Голодные игры

      Ветер бесшумно и коварно подкрадывается к изуродованным, корчащимся деревьям, а затем с силой трясёт их, шипя, как змея, обламывая сухие ветки и большие сучья, будто вырывая невидимыми клыками. Прекратив своё безумие — бедные деревья, серовато-чёрные, точно пепел, лежат на земле, сломанные в стволе напополам, — он вновь затихает, выискивая новых жертв. Он может приятным бризом пройтись по кошачьей шкурке, втираясь в доверие, а затем обнажить воздушные зубы, впиваясь ими в мех, подхватить беззащитного кота в жутком вихре смерти, и, подняв на достаточную высоту, отправить в первый и последний полёт — и ещё безмерно повезёт, если в падении в тело не вонзятся, протыкая на сквозь, заострённые штыкообразные прутья.       Но коварен и безжалостен не только ветер — весь кошачий народ насквозь пропитался атмосферой отчаянных попыток выжить. Дичь либо давно уже покинула эти промозглые обугленные «раздолья», но неизвестно как, либо, не вынеся пронизавшей её радиации, откинула лапы. Лишь птицы, завывая, подобно самой Смерти, тянущей свои уродливые костлявые лапы к умирающему, по прежнему населяли кошмарный лес, хлопая почерневшими и прогнившими крыльями. Выход из леса был утерян — что-то вроде невидимого барьера отталкивало любого, кто пытался выбежать из заточения в погибающих пепельных деревьях.       И самые стойкие и уверенные, самые упрямые и бойкие, те, кто будучи едва не сорвавшимися с обрыва, сточенными когтями зацепились за краешек скалы, выжившие даже после поразивших их тела мутаций, продолжали скитаться между неприступными, прожжёнными деревьями, если эти куски смольной древесины, погнутыми столбами натыканные в землю, можно было назвать деревьями.       Так как племён теперь нет, а практически все воспоминания о них вышибло волнами радиации, многим достались другие клички, в основном напоминающие о их тягостном положении или навсегда осквернивших тело мутациях. Так всегда озорная и заливисто хохочущая Скачущелапка теперь сутулящаяся и сгорбленная в силу изменившегося строения костей, и по той же причине с трудом тащащая свои лапы Обездвиженная. Прыткий и ловкий, отчего всегда имеющий преимущество в бою Ловкач сейчас был таким же юрким (правда обретённая пятая лапа, свисающая с правого бока, слегка мешала), но потерявшим волю к жизни — он был из разряда тех, кто пусть и выжил, кто пусть и без труда цепляется за камни, не устремляясь на дно обрыва, но делал это неохотно, и его нарекли Безразличием.       А он, некогда низкорослый и щуплый, но с хорошей реакцией, Медношёрст, сейчас гордо носит имя Тайпан — мутация подарила ему продолговатое тело, чем-то напоминающее таксу, длинные и, несмотря на тонкость, крепкие лапы и, самое главное и его любимое, яд, который он мог впрыскивать через клыки во время укуса, прямо как настоящая змея.       Пепел, частицами пронзительной горести разлетаясь по воздуху, россыпью свинцовых искр скапливался в лёгких, не вылетая даже при самом тяжёлом и агоническом кашле, вызывающим судороги; застревал прямо в плоти, проходя сквозь шкуру; впитавший способности радиации, он проникал в клетки тела, продолжая изменять строение более к этому восприимчивых и уязвимых; бескрайней горечью разливался по языку, у некоторых ещё способному различать вкусы; оставался хлопьями уже исчерпавшего себя ужаса на длинных усах тех, кому ещё удалось их сохранить; тёмными крыльями дыма нависал на плечах, оставляя выпавшие пожухлые перья на змеящихся струях выцветше-серой крови; оскалился грузной тучей, рухнувшей на землю клубами беспроглядного плотного тумана; раскинул жуткие руки будто бы в объятьях, кутая в свою до безумия чёрную пелену бренное подобие былого тела, изуродованное всепоглощающей силой.       Звёздное племя — счастливчики, успевшие умереть до непредсказуемой катастрофы, навеки изменившей представление о жизни, — огрызками от слаженного строя разбежались по оставшимися целыми небесам, став чем-то схожим с бродячей кочующей стайкой, боясь оглядываться на землю, ныне такую пугающую и вызывающую блистающие серебром слёзы. В сердце, неживом и призрачном, сотканном из искрящейся великолепием пыли, каждый раз что-то обрывалось, растекаясь струями горячей кошмарно-чёрной жидкости, испепеляясь нескончаемой болью, взрываясь снопом огоньков и расходясь витиеватыми узорами, будто только что вспыхнули отголоски горького и непривычно бесцветного фейерверка, когда звёздный взгляд устремлялся туда, на сожжённую дотла территорию, которая сейчас никогда бы не ассоциировалась с довольно хорошо живущими на ней лесными поселениями диких котов.       Сумрачный лес же отреагировал на это дробным, обрывистым, подрагивающим гоготанием осипших, потрескавшихся голосов грешных душ, коих выбрала идти по своему извилистому пути сама Тьма, величественным тоном отдающая своим подчинённым приказы. Было по-своему горько и даже тошно, но совершенно не так, как у «звёздных недоумков» — многие обитатели Беззвёздного Края могли лишь любоваться, искренне, с ноткой любопытства восторгаясь однотипно-выцветшими пейзажами скрючившихся остатков от деревьев, оголённой, но припорошённой слоями пепла земли и заволочённого безграничной пеленой дыма неба.

