"Там, где вы с морем говорили о свободе, о лестнице на луну и, возможно, о мире, в котором мы никогда не перестанем мечтать" © La Oreja de Van Gogh - Un Mundo Mejor
У моря была своя особая мелодия: песни чаек, шум волны, свист ветра в парусах. Для человека, что вырос на маленьком острове, окруженном кольцом Ирландского моря, так звучал дом. Запах соли и песка, бесконечный горизонт, багряная солнечная дорожка на закате, величественные силуэты кораблей на фоне лазурного неба — эти вещи навсегда останутся здесь неизменными, сколько бы лет ни прошло, сколько бы эпох ни сменило друг друга, сколько бы войн ни пережил этот остров, столь крохотный по меркам Великой Британской Империи, к которой он тогда гордо принадлежал. Остров Мэн, что примостился меж ирландских и английских берегов, был и будет окружен нерушимой аурой морского величия. — Мне до сих пор не верится, Грей. Не верится… что мы возвращаемся домой, — Нацу не мог оторвать взгляд от едва показавшейся на горизонте полоски земли. В лучах полуденного солнца она выглядела словно мираж на просторах морской пустыни. Миновав зону шторма, что лютовал у французских берегов, корабль плавно скользил по водной глади залива между Британских островов. — Давай только не расплачься, Драгнил, — небрежно ответил Грей, и Нацу не стал даже поворачивать голову в его сторону, чтобы увидеть, какие на самом деле эмоции выражало сейчас его лицо. Нацу знал, что он чувствует. Ведь у него на душе был тот же самый сумбур. Ещё чуть-чуть — и они наконец-то ступят на родную землю. Спустя девять долгих лет. Война не обошла стороной их маленький остров. Война затронула даже самые отдалённые уголки величественной Империи. Война, которой суждено было войти в историю под именем Первой Мировой. Но тогда, в тот ветреный июльский вечер, когда по острову пронеслось страшное известие, никто ещё не знал, какой масштаб наберёт эта война, и какое значение она будет иметь для Истории. Истории для островитян тогда не существовало. Были лишь материнские слёзы, опустевшие улицы и отплывающие вдаль корабли. Нацу и Грей записались в армию добровольцами, когда им было всего шестнадцать. Им предстояло сполна осознать, что унылая жизнь в деревеньке недалеко от столицы острова, Дугласа, была самой большой благодатью, о которой только может мечтать человек. Позже, теми короткими ночами, когда ненадолго стихали взрывы и выстрелы, Нацу закрывал глаза и с тоской вспоминал те деньки, когда он жаловался на «скуку смертную». Оказалось, это было счастье, что звалось мирной жизнью. Не видеть смерть. Не видеть реки крови. Не слышать мольбы о помощи, которая никогда не придёт. Война окончилась пять лет назад, однако им не суждено было сразу вернуться на родину. Боевые действия занесли их слишком далеко от дома. Нацу и Грею пришлось пережить немало странствований и скитаний, прежде чем они наконец-то оказались на борту корабля, что нёс их к порту Дуглас на острове Мэн. К дому. Они не знали, доходили ли до острова их письма. Они не знали даже, знали ли родители, что они живы. Для Грея эта война обернулась внезапным счастьем: красавица-медсестра из Италии, что ухаживала за ним в военном госпитале, впоследствии стала его женой. Малышка Лесли, что бегала теперь по палубе и радостно смеялась, когда ей удавалось увидеть дельфина, была точной копией Джувии: те же большие глаза, та же копна василькового цвета волос. Нацу глядел на неё и вспоминал свою маленькую сестрёнку, которая, как он надеялся, ждала его дома. — Она уже повзрослела и, небось, первая красавица на деревне, — ухмыльнулся Грей, прекрасно понимая, о ком думает его товарищ. Нацу вздохнул, глядя на очертания порта Дуглас, что становились всё яснее и чётче. Уже можно было разглядеть мачты пришвартованных на пристани бригантин. — Лишь бы у неё всё было хорошо, — тихо проговорил он. Малышка Люси не была его родной сестрой, но кровное родство не имело значения для Нацу. Он считал её своей семьёй, так же как и Грея. Дома Драгнилов, Фулбастеров и Хартфилий расположились по соседству на самой окраине деревеньки, и их семьи были неразлучны уже много поколений. Малышка