***
Блеклый, почти мертвый фонарь. Если бы не всплывающая временами луна, возможно, мрак поглотил бы целиком и полностью людей, которые стоят на обочине. В свете фар можно кое-что подсмотреть: это девушки и женщины. Низкие и высокие, худые и полные, уродливые и красивые. Это наёмники, а владелец фар — клиент. Он имеет право выбрать ту, которая шепчет ему подсознательно. Как только выбор сделан, мамочка подойдёт, и даст пару ценных указаний. Погладит по спинке свою девочку и выпустит во взрослую жизнь, на одну ночь, пока вновь не наступит утро. -Эй, ты, да! С острыми коленями, давай, беги к папочке! — папочка элегантно открыл дверь для своей дочурки. Сквозь колготки в сеточку просвечивалась бледная и тонкая кожа ножек. Глянцевая курточка скрипела, когда руки двигались вдоль тела: туда-сюда, туда-сюда. Скрип-шкерт. Какая сказочная и мрачная музыка. Ее ювелирно накрученные волосы ударили в пошлую улыбку клиента. Мамочка дотошно объясняла правила поведения, стоимость, чего делать нельзя, что можно. Сегодня первое сентября. -Ты любишь тайны? — запах его сигарет ударил в нос. На руке нет обручального кольца, в уголке лобового стекла не висит фотка с детьми. У таких нет семьи. Его самый близкий человек — эта кучерявая худышка. Другой близости он и представить себе не может. -Люблю… — Элисон, тц-тц-тц, как не стыдно врать? Тебе ведь главное, чтобы в конце он дал чаевые, деньги, которые даёт мама — их слишком мало, чтобы существовать в этом городе. Фура наконец остановилась. Дождь шел с раннего вечера, и не собирался останавливаться. Асфальт впитал в себя воду, как губка, и от него кишило влагой и сыростью. Будешь стоять на одном месте — продрогнешь до костей. Сегодня ведь первое сентября. Холодно, будто ноябрь, дождь, будто потоп. В номере пахло старыми обоями и плохо вымытыми туалетом. Даже сквозь закрытую дверь смрад сочился через щели, пропитывал собою простыни и шторы. Холодильник мерзко гудел, и в уголке тихо постанывало радио — спящая ночная программа. Обо всем и ни о чем одновременно. Элисон начала расстёгивать свою курточку; облезший черный лак на ногтях моментами сливался с цветом куртки и казалось, что ее фаланги пальцев пропали, у нее нет ногтей. Влажные кудри лезли в глаза и в рот, от дешёвой туши жгло и чесалось, но это можно перетерпеть, ничего такого. -Стой! Я сам хочу тебя раздеть! — его грубые руки толкнули тело на постель. Его сухие, дряблые пальцы разгуливали по всем застёжками и молниям, пуговицам и по лицу. От прикосновений становилось худо, только не лицо! Только не лицо… Только дырявые колготки и больше ничего. Только дыры вместо глаз, ничего не хочется видеть и чувствовать. Он долго трогал своими ладонями слегка обвисшую грудь, но все ещё молодую, долго запускал руку в волосы и убирал ее на плечи и ключицы, на талию и бедра, на промежность и живот. Здесь заканчивается припев, начинается куплет. Руки очень туго и надёжно привязали к деревянной спинке кровати, лодыжки обмотали и закрепили, разведя их как можно шире. Колготки порвали в самом «ожиданном» месте. Теперь нагота была, как правда — сверху. Никаких слов и объяснений. Мужчина взял пустую бутылку из-под пива, и старательно облизал горлышко. Скользкая и холодная, сухая и горячая. Чтобы делать свою работу, он плюнул пару раз на ладонь и провел по вульве, немного проникая пальцами внутрь. Понравилось — она ещё узкая, от нее не пахнет нечистотами, она ещё молода. Кровь и молоко. Теперь она готова, товар нужно вернуть целым, поэтому горлышко проникает сначало плавно. Прокручивается внутри влагалища, касается своим холодным стеклом его стенок, а после начинает ритмично двигаться. Точно так же, как быстро бутылка орудует