-—-

      Пусть и мутировавшая, но от этого вовсе не поумневшая пташка с тремя глазами-бусинами сейчас пересела с неустойчивого, колыхающегося сплетения хрупких сучьев на невысокий, плоский камень, принявшись вычищать от пепла гнилое оперение глубоко-смольного цвета. Блёкло-медный, утерявший свой золотисто-бронзовый блеск, но приобрётший чёрные вкрапления, по форме напоминающие овал, кот, прижавшись животом к земле, но не касаясь её, беззвучно начал красться к своему обеду, смачно облизываясь в опаляющем искушении.       Но тут ветер, осипший от бесконечного множества безмолвных завываний, которые он пытался издать, подхватил свою жертву на воздух, покрутил её, словно с интересом изучая, и бросил. Птицеподобная ошарашенно оглядела пространство вокруг себя, расправила широкие и неестественно большие отростки-крылья и, принявшись ими взмахивать, устремилась в небесное царство пепельного дыма, скрывшись из глаз, а кот, охотившийся на неё, издал сдавленный хрип недовольства, который, пытаясь долететь до невидимых ушей ветра, ударился о землю, разбившись на тысячи осколков беззвучности.       На шкуру нацелились два кричаще-изумрудных глаза, выбивающихся из рамок на фоне безразлично-пустых пепельных просторов и потускневшей палевой шёрстки, а в голове совершенно случайно прорвало плотину, сдерживающую реку воспоминаний; кота-отшельника охватило омутом призраков прошлого, затянуло и душило под литрами своей грязной, поблёкшей воды, а он и не был против, отдавшись атмосфере потоков.       Грациозная и нежная, Скачущелапка грезила о прекрасной жизни воителя, мечтала стать самой лучшей охотницей, и ведь успехи были — даже в ученичестве, будучи лишь робкой кошечкой, едва вставшей на путь обучения, она не промахивалась, ловя рыб, не плюхалась всей тушкой в ручейный поток, распугивая дичь, не роняла уже пойманное чешуйчатое существо, так и норовившее выскользнуть обратно нервными взмахами хлещущего хвоста.       Сейчас же мутация сделала её неспособной даже нормально передвигаться, вечно кости где-то щемились и упирались, а в лапах они вообще трещали, будто приготовились рассыпаться в порошок. Мутация сделала её Обездвиженной.       — Привет, — в горле пересохло — кот впервые за несколько вечно тянущихся лет попытался выговорить слово на своём родном, кошачьем. В ответ послышалось лишь приглушённое хмыканье.       — В который раз упускаешь добычу, Тайпан. Нехорошо, — трещащим, трепыхающимся, клокочущим в ужасающем неведении голосом в ответ ему произнесла Обездвиженная, сверкнув пронзающим насквозь взглядом. Он в очередной раз сотрясся, с трудом пытаясь сопротивляться вводящим в дрожь ясным огонькам глаз.       — Хватку потерял, — небрежно, даже как-то отчуждённо и отрешённо, с нотами опустошённости откликнулся Тайпан, подняв голову к небесам — некогда прекрасные, сияюще-лазурные и даже поблёскивающие отливами сапфировых перламутров, сейчас они были туго обтянуты полотном дымного тумана, сохранившего в себе большую часть пепельных скоплений. Именно где-то там, в чёрном-чёрном небесном королевстве и скрылся заветный крылатый ужин, напуганный порывами злостного ветра.       — Голоден? — гулким, но расколотым, подбитым и обрывающимся эхом прозвучал глупый вопрос — сейчас голодны все: маленькие грызуны сгинули под толщами угольков и прочих остатков былого величественного леса; рыб затянуло в ядовитую водяную воронку, разъевшую не только их плоть, но и не оставив даже костей; птицеподобные существа почти всегда вспархивали, уносясь в обугленные дали прежде, чем кот успевал совершить заветный прыжок — съестное добыть было очень трудно.       — А ты как думаешь?       — Тогда держи, специально для тебя, дружок. Хотя, возможно, вскоре придётся подсесть на это всем, но тогда… Кхм. Давай, пробуй, — Обездвиженная, достав откуда-то ядовито-лиловый кусочек мяса, тем не менее обладающий сочным багрянцем извилистых и тонких прожилок, аккуратно подтолкнула его к Тайпану. Тот, робко подойдя к нему, всё также робко и с плещущимися волнами недоверия обнюхал его, затем, не сбавляя своего волнения, слизнул розовато-аленькие струйки крови.       — А это чьё мясо? Насколько я знаю, у птиц мясо едко-зеленоватое с нестерпимым привкусом горькой ядовитости, — внезапно задался вопросом бледно-медный кот, доедая уже половину куска, оказавшегося на вкус довольно приятным: нежным, бархатным и искрящимся.       — Кошачье, — кровожадно хохотнула Обездвиженная. — И не удивляйся, меня просто… заколебал Безразличие своим нытьём. Вот он и отправился в небытие, а я решила позаимствовать зря пропадающую мясистую тушу. Такие вот дела.       От таких странных слов Тайпан уже собирался подавиться, скривив гримасу шокового изумления и брезгливого отвращения, но вместо этого всё-таки продолжил трапезу, смакуя каждый попавший в пасть комочек, сладостно всасывая все кровяные соки, наслаждаясь всякими проникающими ало-рубиновыми насыщенными струйками, стекающими с языка в горло. Давно ему не было так хорошо, приятно и сытно, а во рту после Радиационной Вспышки вообще не появлялось густых потоков нежно-сахарной крови, только несколько горчащих капель на ядовитую зелёную массу птичьего тельца. Голод искушал кота, пронизывая застывшей морозом жгучестью мучений, а значит, если для выживания нужен каннибализм, значит будем сыты. Да и Безразличию лучше — давно в мир иной сгинуть хотел!       — Весело, — сказал Тайпан, доев.       И с тех пор началась самая страшная и губительная эра.

