***
Юта прощается с облачным сеульским небом неохотно, а чернила на шее отчего-то горят огнем. Кажется, с утра у него даже поднимается температура, а Ёнхо-хён суетится вокруг него, предлагая даже отменить поездку. Хахаля своего тайского отмени лучше, думается Юте, а в слух он со всей имеющейся у него искренностью убеждает старшего, что до рейса с него все сойдет, как с гуся вода. Ёнхо заключает, что японцы патологически не умеют врать. Может быть.***
— Знаешь, может быть, это и к лучшему, — Ёнхо-хён снова начинает тянуть свою философскую волынку, отчего Юта только натягивает на воспаленные глаза маску для сна и старается притвориться мертвым сурикатом. В Японии этого юркого зверька встретишь разве что только в зоопарке, поэтому у Юты мало практики. — Ну, в том смысле, что ты можешь повстречать его. Смотри на это позитивнее. — Тэн уснул, поэтому ты решил доебаться до меня, хён? — без капли злости ворчит Юта, пихая сидящего рядом Джонни в бок. — Давай лучше о сурикатах поговорим, например. Они распространены в Штатах? — Юта, пожалуйста, — Ёнхо глубоко вздыхает, и Юта даже со своего места слышит, как ворочается Тэн, наверняка, уснувший на его плече. — Я просто стараюсь адекватно поговорить с тобой. Это что, теперь вне закона? — Если тебе слишком нравятся подобные ролевые игры, по прилету в своем номере можешь попросить Тэна арестовать тебя, только так, чтобы я не слышал этого через стенку. Джонни устало закрывает глаза и до посадки не произносит ни слова.***
Юта точно не помнит, когда на шее появляется имя. Но в его памяти свежо воспоминание с отцом, который незадолго до этого проводит с ним инструктаж о половых отношениях и затем вскользь затрагивает тему родственных душ, когда рассказывает их с мамой историю знакомства, стараясь скрыть то, как покраснели его уши. Кажется, это была пятница, потому что именно по пятницам он ходил на тренировку по футболу. Первым замечает его хороший друг. Бесстыдно тыкает ему пальцем в шею. — Ого! — Что там, что? Есть? Это имя? Можешь прочитать? — Юта вертится на месте, словно собака, пытающаяся поймать собственный хвост, пока друг его не останавливает и не притягивает к себе поближе. — Не уверен, кажется, это на китайском. — Кто-нибудь тут знает китайский? Товарищи по команде смотрят на него насмешливо, и Юта понимает, что нет. Он несется домой, словно на пожар, скидывает грязные кроссовки прямо в коридоре, забыв поприветствовать читающего газету отца, и залетает прямиком в ванную, где запыхавшийся и с выступившей испариной на лбу буквально припадает к зеркалу. На шее действительно иероглифы, незнакомые и чуждые, но он расплывается в широкой улыбке. На следующий день Юта входит в класс величественной походкой, специально надев рубашку с низким воротом.***
К чему-то большему, чем простое любование именем на шее после душа и попытки воспроизвести иероглифы на бумаге, Юта приходит в первом классе старшей школы. К ним переводят китайца, чья семья, кажется, переезжает в Японию из Чжэнчжоу. Накамото липнет к нему уже на третий день и, активно жестикулируя в области своей шеи, старается доходчиво объяснить по-японски, что конкретно он хочет. У китайца, чье имя он, кстати, не смог запомнить до самого выпускного, глаза на лоб лезут, но он послушно всматривается на закорючки, выведенные у Юты на шее, и лишь на третий раз может внятно с ужасным японским акцентом произнести Дун Сычен.***
Юта окончательно разочаровывается в Дун Сычене незадолго до выпускного, когда одноклассники красиво разбиваются на пары, а почти все его друзья к этому моменту уже нашли своих соулмейтов. Ему не завидно, нет, но кишки сворачивает в какой-то странный и опасный клубок. Желудочный грипп, думает Юта. После выпускного мама с криками и слезами отправляет его к семейному врачу, но он не ставит никакого диагноза. В своей жизни Юта разочаровывается года через полтора, когда забрасывает университет и вместо желанного Китая летит в Корею.***
