***
− Но, так или иначе, полковник Моран больше не будет нас беспокоить. Знаменитое духовое ружье фон Хердера украсит музей Скотленд-Ярда, а мистер Шерлок Холмс вновь будет свободен посвящать себя разгадыванию тех интересных маленьких проблем, которые сложная жизнь Лондона поставляет в изобилии. Артур Конан Дойл. «Пустой дом».
***
Когда наступил вечер, я наконец-то смог позволить себе робкое предположение, что все тревоги этого дня канули в вечность. Мой друг Шерлок Холмс, очень довольный собственным успехом, снова вернулся на Бейкер-стрит. Несмотря на чрезвычайную бледность, говорившую мне, что он плохо питался и не жалел себя, в целом Холмс выглядел неплохо. А сейчас он находился в приподнятом настроении, которое у него всегда было после успешно раскрытого дела, и излучал энергию и жизнерадостность. И ещё появилось нечто новое: изменилось его отношение ко мне − появилась тонкая, еле заметная, забота, списанная мной на чувство вины. Днём он искренне извинился передо мной за то, что не давал о себе знать, будучи живым, и за то, что выбрал такой экстравагантный способ своего передо мной появления, но скорее всего он всё ещё чувствовал себя не полностью загладившим вину. Должен признать, что к вечеру я так и не оправился от произошедшего. Не в силах поверить, что мой друг здесь, я время от времени бросал на него взгляды, в которых были удивление и надежда, шок и радость, и даже, наверное, мечтательность. Ничто в моей жизни не подготовило меня к удивительному опыту: вместо сидящего напротив меня коллекционера книг увидеть моего друга; ничто, возможно, не могло подготовить меня к потрясению и к почти болезненному ощущению радости, так внезапно расцветшей в моём сердце, которое в течение многих месяцев было ко всему безразличным и мёртвым для надежд. Я был так захвачен давно забытыми эмоциями, что в течение долгих, бесконечных минут не мог определить, что это за чувство. Я задавался вопросами, почему испытываю такую слабость, почему у меня кружится голова, а моё сердце выпрыгивает из груди, почему я с трудом могу дышать, почему мне холодно и жарко одновременно, и почему мои пальцы так сильно сжались на рукаве пальто моего друга. Будучи во власти этих чувств всю вторую половину дня, я пытался снова привыкнуть к присутствию Холмса, наблюдая за тем, как он нервно, как тигр в клетке, мерил шагами мой кабинет; разглядывая его, когда он прилёг поспать перед ужином на раскладную кровать; поднимая голову и встречая его непостижимую улыбку во время ужина; ощущая его длинное твёрдое бедро и его пальцы, в волнении сжимающие мою руку, когда он присел рядом со мной в углу пустого дома. Сейчас же он курил трубку, мирно сидя в кресле. Из-за окна, разбитого пулей полковника Морана, по комнате гулял сквозняк. Я несколько раз брал в руки оставленную миссис Хадсон газету, но каждый раз обнаруживал, что не мог на ней сосредоточиться. Всё моё внимание отвлекала загадка человека, сидевшего в кресле с противоположной стороны камина и изучающего меня из-под лениво полуприкрытых век. − Да, − пробормотал он спустя какое-то время. − Да, Уотсон. Это правда. − Простите, что вы сказали, Холмс? − спросил я, поскольку ни один из нас ничего не говорил, по крайней мере, несколько минут, показавшихся мне часами. Вытащив трубку изо рта, он встал и потянулся. − Это на самом деле так, − сказал он и положил трубку на каминную полку. − То, что Шерлок Холмс... добровольно... посвятил свою жизнь... исследованию... интересных небольших проблем... которые в изобилии предоставляет непростая жизнь Лондона. Медленно произнося это с какой-то необычной, томной интонацией, он направился в мою сторону, подошёл к моему креслу и наклонился ко мне таким образом, что мне пришлось откинуться назад, чтобы посмотреть ему в лицо. Его глаза улыбались и блестели. Он казался несколько возбуждённым − или это я вообразил из-за собственного возбуждения? Меня охватывал жар от его присутствия, что я приписывал своему нервному потрясению. Теперь в довершение ко всему я чувствовал аромат его тела, приятный, давно знакомый, ассоциирующийся у меня со счастливой жизнью на Бейкер-стрит. − Это... хорошо, − только