Внутривенно

Scott Thomas feat Jonathan Clay — Heart On Fire

Белые стены, искрящиеся своей обманчивой простотой, вызывают дикую резь в глазах и тошнотворный ком в не бесконечных недрах иссыхающей глотки. Россыпь разномастных шприцов, жгутов, ампул под ногами вызывает на устах по-животному хищную усмешку, хрупкую гармонию внутри и абсолютно стеклянный взгляд в увлекающее ни-ку-да. Метадон в крови сводит с ума незамедлительно, вынуждая падать на пол бесформенной, бессознательной куклой, истошно орать напоследок, выблевывать остатки схаванной на лету пиццы и абсолютно точно придаваться забвению. Лёгкому, словно королевская перина, словно её блядская походка и сквозящий отовсюду хохот. Надрывный, вызывающий зуд внутривенно, болезненно, по щелчку мертвенно-бледных пальцев. И раздражающий приторно-елейный шёпот у самой мочки уха: « Перестань мучить меня, Крис » . Если бы ты знала, если бы ты только знала, что внутри меня дохнут птицы от одного твоего голоса. Там высеченный хвойный лес и кладбище за первым поворотом. Оно знакомо тебе не понаслышке. Моя— наша — жизнь стала чертовски предсказуемой. Закономерной. Пугающей своей опьяняющей цикличностью. Ты приходишь после второй дозы всегда, смотришь без устали в мои впалые глаза и мучительно усмехаешься. Худая, костлявая, словно в твоей — не моей — крови концентрат дури перевалил допустимую отметку, распотрошил гниющие органы и вытащил через малый, выкрашенный той-самой-блядской помадой, рот. За столько приходов ты выучила меня наизусть, научилась читать мысли без должных прелюдий, а потому усмехаешься плотоядно вновь, говоришь: « Ты сам сделал меня такой. Я лишь отголосок твоего воспаленного сознания.» Бьешь точно в цель. Опять. Содрогаюсь. Мотаю головой, словно заведенный. Отрицаю. — Ты настоящая, Сатре, я то знаю. И ты впервые покорно молчишь, выжигая пленку призрачного околосердечного равнодушия. Непоколебимая и слишком далёкая даже теперь. Сука. Тянешь тонкие руки, желая помочь подняться, только силы мои на отметке в ноль застряли, позволяя совершать жалкие телодвижения от слова `никак`. Я ненавижу себя за слабость, тебя — за жалость к тому существу, в которое я превращаюсь. Оборотень с отбитыми клыками и вырванной местами шерстью, бля. Твои поджатые нитью губы с едва различимой сетью трещин по периметру, океан тленной грусти в глазах ( в нём тонут корабли, в нём дохнут люди, поверь, я сам умирал так трижды ) и настойчивые упреки заводят. Безумие. Я бы взял тебя на во-он том подоконнике без особых угрызений со стороны выгорающей совести, только, сказал же, не в силах. — Тебе надо двигаться дальше, Шистад, — заявляешь чрезмерно серьезно, скрестив на груди посиневшие кости руки, — оно сведет в могилу раньше, чем осознаешь всю комическую парадоксальность жизни — злишься с трех оборотов, а я лишь любуюсь мелкими складками на твоем донельзя бледном лбу, едва ли усмехаясь горькой правде чёртовых уст. — Ты зависим, Крис, и я презираю тебя за это. Бьет набатом в тонкой черепушке. Бам-бам-бам. Разве ты не знала, Нура, что мне абсолютно и бесповоротно насрать на эту синтетическую дрянь? Я болен тобой. Очарован тобой. Зависим от тебя. Грязный шприц сверкает в жилистой руке с завидной частотой лишь для того, чтобы снова, и снова, и снова, и снова видеть твоё белоснежное лицо перед собой в радиусе нескольких сантиметров, дышать этим призрачным ароматом ванили и больше не чувствовать себя моральным, блять, калекой. Ты глупая, наивная дурочка, Нура Сатре. Забыл. Ты читаешь мои мысли вновь. Обреченно выдыхаешь. — Да пошёл ты. Я устала. И исчезаешь. Опять. Действие метадона оказывается недостаточно долгим.

***

Кусок заплесневелого сыра летит прямиком в глотку, растворяясь белковым хороводом после, в стенках истлевающего желудочно-кишечного тракта. Вена встречает шприц радушно, гнется под напором иглы и заметно напрягается после: раствор лучшего дурмана впрыскивается мгновенно, и он заметно расцветает, ожидая старую гостью. Приходит точно по часам смазанным обликом, запрыгивает на подоконник ловко, словно дикая кошка, издаёт змеиное шипение против всякой воли. — Заждалась тебя. Ещё бы. Светлые волосы развиваются по ветру, виной тому раскрытая настежь форточка, сбивают мысли в единую кучу беспросветного дерьма. Забываю заготовленные фразы, задыхаюсь экстазом, рефлекторно дергаю плечом, проверяя живость плоти. Жив. Пока ещё. — Выглядишь отвратительно, Кристофер. — Тебе под стать, моя невероятная, — голос отдает дикими тисками в голове, морщусь, тут же с натиском проводя по височной доле. — Я предупреждала. — Ерунда. Дьяволица. Расхаживаю взад-вперед на подкашивающихся бог-весть-отчего ногах, нагнетая и без того накалившуюся атмосферу: щадящий разряд проходит сквозь тонкую кожу без должных препятствий, вынуждая оголенный нерв жалобно взвыть: жду послушно, точно преданная шавка, когда наконец содержимое желудка вырвется ядовитым фонтаном наружу, знаменуя окончательную утрату некогда стойких принципов. — Умрешь для меня? — выдает внезапно, словно раскат грома среди ясного неба, оглушает. Режет огненным взглядом на части, полосует плоть безбожными кровавыми бороздами, оставляя едкую влагу с примесью яда на поверхности кожи. — Нет, — качаю головой отрицательно, — Этого ты точно не стоишь. Прогадал. Не знал ведь, черт подери. По правде не знал, что сердце дало последний удар секундой ранее.