Язычница

      Пустыня Аменгар... Наверное, самая большая пустыня в Ибере. У Киндеирна и пустыни-то больше походят на степи. А Аменгар — совсем другое дело. Величественная, бескрайняя, идеальная... Даже на Сваарде не найдётся ничего подобного. Вокруг ни души. Ни единого живого человека. Ни одного животного, кроме быстроногого Азура. Ни одного постороннего звука, резкого оклика или удивлённого возгласа. Только песок, только солнце, только небо. Торжество света, торжество красоты, торжество одиночества... Разве может во всём Ибере быть что-нибудь прекраснее этого чувства свободы?.. Что-то прекраснее этого пьянящего восхищения всем живым, все созданным? Природой, ветром, песком, сияющей золотым блеском крышей дворца и величественными крепостями, которые невозможно покорить... Разве может быть что-то желаннее того единства души и всего Ибере?.. Белое солнце Альджамала обжигает. Оно всегда светит так ярко, всегда так щедро дарит своё тепло, обжигая неосторожных. Пески шелестят, снова произнося имя — они всегда шелестят только его... «Сибилла» слышится в каждом шорохе. «Сибилла» слышится в каждом шаге, в каждом порыве ветра. «Сибилла» звенит в каждом миге тишины, сияет в каждой звезде ночью... Великая княжна Сибилла Изидор— полновластная хозяйка Альджамала и драгоценнейший из всех драгоценных камней короны Дарара. Она была госпожой этих мест и, пожалуй, сердец всех своих подданных. И Актеон уверен, что к вечеру — при том условии, что он проведёт на солнцепёке ещё несколько часов — ему станет больно, так как кожа на его лице начнёт шелушиться и облезать. А он проведёт на солнце ещё не один час. Белоснежное светило поможет ему найти в себе силы и не возвращаться в Дарар ещё некоторое время. Так уже не раз бывало, когда он выбирался из-под величественных сводов дворца Сибиллы и устремлялся прочь — в сердце Альджамала, пустыню Аменгар. Солнце вторило всем порывам его души. Или, быть может, это его душа вторила солнцу. Актеон почти никогда об этом не задумывался всерьёз. Погода на Альджамале почти всегда прекрасная. На изидорском уровне редко бывает дождь. Вечное солнце. Вечный зной. Высокое небо, яркое, как нигде больше во всём Ибере. И горячий песок, на который днём едва ли можно наступить. И воздух — горячий и пьянящий... В Дараре воздух такой же, пусть там почти и нет песка — лишь сады, великолепные сады, которыми так гордится Нарцисс Изидор. Но воздух тот же, что и в пустыне. И благовоний в нём больше, чем где-либо ещё на Ибере. И посреди пустыни — бескрайней знойной пустыни — располагался дворец Дарар. Прекраснейший дворец — нигде не найти такого. Богатый, роскошный, утопающий в золоте, шёлке и жемчуге... Утончённый, изысканный, и даже в изобилии невозможно углядеть что-нибудь лишнее. Актеон привык к дорогим коврам, фарфоровым вазам причудливой формы, наполненным драгоценными камнями, к перстням и жемчугу, к золотым монетам и шёлковым тканям всех цветов — Сибилла одевается только в шёлк, остальные ткани она не жалует, считает их слишком грубыми... Они действительно слишком грубы для её нежной кожи. Актеон не уверен, что в сокровищнице Киндеирна есть хоть половина того, что он, Актеон, видит каждый день в Альджамалском дворце Изидор. А садами Дарара приезжали любоваться многие — как-то приезжал сам Вэлариу Анкраминне. И был впечатлён. Ему понравилось детище князя Нарцисса — ему понравились редкие цветы, яркие, словно поцелованные самим солнцем, понравились арки, фонтаны, понравились все семь уровней сада, понравились статуи, изображавшие богов, в которых Изидор верили когда-то очень давно. Актеон уверен, что нигде в мире не найдётся места прекраснее его родного уровня. Уверен, что никто никогда не сможет сделать Изидор рабами — даже Киндеирн, с