Люси родилась у тёти Лейлы и дяди Джуда, когда Нацу было восемь лет, и с самого её появления на свет он чувствовал свою ответственность за это крошечное существо. Нацу был единственным человеком, кроме тёти Лейлы, что мог заставить её прекратить плакать лишь просто подойдя к её колыбели. Счастливая улыбка расцветала на личике малютки каждый раз, когда Нацу появлялся в её поле зрения. В кругу их семей даже бытовало шуточное поверье о том, что первым словом Люси было не «мама» и не «папа», а именно с трудом выговоренное «Нацу», которое тогда звучало как «Нясу». Нацу с этой шутки не было смешно, потому что он был почти уверен, что это вовсе не шутка, а так оно и было. Он много времени проводил с малышкой, когда тётя Лейла и дядя Джуд просили посидеть с ней, пока они работали в саду или ездили в город за покупками, и как бы его не раздражала роль няньки, он не мог позволить поручить это кому-то другому. Когда кроха немного подросла, она повсюду бегала за ним, словно верный щенок, что превратилось для Нацу в настоящую проблему. — Вот летом прилетают комары, да, Люси? — спрашивал он её, когда она приходила к нему с просьбой поиграть с ней в куклы. — Да, — радостно отвечала малышка в надежде, что братишка Нацу сейчас расскажет ей что-то интересное. — И кусаются, мешают, да? — Кусаются, мешают, — покорно отвечала Люси. — И они надоедливые, противные, да? Противные ведь? — продолжал Нацу свой допрос. — Противные. — Вот и ты такая же, как эти комары, понимаешь? Такая же надоедливая, и мешаешь мне вечно, пристаешь со своими девчачьими забавами! Не видишь, я занят? Совсем не такой кульминации ожидала малышка. — Но ты же просто лежишь в гамаке и ешь грушу, — отвечала она обиженным голосом, поджав губы. — Я же говорю, занят. Но подобными выпадами было не победить привязанность малышки. Даже с девочками-сверстницами ей было не так интересно, как с братишкой Нацу, а все соседские мальчишки знали, что обижать Люси нельзя, потому что тогда они будут иметь дело с Драгнилом-младшим. Ей едва исполнилось восемь, когда ей предстояло услышать ещё непонятное для неё тогда слово «война». Даже прощание с матерью и отцом не было для Нацу таким тяжёлым, как прощание с этим маленьким гномиком, которому было не объяснить, почему братишка Нацу вдруг должен уехать куда-то очень далеко и неизвестно насколько. Тот далёкий августовский вечер, когда им с Греем предстояло отплыть на материк, в самое сердце кровавой битвы, долгие годы преследовал Нацу в снах. Малышка Люси не прекращала плакать, вцепившись одной рукой в его рубашку, а второй обнимая своего плюшевого медвежонка по имени Сэм, словно пытаясь отыскать поддержу хоть где-то. Сердце Нацу готово было разорваться на части. — Не уезжай, Нацу. Ну пожалуйста, — ей едва удавалось связно выговаривать слова из-за сотрясающих горло рыданий. Её слёзы блестели в лучах заходящего солнца, и казалось, что не вода льётся из её глаз, а маленькие искорки. Нацу опустился на одно колено перед ней, положив руку ей на плечо. — Эй, Люси, с каких пор ты стала такой нюней? Не позорь меня, — мягко проговорил Нацу, — ты же знаешь, что я еду туда, чтобы тебя защищать. Море было неуместно спокойным в тот вечер, лениво искрясь в закатных отблесках. В обычное время это была бы прекрасная погода для того, чтобы посидеть на берегу, вдыхая солёный воздух и наблюдая за кораблями. — А когда ты вернёшься, Нацу? Скоро? — в глазах малышки заблестела надежда. Надежда, которую Нацу не хотелось бы отбирать. Но и оправдать которую он тоже сейчас не мог. — После войны, Люси. Когда наступит мир. Разве это ответ? Разве это ответ для ребёнка, для которого доселе самым большим расставанием с братишкой Нацу была его поездка в город на выходные? «Когда наступит мир» — это когда? Но другого ответа у Нацу не было. — А ты точно вернёшься? — Люси перестала всхлипывать, крепче прижимая к себе мишку, в ожидании услышать столь нужные ей сейчас ободряющие слова. «Нет, не точно. Я не могу этого знать. Меня могут взять в плен, ранить, убить, в конце концов. Может, меня привезут домой по частям, а может, вообще не привезут, потому что не