***
— Я могу задать вопрос? — спросила миссис Чендлер, глядя, как Конор стучит пальцами по клавиатуре. Ужин, который она заказала на дом незадолго до возвращения с работы, уже разогревался, и теперь она смотрела на внука, стараясь не выдать внутреннего напряжения. И, тем не менее, оно буквально повисло в воздухе, стоило ей появиться и вклиниться в беседу. Закончив печатать, Конор закрыл ноутбук и, отложив его в сторону, вскочил на ноги. Взгляд его был непроницаемым. Миссис Чендлер еле слышно вздохнула, наблюдая, как он достает тарелки из посудного шкафа. За три года мальчик заметно вырос — вытянулся на полфута в длину, у него сильнее проступили скулы, заострились черты лица и как-то слишком резко, почти одномоментно, сломался голос. Всего этого можно было ожидать от обыкновенного подростка. Его бабушку поражало другое. Конор и раньше смотрел тяжело, у его взгляда всегда была такая… недетская особенность. Но после смерти матери во всем облике мальчика появилось нечто другое. Еще более тяжелое. То, что обычно бывает у человека, прошедшего войну. Безусловно, война была — внутри самого Конора. Война, которая могла стереть его в порошок, уничтожить его как личность, и которую он еще неизвестно, выиграл ли. Ведь сталь во взгляде и движениях шестнадцатилетнего парня, пусть даже временами, когда он в очередной раз пребывает в своих мыслях — это не нормально. Не нормально… Миссис Чендлер проглотила ком, застрявший в горле, когда Конор, глядя куда-то сквозь нее, протянул ей кувшин, доверху наполненный гранатовым соком. Ужин прошел как всегда — большей частью, в молчании. Тишину нарушало только звяканье посуды. Телевизор миссис Чендлер приобрела два года назад только ради Конора. Сама она смотрела его редко, и уж точно не во время еды, категорически считая, что это вредно для здоровья. Да и у нее просто не было на телевизор времени. — Я сегодня уеду на ночь, — негромко произнесла она, вытерев губы салфеткой. Конор пожал плечами, даже не взглянув на нее. — Ладно. — Даже не поинтересуешься, куда? — А надо? — спросил Конор, проглотив кусок картошки. Бабушка странно засмеялась — тихо, не разжимая губ. Не без грусти. А затем поднялась из-за стола с пустой тарелкой в руках. Ее большие выразительные глаза будто смотрели сквозь стену. То, что бабушка собралась куда-то на ночь глядя, уже в который раз за этот месяц, Конора почти не удивило. Не удивило бы совсем, если бы не вечерний макияж и малиновое платье-футляр, по фасону которого нельзя было сказать, что его хозяйке уже за шестьдесят. — Горничная придет завтра утром, — произнесла она, появляясь из своей спальни в том самом платье и, остановившись у зеркала, поправила прическу. — Позавтракаешь сам, яйца и шпинат в холодильнике. Деньги на автобус возьмешь в сейфе. И в интернете не засиживаться. — Так точно, сэр, — буркнул Конор, домывавший посуду. Собственно говоря, он и не собирался глазеть в монитор до поздней ночи. В комнате наверху его ждала кропотливая, но в то же время увлекательная работа. Из-за аврала домашних заданий и подготовки к предстоящим экзаменам он в последнее время выкраивал минуты, чтобы воплотить эту мечту в жизнь.***
Музыка в наушниках заполонила собой пространство и разорвала привычные границы мира. Конор вполне мог рисовать без музыки, с одним только условием — вокруг не должно быть тишины. Должны быть звуки, толпа одинаковых людей, в которой легко раствориться. Из них хотя бы кто-то один должен говорить. Или все сразу, что даже лучше. Кто-то должен создавать отвлекающий ореол шума, в котором растворяется сознание и включается нечто, ему не поддающееся. Но тишина… она убийственна. Она слишком громкая. Тонкая кисть оставила изогнутый след, затем, параллельно, еще один. Конор никогда не рисовал с натуры, да ему это было и ни к чему. Фотографическая память давно запечатлела оттенок кожи, характерные жесты и позы именно этого человека, его взгляд. Глаза — в них вся жизнь. Зажатая в длинных пальцах кисть оставляла теперь тонкие, едва заметные мазки. На бледном скуластом лице юного художника то и дело мелькала тень раздражения. В голове назойливой мухой вертелась мысль, которую Конор безуспешно пытался прогнать. Он снова взглянул на эскиз, затем — на акварельную бумагу. Фигура возвышается в полный рост, плечи расправлены, правое слегка отведено назад, спина выгнута, будто изображенный на картине готовится к прыжку. Цвет волос получился почти полностью идентичным реальному, хотя с ним, как