***

      Быстрая, вскруживающая головы своей стремительностью и ловкой расторопностью кошка, гордо носящая кличку Гепард, бежала, настигая свою жертву — шестилапого зайцеобразного котика, приобрётшего что-то приблизительно похожее на внешность этого длинноухого животного в ходе нескольких месяцев продолжительных, выжимающих все соки мутаций. Он, отплёвываясь от внезапно выступившей на дёснах крови, визжал кошке разнообразные фразы: мольбы, вырывавшиеся клокочущим, охрипшим пением замершего сердца; бессвязные слова, комом невидимых осколков страха рассыпающиеся на крупицы пепла прямо в воздухе и трепетно подхватываемые улюлюкающим ветром; проскакивали даже глупейшие шуточки навроде «Эй, безумная кошка, я вовсе не кролик!», но пульс, отбивающий ритм в ушах охотницы, отталкивал эти несуразности прочь.       Впереди была верная смерть, сзади жаждущие крови клыки уже были в предвкушении сладостного кошачьего филе, а по бокам, выпустив чёрные когти и оскалившись, шипели ветвистые деревья и остатки от кустарников, злорадствуя и целясь остроконечными сучьями в шкуру. Но не успел он придумать решение, не успел выбрать вариант, куда же ему всё-таки деться, как прямо у левого ушка устрашающе клацнул набор клыков, вскоре наконец сомкнувшийся на беззащитном, тоненьком и нежном горлышке, выплёскивающим литры крови, горящей в пляшущих крупицах пепла. Потоки багровой жидкости оставляли за собой мерцающие глубинно-карминовые дорожки; посеребрено-платиновые блики безжизненности и уныния трепыхались предсмертной конвульсией истлевающей искры надежды; бившей по глазам яркостью вспыхивали на тускнеющей пелене каменеющей, застывающей омертвелости.       Гепард издала воющий протяжный звук, гулко отбивающийся подрагивающим в нескрываемой радости гарканием — что-то вроде победного возгласа, привычкой оставшегося со времён спокойной и размеренной жизни племенного строя. Умерщвлённый кот комьями грузкой, клокастой шерсти распластался по пыльно-сизому пепельному покрову, давно перемешавшемуся с каштаново-коричневой грязнотой задымлённой, обесцвечивающейся почвы. Встрепенувшись, будто приходя в себя, кошка с усилиями, но с неподдельным, впервые искренним счастьем взгрызалась в его пронзительно-лиловую насыщенность мяса, вспарывая взорвавшуюся кровавыми брызгами шкуру.       В пасть захлестнули горячие и слегка липковатые волны жидкости, отдающей нежными нотками карамели, да такой, что можно было бы с уверенностью сказать, что сейчас по языку и клыкам, окропляя алыми брызгами, тёк самый настоящий, чистый, наисвежайший мёд, отдаваясь сладостным отливом мясного вкуса. Само же мясо было трепетно и с душой собственноручно приготовленным мармеладом — так же скользило по языку, оставляя за собой сочный, искрящийся вкус самого настояжего наслаждения — кипучего, будто безумные потоки водопада, бурлением бьющие об озеро, в которое стекают; взрывающегося витиеватыми узорами снопов искр — выпущенных наружу прямо из глубин души фейерверков; струящегося блаженной сластью, изумрудом былых листьев, золотом былых рассветов ласкающие всё тело и всё сознание.       …Никому в голову не закрадывалась мысль, что это не кошачье мясо поражает своей восхитительной вкусовой гаммой, нет, это голод виноват, это в жуткие голодные времена тебе и камень сладок будет…

***

      — Всё, — горько хмыкнул Тайпан, выжигая взглядом бледнеющих опустошённых глаз следил за Обездвиженной. Она, вопреки своему имени, сейчас нервно расхаживала по истлевшей поляне, такой же сожжённой, как и весь лес, но менее припорошённой пеплом; вытаптывала в тонких слоях свинцовой пыли круговую дорожку, никуда не ведущую. — Из кошачьего населения осталось всего несколько котов. Из былых десятков осталось лишь пять. И угадай, кто первым подсадил всех на каннибализм? — несмотря на грубость и твёрдость реплики, на слове «каннибализм» кот всё равно интуитивно, невольно облизнулся, а в сознании проступили багрянец крови и кричаще-яркая фиолетовость плоти.       — К чему ты клонишь? — сухо отозвалась Обездвиженная. — Без меня и моей идеи многие бы сдохли от голода!       — Лучше медленно дохнуть от голода, чем истреблять свой же вид, — прошипел кот такой интонацией, будто отчитывал свою ученицу за то, что она совершила какой-то проступок. — И знаешь что?       — Пффф, не знаю, у меня нет сил телепатии, чтобы заглянуть в твои гнилые мозги!       — Пора окончить эти голодные игры. Я стану твоей погибелью, глупая кошка. Я стану твоей смертельной дозой Огнезвёзда, дорогой Бич, — хмыкнул ядовитый кот. Он расслабился, всецело доверившись лишь своим инстинктам, и в скором времени изуродованное глубокими ранениями и ядовитыми укусами тело его хорошей знакомой валялось, истекая кровью. И несмотря на презрение к каннибализму, этой кровью и плотью Тайпан насладился сполна.       ...Эра каннибализма закончилась вместе с кошачьими жизнями. Мир опустел, так и оставшись никому не нужной, брошенной кучей захламленной территории: осколки душ тут и там мерцали кровью; пепел без остановки кружился в тяжёлом, душном воздухе, копируя снежинки; остатки некогда прекрасного и шелестящего листвою леса рассыпались потухшими углями...