смогут опознать мои жалкие останки». — Конечно, я вернусь. Что за глупый вопрос? Кто-то же должен присматривать за тобой, а то натворишь чего-нибудь, я же тебя знаю, — Нацу улыбался так правдоподобно, как только мог. Детскому сердечку ничего не оставалось, кроме как принимать его слова на веру. — А ты… — лицо малышки вдруг залилось густой краской, — можешь мне что-то пообещать? — Всё, что угодно. Было ли что-то, что он не сделал бы для этого маленького чуда, особенно сейчас? Если бы она попросила луну с неба, он достал бы её ей. — Пообещай, что когда вернёшься… — Люси вдруг запнулась, отводя глаза в сторону и долго собираясь с мыслями. Нацу нахмурился, не в силах понять, что творится в этой маленькой голове, — пообещай, что когда вернёшься, то возьмёшь меня в жёны! — наконец выпалила Люси и поспешно уткнулась лицом в мишку. — Что?.. — Нацу не смог сдержать смешок. Предложение руки и сердца? Ну надо же. — Ничего, забудь, — раздался приглушённый голос из-за мишки. «Господи, какая прелесть», — подумал Нацу. Этот человечек со смешными бантиками, в милом розовом платьице и крошечных туфельках, должно быть, очень долго собирался с духом, чтобы сказать что-то подобное. И очевидно, ни за что не сказал бы, если бы не вынужденное прощание. Если бы она решилась на это в обычное время, подловив его где-нибудь в шелковичном саду, где они любили проводить свои часы отдыха в хорошую погоду, Нацу бы наверняка лишь скривился в ответ на подобное заявление, и ещё прочитал бы ей лекцию о том, что она малявка и ему не нужны такие невесты. Но они были здесь, в людном порту, где к крику чаек примешались сегодня причитания женщин и детский плач. И Нацу действительно не знал, увидит ли он когда-нибудь снова свою сестрёнку Люси. Он недолго думал над ответом. — Обещаю. Разве мог он разбить это крохотное сердечко? Разве он мог упустить шанс подарить ей хоть крохотную ниточку надежды? Из-за головы медведя неуверенно показался один глаз. — Честно?.. — Даю тебе слово мужчины. Только ты хорошо веди себя, ладно? А то могу и передумать, — Нацу добавил бодрости в свой голос. Судя по тому, как просияло лицо малышки, он всё сделал правильно. — Ура, — проговорила она так несмело, словно до сих пор не верила, что получила согласие, — тогда я подарю тебе свадебный подарок. Люси оживлённо полезла в карман. — Свадебные подарки дарят на свадьбу, Люси, — Нацу всё тяжелей было держать улыбку. — Я просто хочу, чтоб ты помнил про свою невесту, — гордо ответила Люси и, наконец, извлекла из своего кармана нечто, что оказалось платочком, и протянула его Нацу. Он с интересом развернул врученный ему презент. — Ух ты. На платке красными нитями было вышито его имя. Вышито очень криво. По столь корявому исполнению Нацу сделал вывод, что Люси вышивала сама, без помощи тёти Лейлы. «Из какого места у тебя руки растут?» — сказал бы Нацу в обычное время. — Красиво-то как! Сама вышивала? — Нацу повертел тряпицу в руках. — Сама, — Люси опустила голову, заливаясь краской ещё больше. — Спасибо, Люси. Я буду всегда носить его с собой, — он не сомневался, что будет. — А я буду ждать тебя, Нацу, — Люси подняла глаза, в которых вновь стали собираться слёзы, — когда наступит мир, я буду приходить сюда каждый-каждый день, и ждать. Вот тут, под этим самым фонарём, — и она ткнула пальчиком вверх, в сторону фонаря, под которым они стояли. Нацу инстинктивно поднял голову. Солнце уже почти село, и фонари начали зажигаться один за другим, разбрасывая шатры света на фоне сереющего неба. — Каждый день необязательно приходить, Люси, — Нацу почти прошептал это, вытирая слезинку с её щеки. Каждая секунда, что приближала его к отплытию, каждое слово малышки, каждая эмоция, что проскальзывала у неё на лице — всё это вонзало шипы боли в его сердце, и Нацу уже почти чувствовал, как оно начало кровоточить. — Я буду, — сколько решимости было на этом маленьком личике, в этом тоненьком голосочке, — я буду приходить каждый день. Пока ты не вернёшься. — Хорошо, — Нацу обнял малышку, чувствуя, как тоненькая ручонка обвивает его шею в ответ, — тогда до встречи, Люси, на этом самом месте. Под этим фонарём. — Я буду ждать тебя, братишка Нацу, — всхлипнула Люси. — Какой братишка, — Нацу хмыкнул, — я теперь твой жених. Люси тихонько засмеялась, не разжимая объятий, и Нацу стало немного легче от того, что он всё же смог вызвать у неё улыбку, хоть и ненадолго. В первые месяцы войны Нацу казалось, что в нём нет ни грамма патриотизма. Ведь он воевал вовсе не за Великую Британскую Империю, не за высокие политические идеалы, не за звучные лозунги. Он воевал за будущее малышки Люси. За то, чтоб у неё было мирное небо над головой. Просто тогда Нацу ещё не понимал, что это и есть патриотизм.***