и с цветом глаз, Конору пришлось долго возиться, подбирая нужный оттенок. Он всегда выглядел безупречно. Еще в начальной школе не обратить на него внимания было невозможно, да и он этого просто не позволял. Никому. И Конору, в том числе. Ему не приходилось стараться, чтобы всем и всюду нравиться. Достаточно было сказать короткую емкую фразу, поправить волосы совсем взрослым жестом и улыбнуться. Все. Сказал бы Конору кто-нибудь лет пять назад, что первый красавец класса, завсегдатай школьной доски почета, обратит внимание на него, на его рисунки… маленький Конор покрутил бы пальцем у виска. А если бы этот кто-нибудь еще и рассказал в подробностях все то, что случится после — год спустя… два… три года… Наверное, Конор самолично отправил бы этого фантазера в клинику для умалишенных. «Многие истинные вещи похожи на обман…» Конор не слышал, как ушла бабушка. Он был рад позволить себе напрочь забыть о ее существовании, как о существовании времени и всего на свете. Так он обычно и делал, когда с головой уходил в творческий процесс. Но сегодняшний разговор с отцом и попытки бабушки делать ничего не подозревающий вид, похоже, напрочь выбили его из колеи. Лос-Анджелес… впервые Конор побывал там на рождественских каникулах спустя почти три месяца после смерти мамы. На первый взгляд город показался ему огромным, просто гигантским. На смену восторгу довольно быстро пришло странное ощущение испуга и подавленности. Он будто попал в параллельную вселенную, где люди по-другому смеются, разговаривают, едят другую еду. Где воздух от пыли и выхлопных газов спертый даже зимой, а личный автомобиль имеется чуть ли не у домашних питомцев. Конор оказался не готовым к тому, что Америка встретит его как чужого. Слишком он жаждал впечатлений. Слишком надеялся наполнить пустоту, оставшуюся после того урагана, который, казалось, уничтожил в нем способность чему-либо удивляться. Отец при виде его замешательства смеялся и ласково трепал Конора по голове, уверяя мальчика, что сам, впервые оказавшись здесь, испытывал нечто похожее. «К этому городу нужно привыкнуть! — говорил он, сидя за рулем, перекрикивая сигналящие автомобили, когда они стояли на Виксберг-авеню в огромной пробке. — Я уверен, со временем в него можно даже влюбиться!». Конор тогда только скептически усмехнулся. Стефани приняла мальчика неожиданно тепло, хотя Конор почему-то был уверен, что она всячески выступала против его приезда. Из-за стесненных условий ему приходилось спать в ванной на надувном матрасе, но дело было даже не в этом. Поначалу Конора раздражало то, что тогда еще шестилетняя Трейси с самого его приезда взялась ходить за ним хвостом. А потом он придумал, как ее развлечь и заодно немного развлечься самому. Для этого ему нужно было только взять в руки альбом и простой карандаш… и включить фантазию. Конор устало откинулся на спинку стула и провел ладонью по лицу. Бесполезно. Не тот настрой. Кап. Кап. Конор опустил взгляд и осознав, что натворил, резко выпрямился, подавшись вперед. Пока он отвлекался на раздумья, теребя кисть в руке, на акварельной бумаге образовались кляксы. Одна из них закрыла собой плечо Гарри Абрамсона. Вторая — грудь. Третья растеклась по животу. Густая. Насыщенно красная… Конор сглотнул слюну, снял наушники и, отложив их в сторону, нервно сплел длинные пальцы. «У меня для тебя новость, О’Мэлли. Кажется, ты псих». «Да-а ла-адно!» Ну, запорол рисунок! В первый раз, что ли? Все равно не собирался его никому показывать. Даже Гарри. Вернее, особенно Гарри. Он не знает ни об эскизе, ни вообще о том, что Конор собирается его рисовать. Слишком много чести, слишком много, слишком много че... Он гипнотизировал рисунок взглядом. Или рисунок гипнотизировал его, внушая навязчивую мысль: «Дерьмовый знак. Очень дерьмовый...» Конор не вполне контролировал то, что чувствовал. Он терпеть не мог это ощущение, и потому решил, как обычно, попытаться плюнуть на все и превратить свои страхи в шутку. Свалившись на кровать прямо в джинсах и с ноутбуком в руках, парень вошел в сеть и, увидев значок «онлайн» напротив нужного имени, открыл чат. Пальцы словно сами по себе стучали по клавиатуре, набирая текст. «А тебе идет красный». Секунда. Две. Три. Пять. Прочел. Глаза Конора неотрывно следили за бегущей строкой, означающей, что его собеседник в данный момент набирает ответное послание. Наконец на экране высветилось: «Мне к окну подойти или стену снесешь?». Конор глубоко вдохнул, пытаясь унять