времён личинства привычек в пользу плеча Диба и вонючей земной курительной палочки. — Так странно, — дым струйкой срывается с губ, устремляясь к звёздам, — я всё ещё вижу малиновое. Сигарета странная и мягкая и приятно греет пальцы. Зим нервно смеётся, стараясь не закашляться. — Глупости. Ложь и, э, — всполошившийся Зейн зажимает Зиму рот, — ложная тревога. Посмотри, — неведомая сила вскидывает запястье Зима вверх, — мне кажется, моя рука пластмассовая. Лучше бы она была малиновой, — Зим мысленно закатывает глаза на собственную неуклюжую попытку отшутиться. Сигарета обжигает пальцы. Зим знает, что ходит по лезвию, но дороги назад уже нет. — Действительно, — пальцы Диба ласково скользят под подбородком, побуждая Зима повернуть в голову. Он без очков и смотрит, не моргая, в глаза Зима, отливающие в полумраке густой киноварью. — Просто этот трип слишком хорош даже для трипа. Зим и Зейн синхронно делают невероятно удивлённое лицо и: — Что ты имеешь в виду? Диб фыркает, закатывая глаза. — Ты всё равно не поверишь, — он делает последнюю затяжку, рваную, дёрганую, прежде чем потушить бычок об кирпич. — Никто никогда не верил. Зим думает, что эти курительные палочки не так уж и плохи, и поудобнее устраивает голову на костлявом плече. — Да ладно, я обещаю не смеяться, — Зейн так хорош и умел, что Зим удивляется, как это ему сразу не пришло в голову создать такую совершенную маскировку, — у нас есть вся ночь и моё безмерное любопытство, — Зим игриво прикусывает бледную шею и довольно сопит, когда рука Диба прижимает его чуть ближе. — Не вся ночь, — губы Диба касаются виска, надёжно скрытого под синтетическим париком, — видишь — уже светлеет. Зим следит за направлением человеческого пальца, и взгляд врезается в небо на востоке, едва тронутое молочным светом. — Первый свет, — шепчет Диб. — Это ещё не рассвет, но уже начало нового дня. Эти белые полосы — первые седые пряди ночи. Она ещё молода, но неизбежно начинает таять. Зим сверяется с часами. 3:21. — Не томи, — Зейн использует хнычущее-надрывные нотки, подхваченные Зимом у Кифа. Диб смеётся и вытягивает ноги, полулежа на цементе. — Окей, окей. Но потом не говори, что я странный. Зим смотрит на него и Диб, ты странный до девиантности, странный с этими глазами-болтами и такой искренней улыбкой, которую я не видел уже несколько лет, в этой странной одежде и с этим странным языком, от которого у меня спуч вверх дном ждёт. — У меня, — вздох, — есть особенный знакомый. Мы были заклятыми врагами. — Ого, — важно замечает Зейн. — Заклятые враги это круто. — И вот, — Диб мнётся и отводит взгляд в сторону, — вот у него были малиновые глаза. И такая же зеленоватая кожа. И сейчас я готов поспорить, что на твоей пластмассовой руке три пальца, а внутри тебя только один орган. — И это моя похеренная печень, — шутит Зейн. Диб прыскает, качая головой. — Да, почти. Зим шикает на Зейна и выпрямляет спину, откашливаясь. — И что же…что же хорошего в том, чтобы видеть своего заклятого врага во время трипа? Диб пожимает плечами, и Зим невольно отстраняется. Он знает ответ. — Потому что это то, что делает меня живым. И Диб начинает говорить. Диб говорит много и сумбурно, поначалу запинаясь и сдерживаясь, избегает слов «пришелец», «вторжение», но Зейн хорош, чересчур хорош, а ночь и наркотики бархатным покрывалом обволакивают инстинкт самосохранения. Он говорит про безумного робота и про базу и про вопиюще халатную маскировку и про всё, о чём сам Зим не смеет и вспоминать; в глазах Диба пыл и страсть и Зим заворожён, зачарован; страсть подлинная, живая, а в тонких как нить радужках струится мёд и пенится любимая газировка. Зим позволяет себе прикрыть глаза и прячет в плечо Диба улыбку. Больше, чем говорить о себе Зим любит только слушать о себе. — Видишь, — тёплая рука на плече и Зим замечает, что Диб отдал ему должно быть, когда принёс меня сюда свою мантию; она пахнет человеком, табаком и чем-то неуловимо дибовским, чем-то, на что Зим никогда не смог бы указать пальцем, но о чём всегда знал, — далеко за