Порт Дуглас встретил их оживлёнными возгласами, заводной музыкой из ближайшей харчевни и свежим морским ветром. Столько всего изменилось за эти годы: людей стало больше, торговля так и кипела на каждом углу, а рыбацкие судна заняли собой весь северный причал. — Здесь ты вырос, Грей? — спросила Джувия, восторженно осматриваясь по сторонам и в то же время стараясь не потерять из вида малышку Лесли, которая в мгновение ока оказалась у лавки с леденцами, с любопытством рассматривая неведомые ей разновидности сладостей. — Не совсем, — Грей обводил окрестности не менее восхищенным взглядом, — наша деревушка мелкая и скромная, хотя не удивлюсь, если и она уже разрослась до невиданных размеров, — он перевёл взгляд на Нацу. — Кто знает, индустриализация в Британии шустра, как нигде, — ответил Нацу, с лица которого не сходила триумфальная улыбка. Возвращение домой было для него равнозначно победе. Он непроизвольно перевёл взгляд в сторону южного причала: именно оттуда они отчаливали с острова тогда, девять лет назад. Грей безошибочно разгадал направление его взгляда. — Эй, ты же не собираешься идти проверять, ждёт ли она тебя там? — в его голосе вовсе не было сарказма. Переживания друга были Грею прекрасно известны. — Нет, конечно, — Нацу засмеялся, — я вообще не думаю, что она на острове. Молодёжь нынче склонна перебираться в Англию, и чем раньше, тем лучше, так что не удивлюсь, если и Люси занялась каким-то ремеслом и укатила куда-нибудь в Ливерпуль. Он не знал, что это за волнение в груди — то ли радость, то ли тревога. Даже если Нацу и не встретит её в ближайшее время, то, по крайней мере, получит какие-то известия о ней, и он готов был молиться, чтоб это были известия о её благополучии. — Да уж, эта непоседа вряд ли надолго задержалась бы в нашей тухлой деревне, — Грей улыбнулся своим воспоминаниям. — Интересно, она нас хоть помнит? — Нацу снова засмеялся, вызывая у себя в голове образ маленького чуда со смешными бантиками. Он попытался представить себе, как она могла бы выглядеть сейчас, но не смог. — Тебя так точно, Драгнил, — Грей ухмыльнулся, — ладно, хватит разговоров. Пойдём домой и всё сами узнаем. «Пойдём домой». Эти слова отозвались сладким эхом в голове у Нацу. Однако он не двинулся с места. — Знаешь, Грей, — его взгляд так и остался прикован к южному причалу, — я всё-таки прогуляюсь туда. Очень хочу взглянуть на те места. Там ведь тоже всё изменилось, наверно. А вы идите домой, обрадуйте тётю Мику и дядю Сильвера. Грей закатил глаза. — С чего ты взял, что пойдёшь туда один, — он перевёл взгляд на Джувию, и та одобрительно кивнула, жестом подзывая к себе малышку Лесли. Почему-то Нацу и не ожидал другого ответа. — Тогда в путь! — весело объявил он, махнув рукой в сторону того самого причала, где когда-то оборвалась их спокойная жизнь. Ни Нацу, ни Грей никогда не вдавались в долгие сентиментальные беседы о тоске по родине. Они любили вспоминать детство, школу, родителей, даже посмеяться иногда над забавными историями из того далёкого прошлого. В нелёгкое военное время это помогало ненадолго вернуться домой, хоть и только в своём воображении. Но они никогда не говорили о том, сколько боли несло в себе то прощание на вечерней пристани. Потому что так было бы ещё больней. Они знали без слов, что чувствует каждый, вспоминая то омытое слезами расставание с близкими и отплытие в никуда. В поле зрения показались фонари на той самой алее, и царившая здесь атмосфера совершено не располагала к тоскливым воспоминаниям. Здесь