Я смотрел, как рушатся золотые ворота и чувствовал, что вместе с ними рассыпается на осколки моя жизнь. Я видел тебя, замершего в безмолвии и нерешительности, готового вот-вот броситься вдогонку, если бы только это понадобилось, если бы только мне хватило сил перебороть свое упрямство и позвать тебя. Колонна падает в воду и корабль вихрем уносит в расщелину. Я больше не вижу твоего лица. Я больше вообще ничего не вижу.
Чел что-то кричит и дергает меня за рукав как раз в тот момент, когда наше судно заносит на очередном вираже и меня подбрасывает на месте. Не вовремя, как же, черт возьми, все это не вовремя. Я хватаю весло, разворачиваю корабль боком и лишаюсь последнего, что у меня осталось — золота.
Друг мой, ты даже не представляешь, насколько ты был прав, говоря, что старушка Испания спокойно проживет и без двух бездомных аферистов. Она, кажется, действительно не была слишком расстроена такой ерундовой потерей в своих рядах. Похоже, я в самом деле был единственным, кто до сих пор помнил цвет твоих ячменных волос и вкус шальной мальчишеской улыбки. Единственным, кто выл по ночам от чувства стремительно растущей в районе сердца зияющей дыры.
Я перестал считать города и спутников, пройденные мили, ссадины на своих руках, имена девушек, проигранные в кости деньги, количество выпитого вина, оттенки моря. Я перестал считать, сколько раз на дню повторяю твое имя, подобно молитве.
Я перерыл все таверны в поисках нужных людей, истоптал столько пар сапог, что паломникам и не снилось, я хранил в себе столько историй, что они начинали свербеть под кожей, но все не напрасно. Я держу в руках карту. Я отправлюсь домой, Мигель.
***
Руки ноют от усталости, от непосильных для человеческого тела нагрузок, но я продолжаю себя тешить мыслью о том, что не каждый день доводится разгребать насыпь поросших склизкой тиной камней. Не каждый день (вру, каждый) приходится протаптывать дорогу к богу. Вдалеке уже виднеются отблески золота, и этот свет — режущий слезящиеся глаза, заставляющий щуриться и отводить взгляд — моя единственная надежда на спасение.
Чьи-то сильные руки вытаскивают меня из воды, и я зычно откашливаюсь, выхаркивая треклятую жидкость из легких. Перед глазами мельтешат размытые очертания каких-то людей и высоких сверкающих зданий, но из общего сумбура я успеваю уловить лишь прерывистый выдох фигуры напротив и звук трижды отскакивающего от пола посоха. Руки, поддерживающие меня в устойчивом состоянии, слегка расслабляются, давая мне возможность осесть на нагретые солнцем камни и отдышаться.
— Я пред твоими ногами, мой золотой бог.
***
Я говорю без умолку весь оставшийся день, так много и мало одновременно, что начинает саднить горло. В перерывах между историями вглядываюсь в твое лицо, которое за столько лет, кажется, совсем не изменилось. Все верно, ведь богам запрещено стареть. А еще богам запрещено плакать, но запекшиеся от влаги покрасневшие уголки твоих глаз сбивают напрочь все принципы строения этих никому не нужных правил.
Я сжимаю твою ладонь в своей всю оставшуюся ночь и, наконец, не задумываюсь о том, где буду спать завтра.