Юта гуляет по Чананцзэ немного угрюмо, потому то, ну, что такого же он ни в Корее, ни в Японии не видел. Все одно — люди эти сумасшедшие, которые в плечи его толкают, спеша на работу; магазины с яркими вывесками, которых он уже сотни две за свою утреннюю прогулку повстречал. Может быть, климат чуть суше, и солнце жарче. Но это ведь хорошо, чернила же испаряются на солнце? Он бродит от одного продуктового магазина до другого, решает остановиться в круглосуточном, где покупает быстро растворимый рамен, ставит его завариваться, а сам плетется к кассе, потому что забыл купить жвачку, а это совершенно точно необходимо, потому что изо рта потом вонять тунцом будет сто процентов, а он должен быть всегда готов. Телефон вибрирует, вероятно, оповещая о сообщении от Ёнхо-хёна, который вместе с Тэном остался в отеле. Ебаться, наверное, глубокомысленно заключает Юта. Он шарит в слишком глубоком кармане, когда почти у кассы ему прилетает в плечо. У парня, налетевшего на него, а это парень, он уверен, потому что извинения на китайском, из которых он понял только банальное «извините», были озвучено вполне мужским голосом, из рук валятся продукты, и Юта нагибается, чтобы поднять клубничное молоко, которое норовит закатиться под прилавок. И лучше бы он не поднимал глаз. Накамото понимает, что это Дун блядский Сычен ровно в тот момент, как впивается взглядом в его темные зрачки. И это, черт возьми, так божественно прекрасно — впервые встретить своего соулмейта. Китаец оказывается даже красивее, чем Юта когда-либо мог себе представить. Он почти умиленно улыбается, когда видит, как на переносице Сычена собирается складочка, из-за того, что он начинает хмуриться, вероятно, осознавая ситуацию. — Извините, — еще раз бормочет Сычен, забирая у Юты упаковку с клубничным молоком, и что-то еще тихо бормочет на китайском. Был ли Юта когда-то более растерянным? Вряд ли. Ну, может быть, только когда соседская девчонка призналась перед всем классом, что он ей нравится. Но это была давняя история, очень давняя. Юте слишком хорошо, чтобы позволить себе что-то кроме глуповатой улыбки, которая самопроизвольно растянулась на его лице. Сычен, которого он никогда даже не планировал встретить, здесь, прямо перед ним, опасливо посматривающий из-под черной челки и пытающийся балансировать с продуктами в руках. Надо заговорить, что-то сказать, сделать. Потому что он не может не чувствовать то же, что чувствует Юта. — Прости, я…. Сычен бросает на него очередной опасливый взгляд, осторожно обходит по, кажется, почти космической траектории, направляясь к выходу. Юта старается бороться с нарастающей головной болью, которая концентрируется где-то в районе переносицы, когда стартует за ним и ловит за острый локоть, заставляя развернуться к себе. — Прости, что так обращаюсь с тобой… — Юта начинает тараторить по-корейски, затем приходит в себя и взывает ко всему небогатому китайскому словарному запасу, которым обладает. — Твое имя… Как тебя зовут? Да, это глупо, да, Юта прекрасно понимает, что творит жуткую дичь, но это все, что он может сделать в данной ситуации. У него дрожат руки, и он замечает, что Сычен нервно сглатывает. А потом переводит взгляд на его шею, которая почти полностью была закрыта приподнятым воротником бежевого пальто. Там пластырь. Такой же бежевый. Прилепленный почти у левой выступающей ключицы. И у Юты сердце ухает куда-то вниз, словно привязанное к тяжелому камню. — Извините. Нет. — Задушено выдыхает Сычен по-корейски, крепче прижимая к себе упаковку клубничного молока. — Просто скажи мне имя, пожалуйста, я должен знать, — Юта снова сбивается на корейский, стараясь коснуться его руки. Сычен почти с ужасом отстраняется, запахивая пальто. — Прошу. Я не стану обижать тебя, мне просто нужно имя. Пластырь приносит почти физическую боль где-то в районе печени. Юта понимает, что это нехорошо. Никакой нормальный, готовый ко встрече со своим соулмейтом человек не станет прятать чужое имя на шее. — Простите, но мне срочно нужно идти. Юта не может позволить ему исчезнуть так просто, поэтому снова ловит почти у выхода, преграждая дорогу. — Я Юта, да ты, кажется, и так понял… — У меня есть кое-кто другой, — Сычен говорит по-корейски с диким акцентом, но даже это кажется до невозможности милым. Он хлопает ресницами несколько раз, растягивая губы в неловкой улыбке, и касается