Средство от гордости, или зелье для королевы

Стук каблуков казался до дрожи раздражающим посреди практически безлюдной пасмурным утром улицы. На очередном дежурном повороте девушка резко сорвала прикрепленный к блузке знак и брезгливо бросила его на ближайший газон, наплевав на приличия и аккуратность. «Фиона Дурсль, потерпевшая», — гласила выгравированная на знаке надпись. Это одно треклятое слово заклеймилось в мыслях и отдавалось странной тупой болью. Но она казалась чей-то безобидной шалостью по сравнению с другими монстрами. Бессилие. Отчаяние. Наверное, впервые в жизни Фиона настолько глубоко заплутала в лабиринте собственных слов, мыслей, поступков. Впервые в жизни почти сознательно признавала собственную беспомощность перед реальностью, перед той реальностью, которую она словно на автомате почему-то продолжала считать воплощением сказки и свободы. Сказка ломалась с каждым годом, а теперь — с каждым днём, обнажая темные стороны её неродного, но такого любимого мира. Она с завидным упорством отказывалась признавать, что миром был Он, и Он ломался, угасал, исчезал. Впрочем, это было бы слишком многословно и громко, ещё одна попытка ускользнуть от новой реальности. Сегодня, 23 июня 1999 года, Драко Люциус Малфой официально приговорён Визенгамотом к пяти годам заключения в Азкабане. И это ей, привыкшей мыслить здраво, представилось крахом целого мира. Так странно и до невозможности противно было стоять в зале Визенгамота, лицом к лицу с почти всем судейским составом, из последних мнимо львиных сил пытаться сохранить твёрдость в голосе, а на деле — как будто милостиво подбрасывать пару-другую веток ему в костёр. Причин отправить Драко за решётку оказалось достаточно. И даже роли одного-единственного слова Нарциссы — фундамента этой ‘величайшей победы’ — оказалось недостаточно. Первым весомым поводом стали попытки Малфоя младшего отравить директора, что было достаточно полно доказано судом. Вторым — применение пыточного заклятия к маглорожденной волшебнице. К ней. Для Тома Реддла это было очередным способом приманки Поттера, пусть и не таким действенным, как летом 1996-го. Для Беллатрисы Лестрейндж — ещё один способ поразвлечься, не более того. Только если бы это «не более» не переросло в желание испытать племянника. Она помнила, как незаметно дрогнули его плечи, помнила слабый кивок. Мальчик слишком долго уклонялся от своих обязанностей. Отступить сейчас — значило для него потерять последние капли доверия. Значило шагнуть в пропасть между добром и злом и быть преданным обеими сторонами. Знал бы Драко, что тогда лишь отсрочил казнь. Ощущение, что по телу раз за разом проходит вереница электрических зарядов, дразнящих, невидимо царапающих, но не калечащих. Забрасывает как можно дальше невероятно живое чувство радости. Истошный крик, и она не позволяет себе подумать даже краем сознания, где научилась так реалистично кричать. В какой-то момент ей действительно перестаёт хватать воздуха, а силы с каждым вздохом иссякают: Беллатриса пристально смотрит, и вся магическая энергия Фионы направлена на блокировку сознания. Иначе — конец. Им обоим. Дурсль старается смотреть ему в глаза и дышит рвано. Почти уверена, что слышит тихое шипение: «Грязнокровка» и не решается делать выводы. Но он знает об их маленькой опасной игре — эту мысль она подавляет в зародыше. Отметина на руке, сделанная его палочкой, — ещё одна улика, потопляющая его надежды на свободу. Фиона не видела, как именно он её сделал: к тому моменту остатки сознания начали её покидать. Сейчас она тихо и беспомощно проклинала себя за правдоподобную игру. Исправно, почти безэмоционально отвечала на все вопросы и боялась, совсем не по-гриффиндорски