и смог полушёпотом сказать я; мне хотелось его обнять, но я не смел. Что всё это означало? Мы слишком много выпили вина, так любезно предложенного миссис Хадсон? Сейчас ничего не стоило сократить последние дюймы и прижаться губами к его губам. Но этот поступок мог оказаться роковым в самом печальном для меня смысле. Голова у меня кружилась, я осознавал своё опьянение и боялся сделать что-то не так. Холмс ждал, а я не мог определить, чего именно. Наконец он проявил нетерпение: − Ну, Уотсон!.. − Я... Холмс... − запнулся я. − Ну, Уотсон, − сказал он, − Дайте мне вашу руку. Этого не будет, клянусь вам. Этого больше не будет. Я протянул ему руку. − Чего не будет, Холмс? Сжав мою ладонь, он поднял меня на ноги. Стоя лицом к лицу, мы очутились очень близко друг к другу. − Я больше никогда не буду подвергать вас подобным испытаниям, не допущу, чтобы вы страдали из-за меня и очень надеюсь, что я прощён, − тихо, очень серьёзно и внушительно сказал Холмс. − Боже мой, я... − попытался я сказать что-то в ответ, но лишь схватился пальцами свободной руки за рукав его халата. Он чуть-чуть отступил, но не сделал попытки освободиться из моих рук. Это было удивительно. − Да, − вдруг сказал он. − Да? − повторил я с замирающим сердцем. Я задал какой-то вопрос? Наморщив лоб, я пытался сосредоточиться, но всё вокруг меня плыло. − Вы ничего не сказали вслух, − между тем говорил Холмс. − Но вашим мыслям, вашим желаниям я говорю: да. − Моим желаниям... − я почувствовал, что отчаянно краснею. − Господи, Холмс... Я даже... я никогда... я всегда... вы... Холмс улыбнулся, остановив лёгким прикосновением пальцев мой бессвязный лепет. − И надо ли делать вид, что я не понимаю вас, а вы не понимаете меня? Полагаю, нет, − спокойно, без следа нетерпения, сказал он. − Вы так ясно показывали мне весь день, что ваши чувства отражают мои собственные. Дорогой Уотсон, у вас удивительно выразительное лицо, и мне так нравится читать по нему ваши чувства и мысли. Кроме того, вы, хоть ещё и не совсем смирились с моим вынужденным обманом, сегодня весь день старались быть поближе ко мне и не выпускать меня из виду. Вы взволнованы, и взволнованы особенно. Я мог бы сделать вид, что не замечаю этого, но надо ли? Или так было бы лучше? Голос Холмса понизился до хрипловатого, завораживающего шепота. Я молчал, охваченный множеством самых разных чувств; чуть откинув голову, я посмотрел в его ясные серые глаза. Он улыбнулся: − Уотсон, вы же не можете сказать, что вывод, который я сделал, неправильный? − Я не поверю, что у вас когда-нибудь такие были, − сказал я, с трудом выходя из транса, в который меня погрузил его голос, произносящий что-то, напоминающее признания... Переместив руку, он сжал моё предплечье и тепло улыбнулся. − В таком случае я полагаю, что ждал достаточно долго, − прошептал он, опустив голову ниже, − пока вы решитесь... − Пока я решусь?.. − ...поцеловать меня. − Вы этого ждали? − я всё ещё не был уверен, происходит ли всё на самом деле или со мной сыграли злую шутку нервное перенапряжение и два бокала вина. − Мне нужно попросить? − чуть лукаво улыбнулся Холмс. − Хорошо. Не будете ли вы, друг мой, так добры и столь любезны... Договорить я ему не дал. Поцелуй получился слишком стремительным, слишком горячим − пожалуй, Холмс и не ожидал такого напора. Но я слишком долго сдерживался, чтобы, получив, наконец, такую возможность, тут же обуздать себя и действовать неторопливо. Я обнимал его, гладил по волосам, по лицу и целовал так отчаянно, словно в любой момент всё это могло прекратиться. Когда он позволил моему языку скользнуть в его рот (о, как там жарко и сладко), меня охватила неистовая вспышка страсти. Я хотел проникнуть в его тело, овладеть им, пробудить ответную страсть − и ничего в своей жизни я не желал сильнее. Обнимая и целуя его, стягивая с плеч халат и добираясь губами до его шеи, я почувствовал, что он тоже дрожит от возбуждения. − Уотсон, − пробормотал он, и я в его голосе услышал и страстное нетерпение, и как будто бы растерянность. Он словно хотел спросить или попросить о чём-то, но не решался. Обхватив одной рукой его затылок, я не дал ему продолжить. Какое-то