длинными ломкими пальцами пластыря на шее. — Это лишнее. Я не хочу твое имя здесь. Еще раз прости… Юте буквально спину насильно сгибает из-за виноватого взгляда Сычена, которым он одаривает его перед тем, как сбежать из магазина. Он долго стоит на месте, пытаясь собрать воедино все мысли и полностью разбитое сердце, пока его не окликает, кажется, взволнованный продавец. Он даже не хотел встречать этого китайца, не хотел ввязываться в это соулмейтное говно, но теперь внутри какая-то странная каша из мертвых органов. Совершенно против его воли. Он плетется к позабытому разогревающемуся рамену, который разбух настолько, что буквально вываливается из тары. Юта отправляет его в мусорку. Жалко, что вслед за раменом нельзя выкинуть и себя.***
Настрой, которым он, в принципе, особо не располагал еще в самом начале поездки, через пару дней после встречи с Сыченом достигает критически низких показателей, а потом вообще перескакивает черту, замерев где-то на минусовой отметке. Ёнхо-хён старается его комфортить, на что Юта брыкается и вопит что-то вроде не губите с Тэном свой отдых только из-за меня, хотя бы вы наслаждайтесь поездкой в этот чертов Китай. Тэн, в принципе, поддерживает его начинания и упорно тянет Джонни из номера Юты. За два последних дня он пересматривает слишком много сериалов по кабельному и приходит к заключению, что, действительно, то, что мертво, умереть не может.***
Вероятно, судьба насмехается над ним, или просто-напросто соулмейтов действительно притягивает друг к другу, потому что спустя неделю он замечает Сычена в кафе рядом с отелем. Он сидит за столиком и выглядит слишком одиноко, читая раскрытую книгу и попивая кофе, и у Юты желание тут же подойти загорается в разы быстрее, чем спасительная лампочка в голове. Его ведут какие-то доселе дремавшие инстинкты, потому что он приходит в себя, только когда отодвигает стул напротив китайца и уверенно садится. Однако былая уверенность испаряется, когда Сычен удивленно поднимает на него взгляд и в ту же секунду дергается, проливая на белоснежную скатерть несколько ядовито-черных капель кофе. — Ты один тут? Сычен ловко выуживает из дорогого кожаного кошелька несколько купюр и вкладывает их в счет, затем захлопывает книгу и поднимается с места, закидывая на плечо лямку портфеля. — Не ходи за мной. Юта словно на поле боя, а вражески настроенный Сычен выпускает в него ядовитые стрелы одну за другой. К несчастью, они все достигают цели. Но Юта бредет навстречу, потому что дурак, наверное. Встреча с соулмейтом меняет что-то в его сознании, и на ум так некстати приходит это излюбленное Ёнхо-хёна «поймешь, когда встретишь его». Юта дурак, скорее всего, но не тупой, поэтому понимает прямо в эту секунду. — Я не имею ничего дурного по отношению к тебе, — вопреки просьбе Сычена, он выбегает за ним из кафе и почти вприпрыжку следует по пятам, не попадая в такт широким шагам китайца. — Я знаю, это все выглядит как недоразумение, но неужели ты ничего не почувствовал. Я никогда даже не думал… — Я же сказал, что у меня есть другой, — Сычен даже не оборачивается на почти запыхавшегося Юту, бросаясь этими словами через плечо. — Я позвоню в полицию, если ты преследуешь. Какая-то крошечная часть Юты тонким голоском попискивает о том, какой же милый у Дуна корейский, но, даже несмотря на это, он замечает, как дрожит голос Сычена, и может винить в этом только себя одного. Должно быть, он выглядит довольно пугающе. Словно помешанный, который следует по пятам за выбранной жертвой. Только проблема в том, что Сычена выбрал не он, — это было бы в разы легче. Что-то совершенно блядское и бессердечное на небе все давно уже решило за них. — Пожалуйста, дай мне шанс хотя бы поговорить с тобой, — неожиданно для самого Юты рождается новая для него черта характера под звучным названием «настойчивость». — У тебя есть кто-то, хорошо. Но дай мне шанс, и все может… — Серьезно, отвали! Юта тормозит только потому, что видит взгляд Сычена. Злость вперемешку со страхом. Ему и самому становится страшно от того, что он делает. Гоняется по Пекину за человеком, который вроде как предназначен ему судьбой, но по сути полностью его отвергает. Он застывает мраморной статуей прямо посреди тротуара, печально наблюдая за Сыченом, который второпях переходит дорогу на зеленый, слава богу, свет, пару раз боязливо обернувшись в его сторону. Херня это все — ваши соулмейты. И Дун Сычен херня. Как хорошо, что Юта заранее в нем разочаровался перед выпускным.***