боялась сказать главные слова. С каждым походом в министерство Фиона не находила в себе сил открыть правду, эту чёртову ‘полусвятую’ тайну. И с набившим оскомину постоянством жалела, что министерство бережет сыворотку правды для особо опасных преступников и более важных свидетелей. К этим категориям ни он, ни она не относились. И снова Драко расплачивался за чужие ошибки, и перед побеждёнными, и перед победившими. Девушка каждый раз видела его лицо, неподвижное и ещё более бледное, чем обычно. Если он и прощался со свободой, то старался этого не выдать. Не запятнать ничтожные остатки чести Малфоев. Дурсль отчего-то находила в себе силы молча восхищаться им таким — но не спасти его — и вечерами так же безмолвно запускала руки в волосы. Со вчерашнего выпуска «Пророка», сейчас заброшенного в самый отдаленный угол её комнаты, на неё среди прочих Пожирателей смотрел и Нотт старший. Именно он старательно рушил ту почву, на которой ещё мог удержаться Драко, чтобы избежать заключения. Это он поделился подробностями деятельности Малфоя на шестом курсе, подтвержденными его сыном, некогда близким другом Драко. И он же, Нотт старший, раскрыл факт использования Драко Малфоем непростительного заклятия к маглорожденной, имеющего тяжелые последствия. Фиона несколько дней пролежала без сознания. И первое, что увидела перед собой, очнувшись, было лицо с точёными аристократическими чертами. Лицо Нарциссы Малфой, которая почти невесомо коснулась её ладони. Нотт не мог знать того, о чём, наверное, догадалась Нарцисса, теперь слёгшая в беспамятстве. Эта сцена, которую он не видел, но отчетливо слышал и знал о её последствиях, получилась на редкость правдоподобной. Нотт был уверен в своей правоте и не преминул воспользоваться этим себе на благо. Вскоре срок его заключения сократили почти в два раза. От этой новости Фионе ужасно хотелось забиться в угол и зарыдать от безысходности и несправедливости. Но эта слабость тоже была для неё непозволительна. Окончательный вердикт уничтожил в ней те жалкие остатки самообладания. Казалось, что мир сузился до его бледного лица и обрывков слов приговора. Она судорожно искала выход из этого лабиринта, в который сама же загнала и себя, и его. Прежняя Фиона — эта странноватая, но вечно жизнерадостная волшебница, с которой их разделяла пропасть времени и война — посчитала бы нынешнюю головоломку до ужаса глупой и выкинула бы собственную гордость на помойку вместе с ненавистными грейпфрутами. Но кто-то выучил слова «честь» и «хладнокровность». Несколько минут бесцельной ходьбы — и аппарация. Ей стоило бы удивиться, почему все конечности абсолютно целы, но не сейчас. Всё тот же дом, та же до тошноты аккуратная лужайка. Остались лишь частички прежней непримиримой ненависти и тлеющий огонёк привязанности, который держался на воспоминании о мамином объятии. «Да-да, мама, жива твоя колдунья». Держался на том хрупком, почти безмолвном перемирии между матерью и дочерью. Этот дом и эта треклятая лужайка ещё хранили, казалось, отголоски последних слов, которые он, Драко Люциус Малфой, сказал ей, прежде чем ад для всех закончился, а для него — только начался. Очередная пущенная кем-то Авада просвистела в паре сантиметров от него. Фиона реагирует со скоростью ловца, судорожно хватает его за запястье и аппарирует. Почему-то первой полурасплывчатой картиной в мыслях всплыл этот ненавистный дом. — Дурсль, Салазар тебя раздери, что это было? Она усмехается, насколько это возможно в данной ситуации: даже сейчас он прилежно поддерживает репутацию типичного слизеринского подонка. — Почти Авада. А ты не заметил, да, Малфой? Ей кажется, что он вздрагивает. Привилегия этой ‘трижды чокнутой грязнокровки’ — называть его по имени. Наверняка Драко смутно помнил, когда пропустил момент и негласно позволил девушке это. — Я спрашиваю, какого Мерлина ты меня сюда притащила, — его терпение явно на исходе. — Прости, я совсем забыла, что ты почитаешь великой честью сдохнуть за убеждения и идеалы старого маразматика, — этот внезапный выпад — неожиданность для обоих. Она никогда не позволяет себе говорить так прямо и с такой иронией. Он несколько секунд остается в замешательстве, пораженный её искренностью. — Не тебе за меня решать, грязнокровка. Лучше получить Аваду в спину, чем торчать здесь, с тобой, в этом захолустье, — практически выплевывает слова — Это бывший дом моих родителей, — возражает она, и в голосе впервые сквозит подобие гордости за семью, смешанное с обидой, которую Фиона уже почти разучилась чувствовать. — Отлично, ты притащила меня в это скопище грязи. Зачем? — смотрит с вызовом, как будто знает ответ, но хочет убедиться. — Мерлин с тобой, Малфой, кто же ты? Лорд или отребье? Вы, чистокровные, обожаете хвастаться собственной мощью и превосходством и при этом теряете остатки гордости и величия. Ты, вместо того, чтобы кичиться этой идиотской славой, мог стать, черт возьми, самодостаточным волшебником, ты мог… — Заткнись. И больше не смей читать мне нотации. Никогда, — тон, невообразимо похожий на тон настоящего лорда, не терпящий возражений. Фиона сдаётся, выдаёт что-то из арсенала типичной обиженной девушки и — идеальное завершение этой странной ‘дуэли’ — кидает к его ногам свою же палочку и идёт в противоположном от него направлении. Ей кажется — ей же снова кажется, правда? — что он хотел ещё что-то сказать. *** Бывшая гриффиндорка, едва скинув туфли проигнорировав мать и брата, направилась в свою комнату. Лихорадочные мысли сменялись одна другой в её сознании. Вот оно. Фиона потянулась к шкафу и через несколько секунд нашла в его недрах свой маленький тайник. Здесь были разнообразные магические вещицы, но среди них одна особенно ценная. Прежде чем девушка добралась до заветной вещи, рука наткнулась на что-то острое. В следующую секунду она выудила из расширенной магией шкатулки небольшой осколок зеркала и зажмурила глаза, словно увидела что-то ужасное. Это были всего лишь они. Рядом, вместе и непозволительно счастливые. Наваждение, обрывки растерзанной детской мечты. Фиона отбросила осколок, будто облилась ядом. Этот мираж отбирал последние крупицы самообладания. Сейчас ей нужно было совсем другое. Да, это они, те самые маленькие песочные часы на тоненькой цепочке, найденные три года назад в Отделе тайн. Всего лишь несколько оборотов. Она не замечала ноющей боли в пальце, пораненном об осколок. Капля крови упала на зеркальную поверхность, и зеркало превратилось в портал. *** Гриффиндорка очнулась в смутно знакомом месте. Вокруг был длинный тёмный коридор с вереницами портретов на стенах. Очевидно, магических: портреты перешёптывались между собой. Вкрадчивый голос, пожелавший ей доброго утра, казалось, вернул её из забытья. Девушка на секунду замешкалась и поблагодарила, вдруг вспомнив, что совершенно не знает имени этого человека. Взгляд упал на табличку. Нет. Этого не может быть. «Финеас Найджелус Блэк». Фиона снова зажмурилась глаза, совсем по-детски надеясь, что это очередной мираж и он тотчас исчезнет, стоит ей закрыть глаза и открыть их снова. Она ускорила шаг, уходя подальше от любопытных глаз предков семейства Блэк. Но что-то ещё было не так. Фиона опустила голову. Вместо привычной белой блузки и простой юбки на ней оказалось бархатное платье. Ей нужны были ответы, но на пути появилась скорее ещё одна загадка в виде слишком обходительного Кикимера. Нет, Фиона, конечно, знала, что