которым в последнее время Сибилла ссорится всё больше. Изидор останутся великим родом навсегда, даже если их уничтожат. Даже если вырежут всех до одного. Актеон помнит, что этому их учили с самого младенчества. Что лучше умереть, но не сдаться. Лучше умереть, смыть позор поражения собственной кровью, а не жить с клеймом «проигравший» всю свою жизнь. Актеон уверен, что никто из Изидор не преклонит колен в этой войне — пусть даже «алый генерал» решит сжечь их дотла. Сибилла может быть уверена, что они или победят, или умрут. Сибилла может быть уверена, что никто из её рода никогда не сдастся, не предаст её... Никто не посмеет поступить иначе.       Белое солнце Альджамала обжигает, и Актеон почему-то радуется этому. Ему кажется, что нет ничего слаще этих прогулок жарким днём. Нет ничего слаще этого восторга, что переполняет душу с каждым мгновением, проведённым в Аменгаре. Нет ничего прекраснее этого яркого белого солнца, которое ни на миг не покидает его за всё время прогулки. Тем более, что княжна в последнее время всё чаще ссылалась на дурное самочувствие и почти никогда не звала его в свои покои. Актеон чувствовал себя лишним во дворце. Лишним и одиноким. Ему не было места в этом семействе, не было места в этом дворце. Порой молодому князю казалось, что Дарар — златая темница, в которую каждый хочет его заточить. Куда свободнее Актеон чувствует себя, когда оказывается в Аменгаре. Куда свободнее, куда счастливее... В пустыне всё кажется таким простым, таким правильным, таким чистым, что наследному князю Изидор хочется проводить всё своё время там, а не во дворце, который давно кажется ему постылым и пошлым. Раньше всё было совсем не так. Совсем иначе. В Дарар Актеон возвращается уже почти под вечер. Он не слишком спешит во дворец, не слишком спешит возвращаться в свои покои, к сестре, которую дядя уже давно хочет выдать замуж и множеству родственников, из которых почти никто не любит Актеона. Когда солнце уже не находится над головой. Когда становится куда прохладнее. Он улыбается мысли, что кто-нибудь из родственников — двоюродных дядь и тёть — обязательно будет ругать его. Как же так, наследный князь — и почти всё время проводит в пустыне. Ему следует заниматься полезным делом, безвыездно находясь в Дараре. Ему стоит проверять счета, к которым ему никто не даёт притронуться, упражняться в стрельбе из лука или метании копья, что тоже почему-то большей частью родни почитается за не самые лучшие занятия для наследника рода. Актеон ненавидит оставаться в той части Дарара, которая теперь принадлежит именно ему, как наследному князю — только формально, так как большая часть князей Изидор не считает его одним из хозяев Дарара. Там он никогда не может найти покоя. Кто-то постоянно пытается отвлечь его, обуздать, заставить подчиняться правилам, которые они считают уместными... К чёрту их всех — и правила, и дядюшек, и тётушек. Пусть катятся в темницу к Киндеирну, если считают себя столь умными, чтобы диктовать свои законы!.. Сибилла же им не подчиняется. И Актеон не будет. В конце концов, думается ему, жить собственным умом не так уж и трудно, как об этом стараются говорить, если есть деньги и титул, а и того, и другого у Актеона хоть отбавляй. Можно поблагодарить Сибиллу, что с детства была обеспокоена его будущим. Она была единственным неравнодушным человеком из всех его родственников. Она была единственной, кто любил его после смерти матери — сестре всегда было не до него. Сестра всегда старалась выглядеть в глазах своих тётушек — Актеону порой совершенно не хочется думать, что они и его родственники тоже — как можно более прилично, старалась угодить им во всём, слушалась, делала так, как ей прикажут, старалась никогда не возражать... Актеон