время он даже не пытался заговорить, да и вряд ли у него это получилось бы. Наконец разорвав поцелуй, для того, чтобы вздохнуть, я увидел, что глаза Холмса были закрыты; он вслепую поцеловал меня в подбородок. − Уотсон, − прошептал он отрывисто. − Уотсон, прошу вас... Мне показалось, как будто большая горячая рука забралась мне под рёбра и сжала сердце. Когда давление стало слишком сильным, оно внезапно превратилось в нежность, которую я испытывал к этому невероятному, нетерпеливому, великолепному и охваченному сейчас неуправляемым трепетом существу в моих руках. − Холмс! − сказал я, зарывшись лицом в его волосы. − Всё в порядке. Сейчас... сейчас всё будет в порядке. − Но это было не совсем так. Я тоже дрожал. Слишком сильные чувства вдруг прорвались из-за чуть кокетливой затеи Холмса потребовать поцелуй. Судя по всему, он и сам этого не ожидал. − Уотсон, − выдохнул он, опуская голову ниже и касаясь лицом моего плеча, − что это? Я не могу себя контролировать. − Он нервно рассмеялся. − Что-то извне меня контролирует, лишая меня сил. − Не извне, а изнутри... Это ваше тело, − сказал я, проведя большим пальцем по уголку его чувствительного, скульптурного рта. − Тело мужчины, когда возбуждено, имеет большую власть над ним. Когда желание будет осуществлено, вы снова будете всё контролировать. − Осуществлено, − повторил Холмс и прижался губами к моей шее. Чувствительной кожи коснулось горячее дыхание, и я ощутил влажный кончик его языка и нежное царапанье зубов. Острое, как боль, удовольствие, пронзило всё моё существо. − И как это может быть достигнуто? − прошептал Холмс. Он, казалось, всё-таки сумел вернуть толику сдержанности. А вот я её окончательно утратил и не мог подобрать слов, чтобы сказать что-то вразумительное и лишь тянулся к желанному телу и прижимал его к себе. Холмс тоже больше ничего не добавил, лишь улыбнулся и, положив руку мне на грудь, немного задержался над соском, скрытым под тонкой тканью рубашки, а потом легко и, я бы сказал, деликатно коснулся пояса брюк. Я поймал его руку и задержал её там. В ответ длинная ладонь с тонкими нервными пальцами обхватила под тканью мой давно уже напряжённый член, и от раскалённых добела ощущений мой мозг чуть не вспыхнул, мысли спутались, и всё, к чему я стремился − был этот удивительный человек, которого я целовал, держал в объятиях и не намерен был из них выпускать. Он с самого начала нашего знакомства будил во мне множество чувств и эмоций: удивление, восхищение, страх, радость, нежность, раздражение, ликование − все они, переплетаясь, тесно связывали меня в течение многих лет с Холмсом. Сейчас, после его возвращения, к ним прибавился собственнический инстинкт: я хотел, чтобы он был рядом со мной всегда, а я рядом с ним, чтобы мы разделяли все хлопоты, все победы и все опасности, и никто и ничто не разлучало нас, пока мы живы. И от его просьбы о поцелуе всё это вспыхнуло, как сухая щепка от факела. Я расстегнул его рубашку. Холмс не возражал. Мы сели на диван. − Вы так и не ответили на мой вопрос, − всё же вернулся к нашему разговору Холмс. − Скажите тогда, чего вы хотите? − Я... − начал я и запнулся. Я желал видеть Холмса покорным и нетерпеливым, доверившимся мне и потерявшим самообладание, хотел ощущать его бледную кожу под своими руками, всю, от ног до головы, хотел, чтобы он, со всей его чувствительностью, извиваясь и выгибаясь подо мной, стонал, когда буду проникать в него снова и снова. Я хотел... − Вы хотите заявить на меня права, − тихо произнёс Холмс, обняв руками моё лицо, когда я сжал его бёдра. Всё же мне ни на минуту нельзя забывать, что я имею дело с человеком, легко угадывающим намерения и читающим мысли. Я улыбнулся и наклонил голову: да, это так, хоть я и не решусь произнести это вслух. − В таком случае я должен вам сказать, мой дорогой, что я ничуть не возражаю. − Вы мой? − спросив, я снова прижался губами к его губам. − Ваш, − ответил он с такой интонацией, словно произносить это слово доставляло ему большое удовольствие. − И уверяю вас, Уотсон... это имеет место быть уже в течение некоторого времени. Поэтому, желая вас и ожидая, когда же вы предъявите на меня права, я