после войны его отношение к грязнокровкам изменилось, но чтобы настолько… Когда эльф назвал её молодой хозяйкой, девушка молча приложила ладонь ко лбу, проверяя температуру. И затем всё-таки спросила: — Кикимер, скажи, что происходит? Что я здесь делаю? — Я вас не понимаю, мисс. Это ваш дом, и вы здесь живёте, вы здесь родились. Фиона всплеснула руками. — Ладно, скажи, пожалуйста, моё полное имя. Кикимер окинул её тревожным взглядом и тотчас же без запинки выдал: — Фиона Лилиан Блэк. Ей хотелось рассмеяться. Даже в этой перевёрнутой вселенной гриффиндорку преследовало её треклятое имя. Впрочем, она не была абсолютно уверена, являлась ли здесь гриффиндоркой. От следующей мысли она поспешно отмахнулась: право, она согласилась бы стать даже Кассиопеей, Мерлин с ними, только не Фионой, пожалуйста. Девушка провела рукой по волосам, стараясь отогнать эти мелочные мысли. От нее зависела и зависит судьба Драко, а она просто стоит сейчас и привередливо выбирает себе имя, мандрагора раздери. Насилу припомнив маршрут, она спустилась по винтовой лестнице в просторную гостиную. Её взгляд жадно цеплялся за каждую деталь интерьера, Фиона как будто искала следы какого-то магического катаклизма, который и привёл её сюда. Сердце предательски забилось с удвоенной скоростью, когда она услышала знакомый голос. Ещё один, слишком знакомый, чтобы быть правдой. — Доброе утро, дорогая Девушка устремила глаза на ту, что сказала сейчас эти слова, и на судорожном вздохе ответила: — Мама? А ты что здесь делаешь? Тебе же нельзя, ты не можешь сюда попасть, ты не., — она не успевала договорить «волшебница», вовремя осёкшись. Петунья изменилась. На ней больше не было излюбленной широкой юбки, за которую так привык прятаться Дадли в случае опасности. Она казалось не такой худой, как раньше, и как будто сошедшей с неба в своей фиолетовой мантии, накинутой поверх такого же цвета платья. — Фиона, милая, ну что ты такое говоришь, ради Мерлина. Ты выглядишь ужасно бледно, не выспалась? Хотелось скривиться от отвращения. Столько сладости и странной заботы было в этих словах. Ей на мгновение показалось, что Петунья могла спутать её с любимым сыночком. Только с ним она могла так разговаривать. Но без одного слова: «Мерлин». Оно пугало и путало ещё сильнее. — Ты знаешь, не очень. А где отец? — Фиона решила не закреплять за собой репутацию наивной дурочки, вставшей не с той ноги. Нужно было хотя бы попытаться, подыграть, влиться в этот странный мир. — Ох, ты же помнишь, он говорил, что сегодня собирался с Гарри на квиддич. Она и не знала, насколько широк мамин словарный запас. Фиона заметила, что у матери в руках зажаты три конверта, красиво переливающихся в проникшем в комнату солнечном луче. Девушка наградила Петунью слегка вопросительным взглядом. — А, ты про это. Их прислала кузина твоего отца, Нарцисса. Приглашения на свадьбу своего сына Это было последней каплей в сосуде её терпения и здравого смысла. Мир был неправильным. Мир калечил с удвоенной силой. Она опустилась в кресло и закрыла лицо руками. — Ну-ну, дорогая, ты чего? Ты же сама сказала тогда, что всё кончено. Ровно с того момента, как он стал…да, ты знаешь. Новоявленная Блэк промолчала и потянулась за одним из конвертов. И, по ‘удачному’ совпадению, выудила именно тот, который предназначался ей. «Астория Гринграсс» — единственное имя, за которое она цеплялась так, как будто видела в нем разом все ответы, которые желала получить. Как будто оно могло исцелить. Глупости. — Мам, что ты решила? Ты идёшь туда? — такой донельзя наивный вопрос. Странно было осознавать, что сейчас она цеплялась за Петунью, как за единственную надежду, что называла её так просто, но до жути