внутри горячего влагалища, так же быстро слюнявая рука сжимает полувялый член. Ему мало этого зрелища, чтобы наконец-то окаменеть. Ему нужно больше, сильнее, больнее. Когда стоны, вскрики Элисон превратились в грязь, на фоне хлюпащих жидкостей внутри ее, он стал достаточно возбуждённым, чтобы смочь самостоятельно оттрахать ее. Навалившись своим, изнурившимся от ожидания, телом, его член с лёгкостью проскользнул в разработанную и горячую дырку. Он рычал и кряхтел, чувствовал удовольствие от своей мужественности, от силы. Мужик, который трахает добычу, а добыча под ним временами стонет от удовольствия. Его не волнует, что это ложь и чистой воды фальш. Самолюбие ликует, мужское начало, альфа поет хвалебную оду. Когда вязкая сперма растеклась по хрупкому бедру Элисон, ее клиент взвыл, как раненный зверь, а после засмеялся, будто давно лишился рассудка. Он собрал своей шершавой ладонью все то, что излил на тело девушки, второй рукой силой открыл ей рот и вылил внутрь. -Давай! — он плотно закрыл ей рот, но девушка не делала глотка. Было безумно мерзко, такое с ней в первый раз, -Глотай, дрянь! — теперь ей зажали и нос. Выхода нет. Глоток. И дышать наконец-то можно. Со спущенными штанами он подошёл к своей сумке и достал от туда какую-то самодельную плеть: она была сделана из рваной кожи, а ручка из крепкого дерева, покрытая сверху коричневым лаком. Сначала кончики плети легонько поприкасались внутренней части бедер, груди, плеч, но в один момент это резко прекратилось. Удар! Слева стала расставаться плавящая ткани боль, крик сорвался с пересохших губ. Удар! Плечо отдало болью в кисть, рука начала потихоньку неметь. Удар, удар! Вульва раскраснелась, налилась кровью и стала болеть. Теперь осталось плакать, пока ему не захочется, чтобы Элисон убралась из номера. Лицо стало грязным от потекшей туши; слой за слоем она старательно наносила ее в общежитии, и сейчас, слой за слоем тушь слазит на щеки грязными ручьями. Красная помада отпечаталась на носогубном треугольнике, размазалась вокруг рта, будто она упорно и с жадностью ела клубнику, не вытираясь. На второй раз у мужчин старше сорока часто не хватает сил. Импотенция становится все ближе и ближе, однако свою неспособность они замещают чем-то другим. Иногда это «что-то другое» граничит с нечеловеческим отношением. Элисон уже давно не чувствовала рук и ног, они распухли от крепких веревок. Все тело исполосано яркими, багрово-алыми полосками. Чак — так он сказал его зовут — ничего не оставил на чай. Бросил ей в руки одежду и вытолкнул под проливной дождь в 4 утра. Прохладная вода давала небольшое облегчение, одежда, казалось, жжется, но нужно одеться, чтобы доехать до своего общежития.***
-Эй, Элисон, что? Опять тебя трахнул какой-то извращенец ночью? -Пошел к чёрту, Джейкоб! Сегодня она опять пойдет к нему, потому что он трахает ее нежно. Джейкоб всегда возбуждался от ее синяков, и никогда не затыкал ей рот. Он никогда не целует ее в губы, но всегда доводит до оргазма руками. С ним не нужно притворяться, и он всегда оставит на чай. Любимый клиент, которого хочется радовать. За ним есть ещё Якоб, у него отличного размера член, и у него можно заказать любую одежду. А у Якоба есть Миранда, которая всем рассказала, кем работает Элисон. Теперь, где бы она не появлялась, везде слышится шепот: «Шлюха!». Теперь все знают, что Элисон обслужит любого, и даст каждому, кто согласится дать небольшое вознаграждение за услугу. Ей не важно кто ты, как ты выглядишь, и что захочешь с ней делать. Беспринципная, пошлая, грязная Элисон.***
Тш-ш-ш. Посмотри. Видишь? Сейчас уже ночь. Конец старого дня — начало новой ночи. Когда ты ложишься спать, Элисон просыпается…