Период полураспада

Он крошится на лоскутки и тряпочки, умудряясь при этом еще как-то ходить. Период полураспада затянулся безбожно. Самому смешно – поскорей бы... Его мысли и тело уходят в прошлогодний перегной, а она пляшет босиком по снегу и плевать хотела на старую компостную кучу, именуемую Гленом. Нет, уже более просто и куда более жалко – Леви. «Ле-ви». Он катает свое имя во рту кислой остротой перезревшего лимона. Даже в имени этом есть издевательство - уж больно благородное звучание для гниющей мумии. Мумии пусть и древнего царя, которому, к тому же, заботливо слеплены гробница, погребальные одежды и траур в глазах верных слуг, но царя, растерявшего последний разум, царя дряхлого, немощного, бесполезного, царя, осмеянного его же холопами, царя, что – ах, какая жалость – готовы уже похоронить и забыть. «Лейси» же звучит звонко и вспыхивает клавишными аккордами. Леви думает, что так нечестно, но нелепо по-рыцарски накрывает ее хрупкие плечи своим плащом, когда они вдвоем прогуливаются по саду. Лейси тошнит по утрам, но платье с рюшами все так же надежно скрывает беременность. Леви предлагает ей платок, она берет, не глядя. Если бывает презрение с почтительным равнодушием, то вот оно, привет. - Мы мертвецы, - говорит Лейси, и зимнее солнце умирает у нее на руках. - Еще нет, - упрямо возражает Леви. Она окидывает его взглядом – там тоже умерло солнце. Глубокое, червонное, липкое, нехорошее. Леви не любит красный цвет. Он похож на изнанку кошмарного сна, в котором Леви обитает и вряд ли когда-либо проснется, но руки у Лейси холодные – он заключает их в свои, что тоже не теплые ни разу, и пытается отогреть. - Уже почти, - она смотрит на его ладони, затянутые в шершавые бинты, а он размышляет о том, что один глаз не случайно перестал видеть именно сегодня. Подобный вдумчивый расчет видеть не следует вообще. Неправильно это. - Обед, - напоминает Леви. – Сначала обед, а умереть и попозже успеем. Витражная обеденная зала перекрещена кровавыми лучами. - Приятного аппетита, - правую руку горячо кусает судорога, и Леви аккуратно перекладывает ложку в левую. - Больно? – так спрашивают о погоде, буднично и пресно. Леви смеется. - Поздно. А я всегда хотел... – и не договаривает. Да и есть ли ей дело до того, о чем сожалеют выжившие из ума цари, покрошившие свое царство в серый пепел. Любой эксперимент - не более, чем бунт против первосистемы. У Лейси тоже свой бунт. Леви это знает. Он поддерживает ее под локоть, когда она поднимается со стула, он открывает перед ней двери галантно и предупредительно, а на прощание, перед входом в башню, склоняется к руке и целует холодные меловые пальцы. Лейси позволяет. Ради цели, которую преследует ее бунт, а, может, ей тоже смешно, что он все никак не умрет - и она разрешает старому глупому царю сыграть в кавалера, рыцаря, заботу и любовь еще разок. Еще разок, но, пожалуй, самый последний.