непривычно; что спрашивала её не о чем-нибудь, а о свадьбе Драко Малфоя. Петунья вымученно вздохнула. — Доченька, ты не хуже моего знаешь, как Сириус относится к Нарциссе и всей её семье. Я не могу сказать, что это было: банальная учтивость или попытка сохранить родственные узы. Может быть, Нарцисса ищет перемирия. Она, но не её муж. Лучше оставить всё как есть. И к тому же, ты дала Теодору шанс. Нет, она ошибалась. Последней каплей было вот это. — Что??? Мам, да никогда в жизни, этому лживому изворотливому ублюдку. Фиона не могла точно знать, о каком Теодоре идёт речь, но почему-то в мыслях сразу всплыл образ Нотта младшего. Петунья опустила руку дочери на плечо и затем удалилась, точно прочла её мысли о желании побыть наедине. Девушка поймала себя на том, что такой Петунью она даже успела немного больше полюбить. Ответов больше не стало. А если и стало, от них с каждым разом становилось всё паршивее. Пришло осознание, что она попала в до невозможности искривленный мир своих желаний. Она день за днем проклинала свою грязную кровь, мечтая однажды, как в сказке, проснуться рядом с ним и быть для него опорой, а не позором рода. Она не знала, что ей делать с этой кривой сказкой, как выбраться из неё. Но на глаза внезапно попалась любимая книга Кикимера — и это почему-то было первой мыслью. На обложке значилось: «Справочник чистокровных волшебников». Открыв его, Фиона долго и пристально вглядывалась в строки, но, казалось, совсем ничего не видела и не понимала смысла. До тех пор, пока не остановилась на одной из фамилий: «Эванс». Этот мир определенно над ней насмехался. Самой едкой насмешкой было то, что теперь она могла совершенно законно исполнить свою мечту — если бы не эта ненависть новоиспеченного отца и договор, уже заключенный родителями Драко и почти решивший его судьбу. Ей было легче, в разы легче жить и принимать этот призрачный союз, который она сотворила в мечтах, как априори невозможное событие. — Нет, не хочу, — еле слышно шептала она в пустоту. И мир услышал. И мир водоворотом закрутился перед глазами. *** Картинка изменилась. Теперь перед ней был всё тот же родительский дом, всё та же лужайка, которой она, кажется, уже начала радоваться. Хотелось верить, что это её реальность, пусть горькая, но её. Внешне всё осталось таким же, как при возвращении Фионы из министерства. В маленькой, но такой привычной по сравнению с блэковской гостиной всё так же сидели Петунья и Дадли и о чём-то говорили, она почти не улавливала слов. И стоило только ей на пару секунд перевести дух, как Петунья обратилась к дочери: — Слушай, тут, в общем, из этого вашего министерства приходили. Хорошо ещё, что папа на работу ушёл. Искали тебя. Дурсль, а теперь у нее точно была эта фамилия, опустилась в кресло, почти так же, как в том мире, перед другой Петуньей. — Они что-нибудь оставляли? — спросила девушка, стараясь казаться равнодушной. — Нет…хотя, вот, какую-то бумажку, извещение, что ли. Фиона взяла со стола лист пергамента и свернула его в трубочку. Меньше всего ей хотелось читать написанное, особенно сейчас. Гриффиндорка выдала нечто смутно похожее на благодарность и, ощутив дежавю, отправилась в свою комнату. Она надеялась увидеть всё тот же злополучный осколок и главное — маховик. К счастью, всё оказалось на месте, не считая зеркала. Фиона подумала на секунду, что его, должно быть, здесь и в помине не было, что оно — абсолютный мираж. На кровати валялся выпуск Пророка. Фиона хорошо помнила, что ту газету с колдографией Нотта спрятала как можно дальше от собственных глаз. Но это была совершенно точно другая газета, и на ней отчетливо виднелись засохшие брызги кофе. Девушка взяла палочку, которая, слава Мерлину, оказалась