теми звёздами, за Млечным путём — его планета. Ирк. Глупый человек, думает Зим. Ирк отсюда не разглядеть даже через мой телескоп. Однако свои мысли вслух не озвучивает: слишком тепло и тихо и вообще-то Зейн и понятия не имеет о том, что в миллионах световых лет отсюда затерялась малиновая планета, утопающая в пёстрых шумных лесах и испещрённая реками без дигидрогена монооксида. Дом. Зим не уверен, что хочет туда вернуться. По крайней мере, не сейчас, с Диб-мантией на плечах и Диб-губами на макушке. — Так в чём твоя проблема? — возвращение с Ирка на Землю провоцирует новый приступ головокружения, и Зим невольно содрогается. Диб мгновенно выпрямляется. — Ты мне не веришь, — в его голосе нет боли или сожаления: сухая констатация факта, выжженое годами безразличие. Мне никто никогда не верил. — Всё ещё не понимаю, в чём твоя проблема, — Зим тормошит Зейна и только бы не испортить момент, только бы не испортить всем видом демонстрирует скепсис, — он лишился своей… миссии, ты сказал? Ты лишился возможности стать героем? — Иногда, — Диб выдерживает паузу, вязкую, как топлёная карамель, — я думаю, что мы оба лишились возможности быть услышанными. Знаешь, — он вновь достаёт сигареты, и Зим внимательно следит, как Диб выуживает последние две, прежде чем смять пустую пачку в руке, — иногда мне кажется, что кроме него никто бы и не заметил, если бы я умер. Ну, — он прикуривает Зиму сигарету, и Зим затягивается, рассеянно отметив про себя, что дым уже почти не воняет, — ответь себе сам, Зейн. Ответь себе честно, просто задумайся — какое бы тебе дело до того, если бы я умер завтра? Зим бунтует и хочет заговорить, закричать, дать человеку пощечину — что ты несёшь, Диб-вонючка, какое мне дело — а какое мне дело может быть, когда ты сидишь рядом и мы курим твои си-гареты и ты смотришь на меня этими глазами, а в твою мантию хочется завернуться и свернуться клубком, как несмышлёная личинка, чтоб только пятки торчали — но слова не приходят ему в голову. Диб истолковывает повисшее молчание по-своему. — Ты просто классный парень с рейва, которого приятно целовать. Завтра ты забудешь и… Дар речи возвращается весьма невовремя. — Мы можем как-нибудь встретиться, — выпаливает Зим и тут же об этом жалеет. То, что происходит на рейве, остаётся на рейве. — Ну, — Диб придвигается ближе и заглядывает в глаза, так, что Зим забывает дышать, — если ты уверен, что тебе это нужно, то я не против, — фыркнув, он щелчком отбрасывает сигарету. — Правда? — Зим мысленно чертыхается, проклиная по-идиотски мечтательные нотки в подрагивающем голосе, но ночь молода и звёзды ярки, поэтому, Зим допускает, такие нотки имеют право на жизнь. — Правда, — смеётся Диб, — не обещаю, что тебе понравится, но обещаю пиццу и Дэвида Боуи. Зим терпеть не может пиццу и понятия не имеет, кто такой Дэвид Боуи и почему Диб хочет всенепременно провести с этим Дэвидом время, однако сейчас это кажется самым прекрасным и безупречно правильным предложением. — Знаешь, тебе стоит поговорить с этим Зимом, — замечает Зейн. — Может быть, ему тоже нужно быть выслушанным. — Может быть, — Диб качает головой, не переставая улыбаться, — может быть. Он хочет добавить что-то ещё, а Зим хочет схватить его за дурацкий Диб-хохолок и целовать до сладкого онемения, чтобы в груди тянуло, а спуч томительно ныл, переполненный мягким зефиром и земными насекомыми, магическим образом появляющимися в животах людей, которым так же невообразимо хорошо, как Зиму сейчас; Зим сомневается, законно ли это вообще — чувствовать себя настолько хорошо. — Эй вы, двое, — фонари светят в лицо, грубо и безапелляционно, заставляя Зима заморгать, — что вы здесь забыли? Глаза быстро приспосабливаются, вылепляют из темноты две строго очерченных фигуры. Глаза Диба не так совершенны как иркенские, однако, Зим всегда признавал, землянин отличается удивительной для своей расы остротой ума. — Блядь, менты, — в момент Диб на ногах и резко дёргает Зима за рукав. Голова гудит глухо, монотонно, а ноги-пружины едва шевелятся, поэтому он едва