привык к тому, что сестра давно стала для него чужой — со смерти отца, который не слишком ладил с материнской роднёй. Впрочем, оно было вполне понятно. Изидор не были достаточно приятными людьми. На месте отца Актеон сам не слишком бы любил Изидор — князья были слишком тщеславны, слишком горделивы и спесивы. Они никогда не прислушивались к чувствам других, никогда никого не жалели. Для них существовали только законы чести, которые соблюдались со всей строгостью, но не было законов милосердия. Актеон порой чувствовал себя рядом с ними неуютно. Из всех людей в Дараре только Сибилла относилась к нему по-доброму. Только она не упрекала его в том, что Актеон сирота, и ему приходится жить на попечении у родственников. И именно Сибилла тогда решила сделать его наследным князем, пусть молодой человек и не был самым близким претендентом на этот титул. А теперь и она не хотела его видеть... Теперь и она не звала его в свои покои. Теперь и ей стала безразлична его дальнейшая судьба... Актеон не уверен, что ему вообще стоит возвращаться во дворец, если теперь жизнь будет течь так. Пожалуй, стоит остаться в Аменгаре навсегда. Во всяком случае, пустыня никогда не обманет, никогда не причинит боль, если только человек сам по глупости не причинит её себе...       Актеон возвращается в Дарар уже под вечер, и снова видит полный осуждения и презрения взгляд тётки Птолемы, что хотела в своё время сделать наследным князем своего сына. Этот взгляд уже кажется ему привычным. С того самого дня, когда Сибилла объявила Еона наследником, многие родственники стали относиться к нему ещё хуже, чем раньше. Обиднее всего было то, что Юмелия — сестра — была на стороне тётки Птолемы и остальных. Впрочем, обращать внимание на тётку кажется ему недостойным. Подумаешь, что там считает эта выжившая из ума старуха!.. На подобных людей не стоит даже смотреть лишний раз, не то что — думать, что у них в голове. Птолема, Юсуфия, Юмелия, Мирьям, Айгуль и многие другие женщины из рода Изидор ненавидели всё, что происходило не так, как им хотелось. Впрочем, Сибилла тоже была из числа этих женщин. Должно быть, у Маликорнов или Итиноссов всё было иначе, но Изидор уже привыкли к подобному. И Актеону порой кажется, что в женской части Дарара интриг и крови куда больше, чем в мужской. Возможно, пренебрежение Юмелии родным братом было вызвано как раз этим — она не хотела, чтобы многочисленные тётушки и кузины накинулись на неё. Впрочем, Актеону вряд ли может стать от этого хоть чуточку легче. Порой, наследнику кажется, что он ненавидит Изидор так же сильно, как и их врагов. И, возможно, хоть это и было неправильно до одури, Актеон находит и в этом свою прелесть. В конце концов, это придавало его жизни необходимую горечь. Без горечи же невозможно почувствовать и сладости, и счастья, и свободы...       Наследный князь неторопливо — спешка у Изидор не в чести, они же не какие-то сумасбродные Астарны — слезает с коня. Азур устал за этот день, и, вероятно, завтра Актеону следует взять из конюшни Ештара, а Азуру дать отдохнуть подольше. Конюшни Дарара не так хороши, как у Киндеирна или Филиппа, или Лоранда, но наследный князь уверен, что подобная мелочь будет легко устранима, если только ему удастся привить Сибилле любовь к конным прогулкам. Нарцисс Изидор больше любит ходить пешком, а наследная княжна Мадалена больше любила верблюдов, чем лошадей.       