Китай — страна сюрпризов. Юта осознает это прямо перед вылетом в Корею, когда незнакомый парень с волосами цвета клубничного молока ловит его за поворотом отеля и припечатывает к стене. Он не отличается бойцовским телосложением, тогда откуда столько силищи? — Накамото Юта, да? Да, хочется пропищать Юте, почти задыхающемуся из-за крепкой хватки незнакомца, хоть Иисус Христос, только отпусти меня, ненормальный. У парня напротив глаза злые, а красивую — странно признавать это в подобной ситуации, но да — линию губ ломает презрительная усмешка. Он еще туже перехватывает Юту за грудки, воротник рубашки, кажется, болезненно трет выведенное на шее имя Сычена, отчего оно горит словно огнем. — Окажешься хоть еще раз рядом с Сыченом, и я тебе не только нос сломаю. — Но ты… Перед тем, как словить многострадальным носом самый, пожалуй, сильный удар в своей жизни, Юта замечает на шее незнакомца словно выжженное прямо на коже корявое «Мун Тэиль», перечеркнутое отвратительным белесым шрамом. Нос ему, как обещали, не ломают, но головой о стену он прикладывается неплохо, что потом дает ему шанс почти два дня притворяться, что он не помнит Тэна. Он бы не отказался получить настоящую амнезию, чтобы только не помнить встречи с чертовым Дун Сыченом.***
В китайском аэропорту Юта слоняется с легким сердцем и тяжелой головой, которая еще не до конца отошла после легкого сотрясения. Ёнхо-хён и Тэн пропадают бесследно, свалив на него весь имеющийся багаж. В принципе, это и к лучшему, меньше сочувствующих взглядов и попыток заговорить на совершенно отвлеченные темы. С Тэном, который услужливо отыскивает в сети профиль Сычена и любезно тыкает им в лицо корчившегося Юты, он совсем не хочет разговаривать, ну, хотя бы ближайшие лет сто, этого с него будет достаточно. Как выясняет позже сам Юта, забравшись с планшетом под одеяло и для пущей скрытности выключив в номере свет, Сычен встречается с тем агрессивным. Ли Тэён, хм. Он видит несколько совместных фото в профиле Сычена, радостного, от всего сердца улыбающегося своей слегка кривоватой улыбкой. Это здорово. Фото тоже здоровские, такие живые и, кажется, по-настоящему счастливые. Юта дает себе обещание больше никогда не заходить на этот профиль. Как же настоебало, думает Юта, носясь по периметру аэропорта в поисках аптечного пункта. Надо покончить с этим да так, чтобы раз и навсегда. — Упаковку пластыря, будьте добры, — Накамото молится, чтобы произнести все максимально правильно. Моложавая продавщица отвечает ему что-то слишком быстро, попутно указывая на расплывшийся отчего-то у правого глаза лиловый синяк, который оказался не в силах скрыть даже тональник Тэна. Юта не успевает почти ничего понять, но ему протягивают упаковку, пестрящую тошнотворного и неестественного цвета животными. — Простите, мне обычный, — Юта возвращает коробку, шарясь в кошельке. Женщина тараторит на китайском слишком быстро. Парень почти сходит с ума, раз за разом пытаясь объяснить, что ему просто нужен пластырь. Без цветов. Желтых медведей. Рыбок. Звездочек. Такой, какой был у Сычена. Обычный и бежевый, потому что он, кажется, подхиливает лучше всего. Спорить с китайскими фармацевтами у него получается из рук вон плохо, поэтому приходится остановиться на более или менее нейтральных звездах, один экземпляр которых он лепит себе на шею прямо за поворотом, вглядываясь в отражение на экране телефона. Вполне неплохо. — Тебе что, десять лет? — ворчит Тэн, когда они втроем идут на стойку регистрации. Юта почему-то чувствует, что по приезду в Китай его чемодан не был таким тяжелым. — Десять с половиной, — язвит Накамото, закатывая глаза. — Глупо это как-то, — неуверенно начинает Ёнхо-хён, протягивая руку к шее японца и цепляя ногтем краешек звездного пластыря. — Давай-ка… Юта, нахмурившись, звонко ударяет его по руке.