Ненужные

      Окруженный кромешной тьмой, Мин Юнги сидел на кровати, направив свой взгляд на пустующую стену комнаты. Можно было бы включить свет, но незачем. Один черт — все выглядит тусклым. И что со светом, что без — ему никак. В какой момент ему стало все равно, он сказать не может. Сначала ты просто предпочитаешь шумным компаниям прогулку с одним-единственным другом. Потом ты все больше слушаешь его и меньше рассказываешь сам. В конечном итоге ты смотришь на него и думаешь: « Да ни черта он не понимает, поверхностный и бездумный дурак». И все, ты остаешься с самим собой, с глубокомыслящим человеком. Наконец-то ты в компании стоящего собеседника. Не нужно смеяться над этими безмозглыми шутками, не нужно тратить свою энергию на незамысловатые разговорчики и сплетни, которые почему-то являются самым частым поводом встретиться. Ты один.       И чем больше ты проводишь времени наедине, тем больше одиночество тебя затягивает, словно постепенно высасывая все живое внутри. И если вовремя не спохватиться, будет поздно. Юнги, чувствуя, что он уже затянут в этот мрак по самое горло, что едва ли может держаться, задирает голову вверх, чтоб не захлебнуться. Он набирает номер Чимина, пусть он и недалекий человек, но как же его бессмыслица может помочь. — Юнги? — он удивляется так, словно у парня не было ни единой причины звонить ему, словно они и не были никогда друзьями. — Ты. можешь со мной встретиться? — Юнги не узнает собственный голос, так давно не слышал его, что чувствует некую непривычность, напрягая голосовые связки и сомневаясь в том, что только что именно он говорил что-то, а не Чимин. — Сейчас? Понимаешь, мы просто с друзьями зависаем в N-city, я бы позвал тебя, но ребята не поймут, да и ты…- сквозь крики на заднем плане выпаливает Чим, но что он говорит дальше, уже не интересует никого.       Юнги бросает трубку. Попытка спастись успешно провалена. Он, еще немного посмотрев на по-прежнему пустующую стену, поднимается с места. Парень, похудевший до болезненного состояния, потому что ни крошки в рот не лезло. Если он съедал хоть что-то, то через время тело пускало это тем же ходом, отказываясь усваивать необходимую для жизни пищу. Это не было связанно с проблемами желудка или его пищеварительной системы в целом. Причина была в подсознании Юнги, которое взяло курс на саморазрушение. Своеобразный вид психологической болезни. Юнги, словно ходячая анорексичка, со своей бледной кожей почти настолько, насколько белыми были его волосы, и отчетливо видневшимися мешками под глазами от бессонных ночей уже был наполовину мертв телом и мертв душой.       Он хватает единственное, что ему хотелось бы сейчас ощутить — Marlboro Gold, которые хоть и приближали его сильнее ко дню забвения, но имели для Мина особое значение. Как разлетается пепел от выкуренной сигареты, так и его прах, возможно, когда-нибудь разлетелся бы так. По крайней мере, это было его романтичной мыслью, ведь думать о том, что на самом деле его тело будет гнить в пяти метрах под землей в дешевом гробу, совсем не хотелось.       Юнги поднимается по грязному подъезду до последнего этажа этого, как и всех в этом районе, однотипного дома. Перелезая через немудрёную тонкую проволоку, служившей для придерживания двери закрытой, он поднимается на крышу, на которую, как правило, никто и не поднимался. Поскольку не такой уж и красивый вид здесь открывался. Юнги отмечает, что «что-то идет не так», не успевая понять, что именно. И только приблизившись к краю, замечает, что там уже находился кто-то.       