Осколки

Весь ее мир состоял из окна. Одного единственного окна, через которое Она соприкасалась с тем, что было по ту сторону. Окно было крохотным. Настолько, что глядя в него, становилось трудно дышать. Поэтому Она курила. Брала дрожащими пальцами сигарету и совала в рот, не поджигая. Она не знала, как это делается. Просто доведенное до автоматизма действие. Происхождение которого Она не помнила. Она не знала своего имени, не знала какой сейчас месяц и год. Все ее познания ограничивались лишь маленьким окном, которое то сияло снегом, то плакало дождем. Но Она не знала, что значит «плакать» и «снег». Просто светлое и темное. Мягкое и мокрое. Приятное и неприятное. Заставляющее подниматься или падать. Ей казалось, что она была тут всегда. На полу размазаны оранжевые пятна. На столе стоит радуга. У радуги приятный запах. Иногда Она садится и просто смотрит на нее, боясь прикоснуться. В конце недели, не удержавшись, Она протянула к радуге свой длинный палец и невесомо коснулась ее. На острой подушечке осталась кровь. Радуга надломилась и осыпалась грудой увядших лепестков. Тогда Она начала смеяться. Громко и безостановочно. Ее грудная клетка судорожно вздымалась. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Часы на стене показали шесть. Она не знала, что значит «шесть». В ее жизни не было чисел. Были лишь люди, приходившие вместо них. Люди были почти такие же, как и Она сама. Такие же, но абсолютно другие. Ровные, целые и совершенно гладкие. Люди неспеша заплывали в помещение и начинали открывать свои большие, похожие на рыбьи, рты. Их блестящие стеклянные глаза запотевали от Ее дыхания, стоило только приблизиться к ней. Вместе с Рыбами приходила боль. Тупая и неприятная. Тянущая вниз, на самое дно. Туда, где обитают эти мерзкие твари. В черную илистую пучину, в которой они кормятся и плодятся. — Держите покрепче, господин Рыба. Рыбы. Рыбы. Рыбы. Много рыб. Они — рабы своего океана. Изгаженного и гниющего, вырыгивающего сотни мертвых китов. Тепло. Маленькое окошко, обнесенное с уличной стороны решеткой, игриво подмигивало солнечными лучами. По ту сторону стекла распускались сотни и тысячи радуг. Но они были в другом, недоступном для Нее, мире. В ее маленьком затхлом мирке больше не были раздавлены цветные пятна. Потому что больше некому было приносить их на своих подошвах. Теперь обувь тащила за собой только грязь и смрад. Но среди этого невообразимого хаоса было кое-что ещё. В рамке, на старом прикроватном столике, тлел маленький огонек. Он был еле заметен под толстым слоем пыли, но все равно изо всех сил пытался привлечь к себе внимание. Бегло мазнув по нему взглядом, Она на мгновение, будто вспомнила что-то очень важное, остановилась. Но тут же тупо покосилась и уставилась пустыми глазницами туда, где только что тлел кусочек ее жизни. Осколок того, чего Она больше никогда не вспомнит. Теперь это был всего лишь клочок бумаги под слоем пыли и пластмассы. Это была фотография Ее сына. — Господин Рыба, прижмите вот здесь.