так же, как и на северном причале, процветала торговля, и вся аллея была усеяна прилавками с самыми разнообразными товарами. Как и в любом портовом городке, наибольшей популярностью пользовалась, конечно же, рыба. Именно её запах и витал в воздухе, перекрывая древесный запах изделий из терносливы. Были здесь и заморские купцы, что торговали экзотическими тканями и причудливой посудой. Да и покупателей было немеряно — тут и там звучали их бодрые голоса. Нацу остановился и окинул взглядом оживлённую аллею. Теперь она совсем не походила на то место, что преследовало его в стольких снах. Он поднял взгляд на выстроившиеся вдоль аллеи фонари. И на какую-то короткую секунду всё исчезло. Он словно вернулся в тот далёкий вечер 1914 года, когда солнце садилось за горизонт, море было спокойным и ласковым, а в глазах малышки Люси блестели искры-слёзы. Оказавшись здесь, на этом самом месте, он мог представить её образ настолько реально, что, казалось, он вот-вот услышит её тоненький голосочек, она вот-вот протянет к нему свои ручонки, и он наконец-то сможет сказать ей, что больше не нужно плакать. Конечно, Нацу понимал, что она не будет приходить сюда в течение стольких лет, но в своих снах он видел эту встречу именно здесь, под этим самым фонарём, где его обещала ждать его «невеста». Он никак не мог представить себе повзрослевшую Люси. В его воображении она была всё такой же крохой в розовом платьице, прижимавшей к себе мишку Сэма и смотревшей на него заплаканными карими глазёнками. Сколько раз ему снилось, что годы шли, а она стояла там и ждала его, а он всё не возвращался. Нацу помотал головой, отгоняя эти мысли от себя. Реальность была совсем иной. Никто не ждал его под тем фонарём — там тоже стоял какой-то торговый прилавок. — Идём, Грей, — тихо проговорил он и развернулся в сторону тракта, — нам пора домой. Нацу сделал несколько шагов, прежде чем понять, что за ним никто не следовал. Он развернулся в недоумении и увидел, что Грей так и остался стоять на том же самом месте, уставившись взглядом в одну точку. — Ты куда собрался, придурок? — окликнул он Нацу, повергая его в ещё больший ступор. — В чём дело, Грей? — Нацу подошёл к нему снова, — ты перегрелся, что ли, на солнц… — Разуй глаза, Нацу, — Грей не дал ему договорить. Его взгляд остался неподвижным, лишь голос немного дрогнул, — по-моему, перегрелся здесь ты. Чёрт возьми, она ведь действительно приходила и ждала. Столько лет… Теперь Нацу был сбит с толку окончательно. Он не понимал, издевается Грей над ним или просто бредит. Действительно, это место было пронизано болезненными воспоминаниями, и у Нацу тоже возникали в голове непрошенные картинки, но он хотя бы мог отличить реальность от иллюзии. А если это была шутка, то слишком жестокая. Он перевёл взгляд на Джувию, безмолвно вопрошая, понимает ли она, о чём говорит её муж, но она, так же как и Грей, неотрывно смотрела в одну точку, не отпуская руки малышки Лесли. — Это она? — прошептала Джувия, наклонившись к мужу, на что тот кивнул. Нацу решил, что мир точно сошёл с ума. — Да что с вами всеми… Он проследил за направлением взгляда Грея и Джувии и не смог закончить свой вопрос. На прилавке, что стоял ровно на том месте, где когда-то Нацу простился с малышкой Люси, продавались шляпки. Разных цветов и фасонов, они были аккуратно разложены на небольшом столике и закреплены деревянными прутьями в некоторых местах, чтобы ветер их не унёс. У девушки, что сидела за прилавком, тоже на голове была шляпка. Белая, с широкими полями и несколькими атласными цветками гортензии, пришитыми к голубой ленте, опоясывающей шляпку. Широкие поля скрывали глаза девушки, было видно лишь её улыбку, которой она одаривала приветствующих её прохожих и потенциальных покупателей, что подходили к прилавку и рассматривали предлагаемый ею товар. Одной рукой она постоянно придерживала шляпу у себя на голове, защищая её от порывов ветра. Её тонкая фигурка в летнем голубом платье выглядела настолько лёгкой и хрупкой, что, казалось, ветер вот-вот подхватит и унесёт не только шляпку с её головы, но и её саму. Уже не малышка. — Эй, Лесли, — позвал