под рукой, и очистила пергамент. «Принят закон: „О мерах стабилизации демографической ситуации в послевоенный период“» — этот заголовок настораживал. Дурсль лихорадочно вчитывалась в строчки. Она начала понимать, что суть этого закона — контроль браков чистокровных волшебников. В министерстве явно считали, что смешение крови улучшит демографическую ситуацию, будь она трижды проклята. В статье утверждалось, что браки между чистокровными волшебниками приводят к вырождению магического населения. Нет, определенно, в этом можно было бы обнаружить рациональное зерно, если бы закон не был другой ровно противоположной крайностью. Цель — подчинить побежденных, окончательно выбить из них мысль о собственной исключительности, смешать с грязью — во всех значениях. А этот мир теперь издевался, виртуозно издевался. Фиона не понимала, как зеркало могло настолько перевернуть её мечту, если оно, конечно, всё-таки действительно существовало. Оно напоминало какую-то тёмную копию зеркала Еиналеж. Если второе могло свести с ума от долгих и непрерывных взглядов в него, то первое — ещё более изощренным способом. Даже здесь, в этом искривленном мире, она не смогла попрощаться со своей грязной кровью. Мир благородно дал ей шанс собственноручно разрушить остатки его гордости, его смысла существования. Фиона так надеялась убежать оттуда, где всё было против него, даже её вера, которая невидимо душила обоих. А теперь получила зеркальный эффект. Она крепко сжала в ладони пергаментный лист газеты и прикусила губу. В министерстве было привычно оживленно, люди сновали из отдела в отдел. Как оказалось, для нечистокровных этот закон имел рекомендательный характер. И снова — обманчивое, липкое спокойствие. Драко изъявил желание. Отправился на казнь, другого вида казнь. Теперь просто хотелось забиться в истерике. Он выбрал её. Сам. Тот же шёпот на выходе из министерства. Отчаяние подступило с новой силой. Это «не хочу» стало мантрой. И мир снова подчинился. *** Вокруг — ее комната. И первое, что попалось на глаза, — зеркало. То самое зеркало, только теперь в нем она видела собственное отражение. На поверхности виднелась засохшая кровь — верный признак того, что девушка наконец вернулась. Фиона впервые за долгое время вздохнула с облегчением. Каким бы тысячи раз тёмным не было это треклятое зеркало, оно показало ей альтернативу. Научило любить свой мир, если вообще непонятно откуда взявшийся осколок может чему-то научить. Дурсль на секунду замерла. Зеркало исчезло, и на его месте появился флакон из цветного стекла. Очевидно, в нем было зелье. «Спрячь его», — единственное, что значилось на маленьком обрывке пергамента рядом. Фиона бережно опустила его в шкатулку, предварительно ещё раз наложив заклятие незримого расширения и обновив защитные чары. Теперь она точно знала, что делать. Маховик — её последняя надежда, её зацепка — лежал на своём прежнем месте. Осталось отмотать время. Девушка получила то, чего ей так долго не хватало, — уверенность и твёрдость. Последний штрих — небольшой флакончик сыворотки правды, честно заслуженный на одном из уроков Слизнорта. А она почти забыла об этом маленьком трофее. И вот, процесс ещё близится к завершению. Она накладывает чары невидимости, надеясь затеряться в людных коридорах министерства. Шансы быть обнаруженной уменьшались. Всё, что ей нужно, — всего лишь несколько мгновений. Видит себя напротив зала суда пытавшейся унять дрожь. И тут — это единственная попытка для Фионы из настоящего — появляется Поттер, и лицо его абсолютно так же выражает тревогу. Дурсль из прошлого встаёт со скамьи, ставит на нее свой обычный магловский пластиковый стакан с водой и обращает внимание на кузена. Буквально