Падая в темноту.

      Темнота вокруг давит на плечи с каким-то необъяснимым укором, и эта ноша непосильна. Мне кажется, словно каждая пустая клеточка этого мрака нарочно впивается острыми иглами безысходности в мою кожу, и даже в саму душу. Странно, что я ещё хоть что-то чувствую. Я более не вижу смысла бороться - потерял всё немногое, что было. Иногда подозреваю, что даже призрачные перспективы и надежды бесповоротно утеряны, утоплены в кровавой бездне моих ошибок и разбиты об уступы неправильного выбора. Словно в чудесной стране из сказки, только вот счастливого конца там быть не может, и главный герой обречен постепенно обращаться в пепел собственных ожиданий, сгорая под шквалом миллионов раскалённых обвинений и потоками ненависти. Каменные стены поместья словно сдвигаются всё ближе друг к другу, оставляя мне как можно меньше кислорода, а, может, я и сам уже не хочу дышать. Этой ночью мне ещё более одиноко, чем прежде. Мысли хаотично скачут, но в итоге возвращаются лишь к одной очевидной истине - битву с самим собой я проиграл, и более шанса не будет. Потери не вернуть, поражения не исправить, реванши запрещены. По пальцам медленно пробирается холодок самоотверженной печали и неземной тоски. Разочарование пьянит, я не смогу продержаться и получаса, если перестану чувствовать хотя бы эту непрекращающуюся боль меж рёбер. Странно, что именно она сейчас делает из меня человека, заставляет жить. Да и можно ли это так назвать? Вязкая густота одинаковых суток, поглощённых обжигающей тьмой, что тянется, как смола, отвергая тот призрачный свет, который я почти что перестал видеть, оглядываясь назад. Уже и не кажется, что когда-то он был так близко.       Я плохо помню те слова, что оказались для нас последними, и вообще уже слабо верю, что то, что происходило, являлось реальностью. Сейчас, сидя на холодном полу среди сквозняков своей комнаты, я не могу представить то тепло, которое окутывало меня рядом с ней. В этом помещении даже не горит свет под потолком, а она чудесным образом распаляла его внутри меня, и он грел, грел своим сиянием и разливался волнами тепла, едва я только замечал её взгляд. Почему это случилось с нами? Почему это случилось со мной? Отчего я не смог преодолеть свои страхи, хоть и понимал, насколько это отчаянно необходимо, и почему она отказалась меня понять? Я почти что могу еле-заметно ухмыльнуться сейчас её упрямости, но выйдет как-то слишком одиноко. Стены впиваются в спертый воздух, как впивался в меня ледяной холод зимнего ветра той ночью, когда мы виделись в последний раз. Она стояла передо мной, обхватив себя руками, в одной тонкой блузе и короткой юбке, а снег безжалостно расцарапывал её впалые щёки. И вокруг было так много льда, и огонь в её глазах, полных слез отчаяния, совсем потух, и я мог чувствовать, как всё внутри покрывается сначала инеем, а после с неимоверной скоростью я превращаюсь в обыкновенную ледяную глыбу. Я лишь успел прошептать ей, чтобы не оставляла меня. Хрипло и жалко, но мне было плевать. На всё и всех, кроме неё, я лишь хотел знать, что она останется, что та, кому я мог открыть себя, та, у кого получилось прикоснуться своими горячими руками прямо к моему сердцу, останется сейчас со мной, и я не буду один. Но в ответ она лишь промолчала и опасливо попятилась назад, и я сорвался. Я кричал, что мне никогда не нужны были её улыбки, потому что именно в них я нуждался тогда больше всего, что я плевать хотел на всё, что она когда-либо мне говорила, потому что слишком сильно желал услышать её слова хотя бы раз. Я в считаные минуты разрушил все те мосты, не сжёг, но заморозил и разбил на неисчислимое количество мельчайших осколков, и они вонзились мне точно в сердце. Я так боялся снова стать таким холодным, что сам привел себя к этому, и теперь я не смогу чувствовать её прикосновения, в которых отчаянно нуждается каждая клеточка моего тела, о которых кровит ночами и днями сердце и плачет замерзшая душа. Я больше не живу, потому что единственной причиной была она.       Я ждал её взглядов, теряя дни, часы и минуты. Я думал, что вот сейчас она окажется со мной рядом в одном из коридоров школы, совсем как раньше, и несмело обнимет, а я опять буду чувствовать, как волосы щекочут мне нос, и будет тепло. Но она так и не подошла, и я просто потратил все время, я снова потерпел поражение, проиграл очередную партию, не смог признать своих ошибок. Я готов был голыми руками разбивать стены, чтобы показать ей, как сильны мои чувства, а надо было лишь стать мягче. И я всё упустил. С каждым днём эта внутренняя темнота становилась всё гуще, и, как только я оказался дома, она поглотила меня с головой. Я просыпаюсь от собственных криков, даже во снах умоляю её не оставлять меня, в уголках глаз собираются слёзы, и я ненавижу себя за это. Я разбиваю