Этот кто-то уставился вниз, не шевелясь, будто статуя. Из-за склонившегося лица не сразу понятно, что с ним происходит. Парень содрогается всем телом, и становится очевидно, что он плачет. Мин не старается идти тихо, но его все равно не замечают до тех пор, пока он не кладет свою руку на плечо парня, от чего второго перетряхивает, и он, спешно вытирая очередную катящуюся слезу, разворачивается, ошарашенно пытаясь понять, откуда Юнги вообще взялся. — Ты занял мое место, блять, — выпаливает Юнги шморгающему носом брюнетистому парню, который пришел сюда, явно, с той же целью, что и сам Юнги. — Что? — не понимая слов Юнги, будто бы он говорил на другом языке, переспрашивает незнакомец. Блондин всматривается в распухшие от слез лицо и глаза, пытется понять, где он раньше мог видеться с этим человеком. — Что значит твое место? — понемногу унимая свою истерику, с некой обидой выдает он. — Я здесь живу, вообще-то, и если кому и прыгать отсюда, то мне в первую очередь. — объясняет Юнги с целью завершить то, что он намеревался сделать. — Я здесь тоже, вообще-то, живу, в 30 квартире. — отстаивает своё право находиться здесь парень, добавив, что его зовут Чон Хосок, для достоверности.       Мин стоит в замешательстве, уставившись на него. Так вот где он мог его видеть. На один вопрос ответ находится, и Юнги становится легче, что перед смертью он не будет мучаться в догадках. Но тут же выстраивается очередной вопрос: кто будет первым? Юнги отчего-то кажется это делом принципа, ведь если умирать, то со своей гордыней, которую он, несомненно, заберет с собой в иной мир, если таковой, естественно, существует. — Ну, и как мне быть уверенным, что ты действительно живешь там? — впадает в крайности Мин. Нет, во чтобы то ни стало, он принципиально должен точно знать.       Хосок смотрит на Юна, как будто тот над ним издевается. В его отчаявшейся душе, не испытывающей ничего, кроме тяжелого груза боли, начинает просыпаться другое, так давно не встречавшееся ему чувство — раздражение. «Да что этот парень себе позволяет?» Обычно он не приводит никого в свой дом — это как вторжение в его личное пространство, ознакомление с родным для него местом, что-то, что является его уязвимой точкой, его ахиллесовой пятой. Но сейчас, поразмыслив, что он ничего не теряет и заботиться об этом ни к чему, он все же решается: — Если тебе так нужны доказательства, пошли, я докажу тебе. — и он направляясь к той самой колючей перегородке, машет Юнги, чтоб тот следовал за ним.       Парни перелезают, очутившись снова в зловонном, изрисованным первобытными рисунками подьезде. Они идут молча, но чувствуя необъяснимый прилив сил, энергию, энтузиазм.       Юнги всматривается в Хосока, в котором, в отличии от умирающего тела первого, было что-то, что со смертью никак не вязалось, в нём была самая что ни на есть жизнь.       Быстро перебирая ногами, суицидиальники ускоряли темп, спеша, как никогда не поверилось бы, к смерти. Торопились оба, а вскоре и вовсе перешли на бег, обгоняя друг друга. На лице Юнги даже появился такой несвойственный ему легкий румянец, а Хосок, так напротив, по своей свойственности, становился обладателем розовых щёк. — Ууф, на месте. — пытаясь нормализовать дыхание, объявляет он, останавливаясь напротив двери, где было выплавленно число 30.       Юнги чувствует, что безразличие скрывать не получается. Он не особо отличался заинтересованностью относительно своих соседей, но сейчас ему было действительно любопытно, что находится внутри этой квартиры. И пока Хосок, провозившись с ключами, в итоге открывает дверь, Юнги чуть ли не через плечо ему заглядывает, лишь бы быстрее лицезреть, что там находится.       Только дверь открылась, нюх тут же улавливает приятные запахи. Хосок настораживается, медленно проходя внутрь. Квартирка оказалась махонькой, такой же в точности, что и у Юнги. Те же пустующие стены, даже мебель, кажется, была схожей. Но что-то основательно разнилось. И только пройдя в кухню, он понимает что. Запах того, что здесь живут и питаются.       Юнги успевает лишь краешком глаза увидеть серьезного мужчину, поглощенного в готовку, но со смехотворно детским фартухом, на котором красовались принцессы в розовых платьях, перед тем, как Хосок узватился за его руку, испуганно шепча: — Это Джин, мой старший брат, нужно удирать.       Но было уже поздно. Джин заметив парней отвлекается от дела, недовольно хмурясь. — Хоупи, ты, конечно, можешь со своим красавчиком убегать от меня, но если ты не съешь то, что я так усердно готовил — ты труп.       Юнги замер, смущаясь от неожиданного комплимента. Хосок прикидывал, насколько страшно умереть от руки брата. Покончить с собой он собирался, но не такой же мучительной смертью. Поэтому не проронив и слова, хватает завернутый контейнер, в который Джин утрамбовывал еду брату, будто школьнику, несмотря на то, что Хоуп им давно не был.       