на минуту, но этого достаточно. Её вызывают в зал. Эти слова — решающие. Невидимая Фиона остаётся за дверью. — Драко Малфой не применял ко мне непростительного заклятья, ваша честь. Члены Визенгамота удивленно переглядываются, лицо Драко на долю секунды перестаёт быть неподвижным, а она продолжает: — Инициатива полностью принадлежала Беллатрисе Лестрейндж. Мне повезло, что она захотела проверить племянника на прочность, а не взяла дело в свои руки. Мистер Малфой сделал это вынужденно и не причинил мне практически никакой ощутимой боли. — Как вы тогда объясните своё бессознательное состояние, из которого вы вышли только через несколько дней? — Дело в том, что львиную долю своей энергии я потратила на блокировку сознания. Я не могла допустить, чтобы Лестрейндж — а она была совсем рядом — прочла мои мысли или хотя бы их самую малую часть. — Однако мистер Нотт утверждает, что боль, причиненная вам, была более чем ощутимой — Позвольте напомнить, ваша честь, в каком положении сейчас находится мистер Нотт. А мистер Малфой действительно не причинял мне боли: если я и кричала, это было только для того, чтобы не позволить Беллатрисе ничего заподозрить. Серые глаза сосредоточены только на ней. — Что же такого важного вы намеревались скрыть от Лестрейндж? — То, что Круцио не вышло. То, что меня волновало в тот момент только одно — судьба мистера Малфоя. Как, впрочем, и сейчас. Она сделала это. Она растоптала гордость. Драко просят подтвердить, что применение заклятия было вынужденным. И в этот раз для него не жалеют сыворотки правды. Фиона чувствует себя странно, но ей кажется, только кажется, что ей самой недавно подлили такой же сыворотки: слова срывались с языка словно сами собой, как будто у нее не было над ними власти. Драко подтверждает. Кто-то из судей возражает. Нет гарантий правдивости ее слов. Одно заклинание выявляет, что на неё уже действует сыворотка. Фионе остаётся только мысленно всплеснуть руками, но это кажется мелочью, потому что она рада, как та маленькая девочка; потому что её сказка ожила. Фиона из настоящего исчезает из этого времени и чувствует что-то жутко непривычное. Она улыбается, наконец улыбается. И тоже вспоминает ту маленькую девочку. *** В который раз перед глазами возникла её комната на Тисовой улице. Сипуха с отливающими янтарем в солнечных лучах перьями нетерпеливо барабанила клювом в окно и с важным видом ухнула, как только её впустили. Сова принесла свежий номер Пророка. Фиона подозрительно покосилась на газету, помня прошлый опыт, но всё-таки отвязала её от совиной лапы и отыскала в кармане пару кнатов. Сова улетела, не привлекши лишнего внимания. На первой полосе разместилась статья, сообщающая об оправдательном приговоре для Малфоев. Люциус ожидаемо избежал заключения в обмен на действительно важную информацию. А Поттер — Фиона слегка дрогнула от странного чувства в груди — смог опровергнуть обвинения Ноттов и заявил, что Дамблдор знал о приближении своей смерти и во многом сам спланировал её. «Ради того, чтобы не пятнать ещё чистую душу бедного мальчика», — прочитав эту фразу, гриффиндорка хмыкнула, хотя это больше напоминало полуистерическую усмешку. Как же молниеносно меняется общественное мнение. «Средство от гордости: как любовь маглорожденной спасла бывшего Пожирателя смерти» Фиона ожидала от самой себя какой угодно реакции, но только не смеха. Того самого смеха. Забавно, средством от гордости называлась сыворотка правды. Она бы поспорила. В номинации «Средство от гордости» победило бы зеркало. Или, точнее, осколок зеркала. А она ведь так и не узнала его происхождение. Внезапно она вспомнила о том, что от него осталось. Зелье с прилагавшимся обрывком