поспевает за Дибом к пожарной лестнице. — Спускайся, — голос Диба такой командный а этот взгляд сверху вниз когда-нибудь меня добьёт, что часом ранее Зим бы определённо не сдержал стона. Сейчас он просто кивает. Видимо, «хорошо» — это действительно что-то незаконное. Зим старается не смотреть вниз; ступеньки скользкие и тонкие и отчего-то ползут в стороны, дразня нетвёрдые ноги. — Молодой человек, документики показываем, — Зим поднимает голову на голос: Диб стоит спиной к краю, руки разведены в стороны, ладони обезоруживающе открыты; так часто Зим видел это, такая знакомая из бесчисленных стычек позиция — однако никогда Зим не находился по ту сторону пустоты. — А что это у нас такие зрачки широкие? Некоторые инстинкты просто не выпрограммировать из ПАКа. Зим не успевает напомнить Зейну, что он был придуман не просто так, когда ПАК активируется, выстреливая механическими конечностями, которые плотно обхватывают туловище, чтобы стянуть Диба вниз. Имел я это всё в виду, думает Зим, не то что бы у меня хоть один план обходился без импровизации. Он проворно спускается по лестнице, цепляясь за окрошившиеся кирпичи, чтобы, оказавшись на земле, продолжить бежать уже по улице; Диб что-то кричит ему и извивается в хватке, но Зим игнорирует его в пользу коммуникатора. В эту ночь и так было расставлено слишком много точек над «i». — Гир! Гир, ответь, чёрт бы тебя подрал, — Зим бросает опасливый взгляд назад, не сбавляя темпа, — и если ты, скотина, опять смотришь телевизор… — Рад слышать Вас до начала отходов, Мастер, — улыбка Гира воплощает в себе такое концентрированное ехидство, что у Зима чешутся руки, чтобы вмазать роботу по самый процессор если таковой у Гира вообще имеется, но руки заняты, а коммуникатор не оснащён телепортом, поэтому Зим терпит. — Мы в дерьме, вытащи нас отсюда. — О, мы? — Зим всерьёз задумывается о портативном телепорте. 777 бы смог сконструировать такой. — Да, мой Мастер, сию минуту, — глаза Гира вспыхивают алым, прежде чем Зим сбрасывает звонок. Зим заворачивает в дворы и чертыхается. Тупик. Этот город меня ненавидит. Он замирает, вслушиваясь в приближающиеся голоса, Гир, ради всего высокого, не проеби навигатор; он плавно опускает Диба на землю, избегая смотреть в глаза. Диб подыгрывает ему, с преувеличенной тревожностью силясь взглядом выцепить в темноте полицейских. Гир появляется вовремя, ни позже, ни раньше, чем стоило бы, с визгом и дымом. — Йии-хи! — иногда Зиму кажется, что Гир всегда был адекватным, просто проверял терпение хозяина или с самого начала готовил меня к вечному изгнанию в обществе непробиваемо тупых амёб. — Диб-человек, быстрее! — Зим перекидывает ногу через робота, хватаясь за плюшевые уши. — Седлай Гира! Зим испытывает острое дежавю: погоня, адреналин, истеричный смех Гира, стремительно уплывающий унылый городской ландшафт — то, как всё всегда начиналось и заканчивалось; но сегодня Диб-руки на его бёдрах, а в крови гиацинтом цветёт туманность Миюки. Сегодня Зим не убегает. По крайней мере, не от себя. Дом Диба втыкается в горизонт, мрачный и нелюдимый; Зим останавливает Гира у входа, едва не сваливаясь, когда робот резко тормозит. — Возьми, — голос Диба ровный и спокойный, но его руки дрожат, когда он достаёт из кармана таблетки. — Помогут смягчить отхода. Зим медлит. Во всём виновата Миюки. Он говорит это Дибу, и Диб растерян, непонимающе смотрит на него — а что дальше, Зим? — Я предупреждаю в последний раз, что если ты, объебос, опять забудешь ключи, открывать тебе будет отец, — угрожающее шипение со стороны двери заставляет обоих обернуться. Спасибо, Гэз, ты всегда появляешься вовремя. Зим не оборачивается, когда Гир даёт газу. Их отношения с Дибом всегда были самой запутанной и витиеватой из дорог; сейчас Зим как никогда понимает, что понятия не имеет, куда она в конце концов приведёт. Впрочем, это не так важно: пока глаза Диба горят, пока спуч бьётся и звёзды светят, Зим будет послушно идти по дороге, куда глаза глядят, куда ноги ведут. Дорога домой. Больше никаких дорог на сегодня.