Схватив Юнги за руку, он тащит его выходу, попутно выслушивая нравоучения Джина, по поводу того, каким неблагодарным ребёнком он стал.       Хосок все больше стыдился сыплющихся на него претензий, поэтому лишь быстрее волок ничего не понимающего, но не сопротивляющегося Юнги из его жилища. И даже когда они вышли, Хосок продолжал цепко держаться за его запястье, до самой крыши, где они уже смогли перевести дыхание.       От быстрой циркуляции крови у Юнги закружилась голова. Он еле сохранял равновесие, чтобы не свалиться вот так постыдно от недолгого бега.       Но мысли его кружились еще больше. Перед глазами мелькает всё тот же образ Джина, который так усердно разрезал овощи на кушетке. То, с каким волнением он относился к тому то, что Хосок не ест. И Юнги начинает задумываться, что же могло произойти, чтобы этот парень, окруженный заботой, мог так отчаянно хотеть своей кончины.       Хоуп улавливает его вопросительный взгляд. Немного кривится, но все же решает, что обязан объясниться, чувствуя, что в качестве солидарности Юнги откроет и свой секрет. Он набирает воздуха в легкие, будто чтобы произнести это, ему нужно приложить действительно много усилий. Юнги напрягается, чувствуя, что сейчас прозвучит что-то страшное. То, что заставляет человека желать смерти, то, что убивает тебя, когда твое тело еще живое. Тяжесть, которая наваливается на тебя, и ты не в силах её нести на себе. Слишком трудно, настолько, что легче исчезнуть вместе со всей болью. Юнги, кажется, даже притаил дыхание, чтобы не упустить ни звука из того, что собирается поведать ему Хосок. Так интригующе и страшно одновременно, что он не только вслушивается, но и всматривается в движение губ, пытаясь еще и прочитать. — Я гей. — дрожащим, обреченным голосом, как приговор самому себе, произносит Хосок.       Юнги тормозит на несколько секунд, не осознавая, что услышал. Гей.гей? ГЕЙ?       Он в своей голове прощупывает это слово, пытаясь найти скрытый смысл. Но никакого подтекста не было. Хосок прямо и ясно сказал — гей.       Просто гей и ничего больше.       Уголки губ Юнги начинают подрагивать, а улыбка расстягиваться, пока он не заливается звонким хохотом.       Хосок ошараленно смотрит на припадок парня, который сгибается пополам от смеха, разносящегося по всей крыше и удаляющегося за её пределы, в движение города. — Что смешного? — всё еще не понимая, что именно заставило, на первый взгляд, такого мрачного и безэмоционального Юнги веселиться от души. — Ничего, ахах, — не в силах успокоиться, Мин продолжает свой смех, держась за живот, который, по ощущениям, должен вот-вот лопнуть. Разве это не смешно? Он всего лишь гей！И это служило причиной желанию прыгнуть с крыши? Успокаиваясь настолько, чтобы его слова были хоть немного разборчивы, он, подумав, врёт, чтобы показать незначительность этой причины. — Так я тоже гей. — улыбаясь во все 32, заявляет он.       Хосок удивленно смотрит на него. В таком крохотном городе, ему посчастливилось встретить в своем же доме еще одного гея? Разве бывают такие совпадения. Конечно, бывают, но не для Хоупа. Для него его ориентация была изъяном, болезнью, клеймом, которое он пытался отвергать. Все нормальные, один я с отклонением. Я урод этого общества. Кому нужен парень, влюбляющийся в других парней? Но сейчас, встретив такого же парня, который так спокойно, даже с радостью, говорил об этом, ему кажется, что происходит невообразимое чудо.       Живот Юнги предательски громко издает звуки голода. Хосок смотрит на него, всё ещё пораженный осознанием, что он не один, и тут же вспоминает, что в руке его находился контейнер. С одной единственной фразой Юнги становится «своим». Будто они братья по несчастью, напарники, идущие рука об руку. И так спокойно становится, что он больше не один. Он раскрывает коробку, в которой красиво были уложены закуски. — Хочешь со мной поесть?       И Юнги соглашается, впервые за долгое время ему хочется кушать, впервые за долгое время есть с кем.