теперь считаю, что процедура взаимных намёков и недомолвок в некотором смысле лишняя. Слушая его, я наслаждался ощущением его мускулистого тела под моими ладонями. Затем я сказал: − Что ж... если вы не возражаете, то мы можем перейти к другим процедурам. − Ммм... нет! − прошептал он напротив моего уха. − Ничуть не возражаю. И надеюсь, что у вас есть всё необходимое, мой дорогой Уотсон... − Тогда − моя комната, − отрывисто сказал я, с трудом взяв себя в руки. − Кровать. А я постараюсь найти то, что нам необходимо. В конце концов я вынужден был взять бутылочку с маслом для ламп. В моей медицинской сумке, конечно, имелись несколько бальзамов и жидких мазей, но, как я полагал, ничего из этого не подходило, поскольку имело побочные эффекты в виде покалывания или неприятного запаха. Войдя в комнату, я замер на пороге и не смог сдержать тихий страстный возглас. Халат Холмса и вся его одежда были разбросаны по полу; там же находилось и покрывало с кровати. Откинув одеяло, согнув одну ногу и подложив одну руку под голову, он возлежал на постели как изысканное мраморное изваяние. Тело Холмса было стройным, изящным и бледным; его живот имел только намёк на мягкость; ноги и руки, несмотря на тонкокостность и худобу, были крепкими и сильными. Средней длины член в окружении тёмных завитков был покрасневшим и возбуждённым. Он протянул ко мне руку и улыбнулся. Я совершенно не помню, как я разделся. Будучи по своей природе очень аккуратным, я никогда не разбрасывал одежду как попало, даже в самых экстренных обстоятельствах. Но сейчас я был настолько захвачен происходящим, что не больше чем через полминуты оказался в кровати, опираясь руками на постель и нависая над моим возлюбленным, будто заключив его в кольцо между своих рук и ног. В ответ на это чувственное пленение Холмс поощрительно улыбнулся. Тогда я упал на него, прижимаясь к голой груди голой грудью, и стал целовать глубоко и отчаянно... Приподняв подбородок, он приглашающе приоткрыл рот, а его длинное и стройное тело медленно и плавно выгнулось напротив моего. Холмс не произнёс ни слова до тех пор, пока я, немного отстранившись, не всмотрелся в его лицо с распухшими от поцелуев губами и не взглянул на его растрёпанные волосы и на то, как поднимается и опускается его грудь. − Уотсон, − сказал мой друг, стискивая мне предплечье, − я чувствую, что где-то на кровати лежит бутылочка с ламповым маслом. Я прошу вас немедленно его использовать, потому что больше не выдержу этой дразнящей пытки. Мне не нравится просить, а тем более умолять, но я боюсь, что к тому всё идет: избавьте меня от этой немыслимой жажды, от этого мучительного голода. Когда-то я думал, что был бы охвачен торжеством от такого развития событий: Шерлок Холмс просит сделать с ним то, чего я сам пламенно желаю. Но сейчас мне было не до смакования подобных мыслей. Мы оба достаточно долго ждали. Встав на колени между его ног, я открыл бутылочку. Какое-то время я гладил дрожащие мышцы его бёдер, пока они не расслабились, и он не развёл их. Когда это случилось, я щедро налил себе на ладонь масла и начал тщательно смазывать его вход. Маленькая мышца была мягкой и эластичной на ощупь. Мой друг оказался очень отзывчивым; к тому времени, когда я, набравшись смелости, на пробу попросил его впустить в себя мой палец, он уже извивался и задыхался, более соблазнительный и более возбуждённый, чем я мог себе представить. Широко разведя колени, он начал сам толкаться в мою сторону, будто умоляя меня сжалиться над ним. Я искал определённую часть анатомии, зная, что стимуляция простаты сделает удовольствие более интенсивным. Я понял, что нашёл её, когда Холмс, застонав, задушено выдохнул и выглядел так, будто сейчас потеряет сознание: − Уотсон! Я больше не мог сдерживаться. Вытащив пальцы, я устроился поудобней, а затем, приподняв бёдра Холмса, откинулся назад и направил свой член − твёрдый, наполненный кровью − ко входу. Не имея личного опыта подобного акта, я был вынужден сначала двигаться очень осторожно; я знал, что канал, в который собрался войти, был небольшим и очень узким, пусть и смазанным маслом. Когда я медленно ввёл в тесноту и тепло