стучащее сердце. Гарри опередил его мысль, прислав моментальное фото. Футболка цвета «вырви глаз». Кроваво-красная. Конор тихо рассмеялся, прикусив язык, и следом набрал то, что прямо-таки вертелось на языке с той секунды, как он увидел фотографию. «Берегись, сучий потрох». Он готов был поклясться, что видит сейчас эту ухмылку на красивом лице. Видит темные глаза, блеснувшие в полумраке чужой спальни. Чувствует под ладонью глухое сердцебиение сквозь футболку и розоватую кожу на груди. И он подумал о том, что снес бы эту стену ко всем чертям. Снес бы все, что угодно. Пальцы снова застучали по клавиатуре, стоило их обладателю кинуть быстрый взгляд на указанное в углу экрана время. «Через полтора часа. Надо». Ответ пришел пару секунд спустя. «Не вопрос».***
После десяти часов вечера автобус до Стоунхэм роуд ходил в два раза реже, чем днем. Конор, стоя на остановке в темноте и одиночестве, чувствовал, как теплый сырой ветер щекочет пальцы. Шмыгнув носом, парень поправил висящий на правом плече школьный рюкзак и сильнее надвинул капюшон. В воздухе еще томился сырой запах недавно прошедшего дождя. Вокруг не было ни души. Шорох колес и негромкий звук мотора Конор услышал минутой позже. Повернув голову, он сделал шаг вперед. Его лицо, наполовину скрытое капюшоном, осветил косой луч от уличного фонаря. Автобус притормозил, и ботинки Конора окатило водой из лужи. Ехать предстояло около сорока минут, и поэтому, устроившись в самом конце, Конор надел наушники и, откинувшись на спинку кресла, включил звук на полную громкость. В темноте мимо него пролетали автомобили, мигая фарами, оставались позади улицы и освещенные изнутри витрины магазинов. Шли минуты, и Конор не чувствовал усталости, его не клонило в сон. Как же давно они не виделись… вернее, виделись они шесть дней в неделю на уроках, но загруженность учебой в последний месяц не позволяла общаться с глазу на глаз столько, сколько обоим хотелось бы. Общение в чате порой сокращалось до пожелания спокойной ночи, но даже это не могло не радовать. Конор понятия не имел, каким таким непостижимым образом одно присутствие Гарри рядом, в тишине и без посторонних глаз, способно было раз за разом решать все его внутренние проблемы. Не то, чтобы Конор спрашивал у него совета. Большей частью ответ на вопрос возникал сам по себе, стоило только Гарри приблизиться, взглянуть, прикоснуться. И Конор чувствовал — ему плевать, насколько необычна эта тяга Гарри к его внутреннему миру. В конце концов, обычные люди не бывают одержимыми собственными фантазиями. К ним чудовища наяву не являются, чтобы рассказать истории. Обычным людям не снятся кошмары, которые потом сбываются. В своих раздумьях Конор едва не пропустил нужную остановку. На ходу сунув водителю деньги, парень выскочил в темноту и устремился по знакомой тропе вдоль освещенной фонарями улицы. Конор знал — если бы не музыка в ушах, единственным звуком в округе был бы хлюпанье его ботинок по лужам, учащенное от быстрой ходьбы дыхание и стук сердца. Почувствовав, как в груди кольнуло, Конор сбавил темп. Здание школы показалось за поворотом, и парень снова чуть прибавил шаг. Перелезть через ограду оказалось делом нетрудным, но чтобы найти пожарную лестницу, ведущую на крышу, Конор достал из кармана телефон и в пару кликов привел в действие встроенный фонарь. Лестница обнаружилась за углом здания, посередине его периметра, и Конор стал взбираться. «Он здесь», — вертелась в голове мысль, перекликаясь с голосом певца, заглушая басы. Или, скорее это было предчувствие, которое Конора не обмануло. Забравшись на крышу, он выпрямился и осветил фонарем пространство перед собой. Высокая темная фигура у противоположного края здания обернулась, темные глаза — удлиненные, слегка раскосые, как у лисицы — блеснули в темноте, скрывающей длинное узкое лицо. Конор едва заметно улыбнулся и снял с головы капюшон. Ветер донес до него знакомый негромкий голос, чуть вкрадчивый, располагающий к беседе.***