костяшки в кровь, но не чувствую боли, совсем никакой. Мне даже кажется, что умирать совсем не страшно, так что я просто продолжаю нестись навстречу полной темноте, в которой мне суждено утонуть. Я слышу плачь своей матери по ночам на кухне, я различаю гневный, но такой же отчаянный, рёв отца. Я не могу спрятаться от лязга цепей и электрического потрескивания заклинаний, что наполняют наше поместье так часто с момента, когда собрания начали проводиться тут. Мне не удаётся различать дни, я не в состоянии осознать, где я. Безразличие к происходящему, словно анестезия, лишило меня возможности ощущать. Сквозь пелену я вижу войну из самого её чрева, с болью, ненавистью, умирающей надеждой и пустотой. Поэтому ещё больше хочу обратно в светлое начало, пускай даже я знаю, куда оно приведёт.       Я падаю в этот мрак, поскальзываясь, сдирая кожу в кровь, ударяясь о выступы и пролетая мимо огромных трещин. Там, наверху, я ещё слышу её смех и наши песни, и я пытаюсь противостоять гравитации, но спустя мгновения понимаю, что это бесполезно, и её нежные руки, тонкие пальчики и маленькие ладошки остались там, на недосягаемой высоте, и я никогда более не смогу прикоснуться к ним, таким воздушным и нежным, как наши неуклюжие танцы по вечерам на башне. Пускай так было лишь раз, сейчас, в этой тьме, где я с трудом верю в реальность, намного больнее думать, что мы танцевали каждый вечер, поэтому я, как соловей на розовые шипы, кидаюсь на додуманные воспоминания, пронзая безысходность отчаянным криком потерь. Рядом с ней я мог быть сильным, плевал на страхи и поступал, как считаю верным. Я мог бы убить самого Темного Лорда, стой она у меня за спиной, так по-детски обнимая. Но система дала сбой, и я продолжаю ненавидеть себя за это. Как можно простить себе трусость, которая разрушила жизни? Если бы я только послушал её, сейчас мне не пришлось бы угасать, теряя последнюю надежду. Я смог предать все свои принципы, наплевать на прежние идеалы. Всё, к чему я был хоть немного привязан, сгорело в огне моей привязанности к ней самой, и я до сих пор об этом не жалею. Благодаря именно её смеху я чувствовал себя человеком, почему же я посчитал, что страх за свою ничтожную жизнь важнее, чем её улыбка? Сейчас я готов бежать навстречу убийственным зелёным лучам, лишь бы забыть, что я предал единственного любимого человека в своей короткой жалкой жизни, чего же я так опасался тогда? Она не сможет, да и не захочет слышать мои всхлипы из этой бездны ошибок и разочарований, потому что я сам - главное разочарование, и этого никак не исправить. У меня нет сил, и нет никого, кто мог бы их дать. В голове эхом звучит её имя, которое я постоянно пытаюсь забыть, я ненавижу его за красоту, за то что даже обыкновенный набор звуков способен нести свет в мою жизнь, только вот эти тонкие лучи молниеносно умирают в пучине темноты, успевая лишь больно ударить по сердцу. Если бы у меня было право на последнее желание, я бы хотел посмотреть в её глаза, чтобы она смотрела, как раньше, и тогда я, наверное, буду счастлив.       Но всё, что мне остаётся - лишь пойти на дно, забывая, как выглядит свет и как пахнут её волосы. И что её имя всё ещё больно бьёт изнутри по костям, заставляя их крошиться. Гермиона И черепная коробка готова расколоться напополам, давая волю потоку моего бесцветного сознания, освобождая каждую мысль от оков, даря свободу каждому воспоминанию. Гермиона Суставы выкручиваются, я чувствую себя жалким наркоманом, у меня самая настоящая ломка, и никто не сможет мне подарить даже надежду на дозу. Моё тело не перестанет болеть от мыслей о её смехе, мои мышцы будет всё также сводить, стоит мне только подумать о ней. И я почти смирился. Гермиона Ты слышишь меня? Я был неправ, я трус, я самый настоящий трус - мерзкий и жалкий. Остался тем, кем был с самого начала. И я не смогу уже ничего с этим сделать, я лишь в тысячный раз шепчу в никуда хрупкое "прости", сжимая в руках пустоту. Мне так часто кажется, что ты рядом, что я уже сам уверился, что схожу с ума, но, кажется, это только на руку. Я псих, я радуюсь мысли, что смогу видеть хотя бы твою галлюцинацию, и от этого мне нисколечко не страшно и одновременно до мурашек по коже жутко. Не худший вариант - свихнуться, да и не самый непредсказуемый, только бы почувствовать снова твой запах. Ты бы расстроилась, увидев, чем я стал, а вот мне уже давно параллельно, будь я самым ужасным существом на земле, лишь хоть немного быть к тебе ближе, даже к ненастоящей. Я уже совсем мёртвый, только тело ещё зачем-то движется. Пожалуйста, не оставляй меня одного в этих последних моментах пустоты и мрака. Мне снова кажется, что я слышу твой голос. - Драко! И я готов захлебнуться темнотой, мне так хочется, чтобы это было последним, что я услышу. Но разве жизнь будет спрашивать?