головку, лицо Холмса стало совершенно неподвижным; приоткрыв рот, он запрокинул голову. Его лицо исказила судорога боли, когда я почувствовал, что медленно скользнул глубже; хотя ощущения были невероятны и мне хотелось отпустить себя и взять его жёстко, я немедленно отказался от такой идеи. Я видел, как дрожат мышцы его живота; спустя какое-то время он, глубоко вздохнув, расслабился. Его конечности утратили напряжение, а мышцы, встречающие меня как тугие ножны, наконец-то гостеприимно меня приняли. Когда Холмс сам толкнулся бёдрами мне навстречу, я сжал зубы и вошёл глубже. По его телу прошла дрожь, и его бёдра неосознанно сомкнулись вокруг моих. Сдерживаясь, я замер, наслаждаясь головокружительными ощущениями трения и тепла тугих мышц вокруг моего члена − то ли плотно сжавших меня в знак протеста, то ли властно захвативших от желания. Его глаза открылись, но их блуждающий взгляд был затуманен. − Уотсон, − выдохнул он. − Сделайте это снова. В качестве эксперимента я немного согнул бёдра, и он ахнул. Выйдя из него настолько, насколько я мог это выдержать, я ещё раз в него толкнулся. Ощущения были восхитительными. Тело моего друга, лежащее передо мной, как роскошный пир, блестело от пота. Когда я снова в него вошёл, он царапнул ногтями по постельному белью и застонал. Его стон был последней каплей: весь контроль, всё, о чём я думал как о внешнем лоске цивилизации, исчезло; я превратился в животное во время гона, рычащее и задыхающееся, без единой мысли в голове, но отдающее всего себя ради исполнения могучих инстинктов. Каждое глубокое движение в Холмсе было сладкой пыткой. Ничего не было достаточно. Никогда раньше я не чувствовал такую лихорадку желания. В то время, как я не издавал ничего, кроме звуков от напряжения, Холмс обращался ко мне с какими-то довольно связными словами; сначала это было «мой дорогой... дорогой мой Уотсон», а затем, когда я поменял положение и угол, он воскликнул «Джон! Джон!» и всхлипнул. Когда я бережно сжал его член в кулаке, голова Холмса, с прилипшими ко лбу волосами, заметалась по подушке. Вскоре его тело напряглось, вздрогнуло, и его сперма брызнула на мои пальцы, на наши животы, а сам он сжался вокруг меня. Затем его расслабленные мышцы так гостеприимно обняли меня со всех сторон, что я, толкнувшись последний раз, излился в него. В течение нескольких минут, продолжая стоять на коленях, я не двигался, лишь по моему телу прокатывались дрожь от пережитых ощущений. Мой член оставался внутри тела Холмса, когда тот, сделав два глубоких вздоха, неловко приподнялся. Я видел по его дыханию, что теперь наша поза причиняла ему небольшой дискомфорт, но он, несмотря на это, снова расслабился, пригладил назад мои волосы и провёл вдоль моей челюсти обеими руками, бормоча слова, слишком тихие для того, чтобы их расслышать. Затем мой друг обнял меня, и я медленно и постепенно тоже пришёл в себя. Мы откинулись назад на простыни; наши тела, оставаясь всё ещё соединёнными, цеплялись друг за друга, как прежде в гостиной. На этот раз мы ждали, когда пройдёт шторм эмоций. Никакие слова не были произнесены. Блаженная усталость смела напряжение, раздражение, страх, опасения и даже собственнический инстинкт; казалось, всё это ушло, как вода в сухую землю. Холмс придвинулся ближе, так, что я ощущал щекой трепет его ресниц, а его пальцы то зарывались в мои волосы, то спускались вниз по шее, затем прослеживали каждый позвонок. Мы балансировали на грани сна и яви, когда он вдруг заговорил. − Ну, − сказал он, − интересная небольшая проблема решена. − Правда, Холмс? − спросил я, подавлял зевок; сон брал своё, смыкая ресницы. − Ммм. − Это было всем, что он сказал, и я, не дождавшись продолжения, позволил глазам снова закрыться и вжал лицо в подушку, которая пахла волосами Холмса. Вскоре после этого я заснул, но у меня осталось воспоминание о последних нескольких словах Холмса, прежде чем дремота полностью накрыла меня. − Жизнь преподносит интересные небольшие проблемы. − Повисла пауза, а затем он добавил: − И Шерлок Холмс готов добровольно посвятить себя их изучению... Самую лучшую из них он только что решил... и готов решать её ещё и ещё...