— С чего ты взял, что она тебя сплавляет? — С того, что так и есть, — сказал Конор, после чего поднес к губам мини-термос с горячим эспрессо из кофе-машины Абрамсонов, сделал небольшой глоток и поморщился. Крепкий, терпкий. Гадость редкостная, но сон эта гадость обычно как рукой снимала. — Она уже вторую неделю на свиданки бегает. — Имеет право, — голос Гарри прозвучал спокойно и глухо, с нотой усмешки. Его лицо было по-прежнему скрыто в тени, но Конору не надо было поворачивать голову, он и без этого был уверен, что на тонких губах Абрамсона мелькнула тень улыбки. — Она у тебя любой малолетке сто очков вперед даст. Подожди, дай угадаю… ему слегка за сорок, ездит на «фольксвагене», как мой отец, его профессия связана с недвижимостью или же он владеет салоном престижных немецких авто. — Не знаю, не интересовался, — честно ответил Конор, глядя, как металлическая поверхность термоса отбрасывает блики в едва заметном луче света. В наушнике по-прежнему играла музыка, и тихий голос Гарри, полный обыкновенной спокойной уверенности во всем на свете, звучал будто сквозь невидимый хрупкий барьер между мирами. — И все же, готов поспорить, я прав процентов на девяносто… девять. И девять десятых. Конор, улыбаясь сквозь темноту и разглядывая чернеющие треугольные крыши соседних домов, слегка качнул головой. У Гарри Абрамсона было две привычки: первая — измерять вероятность любого события в процентах, вторая — добавлять при этом, что он стопроцентный гуманитарий. А еще у него была привычка всегда все замечать, даже то, что Конор пытался от него скрыть. Конор повернул к нему голову и снова сделал глоток из термоса. — Зачем? — сказал он после, облизав губы. — Ради приличия, — пожал плечами Абрамсон и, отобрав у него термос, сделал небольшой глоток. Конор усмехнулся. — Близкий человек все-таки. Конор отвернулся, убирая с лица взлохмаченные ночным ветром волосы. Близкий-то близкий, но не понимали они друг друга что тогда, что сейчас. Конор чувствовал, что догадывается, чем все закончится. И раз Гарри все равно сидел рядом, привычки мыслить вслух можно было не стыдиться. — Она устала от этого дерьма, причем смертельно. Ей бы дом продать, да подороже, а нельзя. Почему? А я там околачиваюсь. Ей это не нравится, но она понимает, вести меня к психологу — бред собачий. Гарри усмехнулся, и Конор понял эту усмешку. — Конечно, твоя мать на таких, как я, уже пятнадцать лет деньги зарабатывает, да? — Катись, О'Мэлли, — рассмеялся Гарри, не явно, смех этот угадывался лишь в интонации голоса. — Я слишком люблю ее, чтобы тебя к ней отправлять. Конор только еле слышно усмехнулся, в мыслях соглашаясь с ним, и продолжил размышлять вслух: — Судя по тому, сколько денег Кэролайн за последний месяц просадила на телефонный треп с моим отцом, он не сразу понял, какую выгоду ему обещает принятие меня под официальную опеку до совершеннолетия. Но в итоге до него дошло. И, как результат, весь вчерашний вечер он втирал мне про высокие материи и намекал на то, что неплохо бы как можно скорее мне свалить из этой дыры. Абрамсон усмехнулся, придвигаясь ближе и, мягко обняв худые плечи, одетые во флисовую куртку, взял свободный наушник и вставил в ухо. Конор не шелохнулся. Непринужденная наглость, с которой Гарри пересекал границу его личного пространства, вторгался в его тайны, не забывая при этом с ревностной осмотрительностью закрывать за собой дверь, уже стала привычной, а временами становилась чем-то вроде недостающей дозы кислорода. Или кокаина. — Пафос пафосом, а я бы задумался на твоем месте. США — страна больших возможностей. — И Диснейленда, — мрачно подытожил Конор, по-прежнему глядя прямо перед собой. — Зря ты так, — ладонь Гарри плавно переместилась с плеча на висок, чтобы заправить за ухо непослушную темную прядь. — Я вот помню, каким ты оттуда приехал. И я считаю, что пока дают, надо брать. Ну, смотри, — торопливо и мягко добавил он, потому как Конор уже повернул к нему голову и приготовился возражать. — Главное — не то, на что они давят, а то, что тебе это даст в итоге. И здесь тебе, О’Мэлли, повезло, как никому другому. Твои желания и их стремления совпадают. — То есть, по-твоему, я хочу жить в Америке, — сказал Конор, глядя ему в лицо. — Не по-моему, а хочешь. Конор с неуверенной усмешкой покачал головой. Сидя на пропахшей дождевой сыростью крыше школьного здания, подставляя лицо ночному ветру, он смотрел в блестящие темные глаза, взирающие на него то с проницательностью подлинного знатока человеческих душ, то со спокойной жадностью игуаны, которая, преследуя свою жертву с ласкающей ее самолюбие верностью, знает, что, в конце концов, получит свое. Ведь яд уже давно дурманит разум, отравляя желанную кровь. — Alea jacta est*, — тихо произнес Гарри, наклонившись, почти ему в губы. Конор слегка прикрыл веки, принимая поцелуй с ответной жадностью. Зарываясь пальцами во вьющиеся русые волосы, влажные от дождя, он не обратил внимания на выпавший из уха наушник.