Нацу внезапно севшим голосом, потянувшись дрожащей рукой к карману. Другой рукой он вытер слезу, — подойди-ка сюда, будет у меня к тебе одна просьба. Из кармана Нацу показался шёлковый платок. Он был насквозь пропитан кровью, поэтому красных букв, что складывались в имя «Нацу», было на нём почти не разглядеть. Когда Нацу получил тяжёлое ранение, платок был у него в кармане и принял на себя немалое количество его крови. Как ни старалась Джувия отстирать ценную вещь, тонкая ткань не поддавалась её усилиям. Однако Нацу всё равно продолжал повсюду носить с собой своё сокровище. Он вручил платок Лесли, что-то тихонько проговорив ей на ухо. Малышка закивала и, гордая порученной ей миссией, помчалась к прилавку со шляпками. — Драгнил всегда был немного ненормальным, — объяснял Грей своей супруге, — вместо того, чтобы просто подойти к девушке, что ждала его столько лет, ему обязательно нужно устроить какой-то дурацкий спектакль. — Мне кажется, что это прекрасно, — ответила ему Джувия, тепло улыбаясь. Нацу лишь отмахнулся от них, подходя ближе к прилавку, чтобы слышать разговор, но всё ещё оставаясь вне поля зрения девушки в белой шляпке с цветками гортензии. — Могу ли я чем-то помочь тебе, красавица? — добродушно спросила девушка, заприметив оказавшуюся около прилавка Лесли. У Нацу кольнуло сердце от звуков её голоса — такой нежный и такой взрослый. — Да, мисс. Есть один молодой человек, который утверждает, что помолвлен с вами, — весело объявила Лесли, на что девушка звонко рассмеялась. Нацу тоже не смог сдержать улыбку. Он видел, как порозовели её щёки. Сердцебиение не унималось. — Вот так новости! А не пьян ли он случайно, этот молодой человек? Так как не припомню я что-то никакой помолвки, — задорно ответила девушка, поправляя шляпку так, чтобы солнце не светило ей в глаза. — Это было давно-давно, — серьёзно пояснила малышка Лесли, и улыбка стала медленно сходить с лица девушки, сменяясь далёким осознанием, — и вы не сможете этого отрицать, мисс, потому что вы сами подарили ему свадебный подарок. Она достала руку из-за спины и явила девушке то, что было зажато у неё в кулачке. Лицо девушки побледнело в одно мгновение. Она подскочила со своего места, ухватившись рукой за край прилавка, попыталась что-то сказать, но лёгкие лишь судорожно поймали воздух. Малышка Лесли поспешно указала пальчиком в ту сторону, где стоял Нацу, и девушка вздёрнула голову в том направлении. Он наконец увидел её глаза. — Люси… — обессиленно прошептал Нацу, делая шаг вперёд. Четыре года войны и пять лет скитаний вели его сюда, к этим глазам. Он видел войну во всём её безобразном ужасе. Видел, как умирали люди, горели города, рушились десятки тысяч судеб. И только теперь, глядя в эти глаза, он понял, как ему удалось сохранить надежду в этом сломленном мире и не сломаться самому. — Я немного опоздал, Люси… Простишь меня? — он сам плохо слышал свой голос. Её губы задрожали, и она закрыла рот ладошкой. Карие глаза наполнились слезами, и Нацу показалась, что некоторые вещи не изменятся и через десятки лет. Она повзрослела, стала настоящей красавицей, но эти блестящие от слёз глаза не изменились ничуть. Прямо как тогда, в тот вечер. Хотя нет, совсем не так, как тогда. Ведь теперь Нацу не нужно было прощаться. Не нужно давать невыполнимых обещаний. Не нужно больше заставлять её ждать. — Ни за что не прощу, — проговорила наконец Люси, всё ещё не убирая руку от лица, но судя по тому, как поднялись уголки её глаз, Нацу понял, что она улыбается. И у него впереди была целая жизнь, чтобы хранить эту улыбку.***
Годы шли, и многое изменилось в этих краях, одно лишь море не признавало перемен. Волны всё так же разбивались о песчаные берега, чайки пели свои песни, а солнце появлялось и снова пряталось в пучине горизонта, рассыпая свои лучи по покрытой рябью водной глади. Вот только маленькая девочка больше не будет вглядываться в эту бесконечную морскую даль, смахивая слёзы, и с надеждой высматривать тот самый корабль. А старый фонарь на южном причале больше не будет тяготить страшная роль места прощания. Ведь теперь оно стало местом встречи.