пергамента. Ей отчего-то вспомнилось, что почерк был аккуратный, скорее женский. Девушка открыла свою шкатулку и нетерпеливо перебирала в ней вещи в поисках нужного предмета. Но флакона с зельем не было. — Не это ищешь? — Фиона вздрогнула от звуков голоса, невыносимо приятного и медленного. — Здравствуй, Драко, — единственное, что пришло ей на ум. — Прости, я сегодня ужасно невежлив. Год разбирательств дал о себе знать, как-никак, — он как будто ухмыльнулся. — А откуда оно у тебя? Вообще-то, это моё, — получилось слишком мягко. — Ты так в этом уверена? Оно принадлежит моей семье. Это фамильная ценность. — Красивая стекляшка? Фамильная ценность? Ты серьёзно, а? — Скажи мне, что знаешь, что там внутри Молчание. — Это зелье было изобретено ещё представителем нашего рода, Люциусом Малфоем Первым. Правда, долгое время оно считалось мифом, но мы с мамой решили убедиться в обратном, и, как видишь, удачно. — Значит, это твоя мама передала его мне. Но только зачем? — Считай, что в награду, — этот таинственный тон. — Изначально оно предназначалось для магловской королевы, Елизаветы Первой. Он был в неё влюблён, причём безнадежно. Кажется, маглы прозвали её королевой-девственницей. Мой предок не терял надежд и однажды создал это самое зелье. Как думаешь, какой у него эффект? — Приворотное? Или меняет сознание. — Звучало глупо, и следовало это признать. Малфой тихо рассмеялся. — Если хочешь, пусть будет так. Но вообще-то оно очищает кровь. Мерлин, Дурсль, твоё лицо стоит тысячи таких флаконов. — Подожди, значит, всё это время миссис Малфой искала зелье. И всё это ради… — Нас, — закончил он. А теперь Драко отдал бы ещё тысячу точно таких же флаконов. — И при этом ни в министерстве, ни в аврорате ничего не заподозрили — Родовую магию иногда не так просто обнаружить, — заметил Малфой. Фиона молча вложила свою руку в его. Слов было мало. — Но если зелье предназначалось для королевы, причем тут ты и я? — Когда зелье было почти закончено, она окончательно отвергла Люциуса Первого. Не хватало последних компонентов — капли его и её крови. Я как его потомок могу воспользоваться изобретением без каких-либо печальных последствий. — Получается, это просто смешение крови, — возразила Фиона. — Я сказал «очищение», а не «смешение», не забывай. — Я… не верю — Странно, что есть хоть что-нибудь, во что ты не веришь. А, да, я совсем забыл наш последний разговор. Фиона помрачнела и отвернулась к окну, которое так и не закрыла после визита совы. За последние недели мысли об этом разговоре напрочь заслонило отчаяние и тревога. А теперь он снова казался судьбоносным. — Тебе идёт, когда ты злишься и проклинаешь вселенскую несправедливость. — Он как-то чересчур по-хозяйски обнял её плечи. — Ладно, я немного преувеличил. Такое трудно забыть, особенно в опасной близости от дементоров. Девушка повернула к нему лицо и чуть заметно улыбнулась. — Я так понимаю, зеркало мне подбросила тоже миссис Малфой? — Ещё когда ты была в Мэноре без сознания. Повезло, что ты откопала его в своих вещах в нужный момент. Зеркало Еиналеж или его осколок при контакте с кровью вызывает галлюцинации. Как кошмар, только немного по-другому. Зелье должно было появиться в тот момент, когда ты вернешься. Мама не исключала твоего разочарования, но не думала, что эффект будет настолько сильным. — То есть твоя мать всё это время создавала мне эти ‘кошмары’, чтобы я однажды разочаровалась? И откуда… — Она узнала? Догадывалась. И нет, она не создавала иллюзии, это всё ты и твоё сознание. Так ты согласна? — Я? Что? — Зелье. Осталась только кровь. Ну да, и в этом смысле тоже. — Драко…- протянула Фиона совсем в его манере. — Да, я знаю, что я бесподобен. Но и твоя вера тоже.