Мадалена была старше его почти на пятьдесят лет, и наследной княжной стала несколько раньше. Она почти не жила теперь в Дараре, предпочитая собственное поместье — Фелистену, что находилась почти на границе с уровнем Реветт, считавшимся южной границей подданства Феодорокис. Мрачнее Фелистены Актеон дома ещё не видел на своём веку. Мадалена не собиралась жить по правилам Сибиллы или по правилам остальных Изидор. Она жила в стороне ото всех. Её не трогали беды её рода, не трогали радости — она была изгоем для Изидор. Даже большим, чем Актеон. Она даже одевалась иначе, чем остальные девушки. Забавно... Мадалену даже прозвали «Фелистенским прокурором» за её честность, за её правдолюбие, которые так мешали тётке Мирьям, что приходилась Мадалене матерью. Она была известна во всём Ибере, как сенатор и как прокурор. Актеону казалось, что хотя бы за это её стоит уважать — она не боялась пойти против всей вселенной, если считала свою позицию правильной. Они с Сибиллой были похожи больше, чем кто-либо мог вообразить. Просто наследная княжна боролась со всем миром за правду, а великая княжна — из принципа, чтобы доказать что-то всему Ибере. И всё-таки Актеон считал выбор Нарцисса — наследную княжну выбирал именно он — вполне неплохим. Мадалена, быть может, не была столь эпатажной, как Сибилла, но была столь же гордой, столь же стойкой, и силы в ней было куда больше, чем хотелось представлять князьям Изидор или кому-нибудь ещё с Ибере, чем возможно было представить. Мадалена была куда больше достойна быть наследной княжной, нежели кто-то из её кузин. Она, по крайней мере, хоть что-то из себя представляет, даже когда обходится без помощи рода. И, пожалуй, только она из нынешнего поколения Изидор смогла бы возглавить род. Только она могла бы справиться с этими горделивыми, взбалмошными людьми. И, пожалуй, за это князя Нарцисса стоит поблагодарить. Хорошо, что он выбрал её, а не Айгуль или Юсуфию.       Должно быть, заставить великую княжну полюбить конные прогулки не будет слишком трудно — Сибилла Изидор любит развлечения почти так же сильно, как и власть или плотские удовольствия. Должно быть, Актеону удастся сделать это довольно скоро — когда княжна в очередной раз заскучает. Сибилла скучала всегда примерно раз в два-три дня. И тогда все силы череды её любовников были направлены на её развлечение. Однако, Актеону приходит в голову эта мысль только сейчас, возможно теперь всё станет несколько труднее. Теперь вот-вот должна начаться война — Киндеирн собирает войска на Сваарде, Малус — на Шайве, а Филипп Феодорокис — на Герведе. Сибилла же не так давно созвала глав всех родов, что служат княжескому дому Изидор, всех своих вассалов. Актеон не был на том собрании. Сибилла не позвала его. Как не позвала никого из рода. Княжна всё стремилась сделать сама. И никто не посмел возразить ей в тот день. И в последующие — тоже. Она была главой рода, и если Нарцисс Изидор не возражал ей, то остальные и подавно не имели этого права. Это была в первую очередь война самой Сибиллы. Нельзя было оспаривать её решения, нельзя было противиться ей в чём-либо. Возможно, конечно, это должно было показаться странным, но Актеон уже давно приучил себя к мысли, что ни в коем случае не стоит удивляться тому, что делает его род. На удивление придётся потратить много времени и сил, а ни того, ни другого у наследного князя обыкновенно нет в достаточном количестве. В доме князей Изидор всё происходящее следует воспринимать как должное. Как что-то совершенно обыкновенное и обыденное. Тогда не будет никаких проблем. Во всяком случае, лишних проблем. А Актеон совсем не любитель попадать в неприятные или скользкие ситуации.       — Ты когда-нибудь так до смерти замучаешь коня! — недовольно говорит дядя, Актеон совершенно не помнит его имени, когда наследный князь выходит из конюшни. — Лучше бы занялся делом!       Будь Актеон младше — ему уже сто девятнадцать, и никто из Изидор не простит ему откровенного ребячества — он не удержался бы и показал дяде язык или скорчил бы рожу, или обозвал бы как-нибудь. Но теперь от него ждут совсем иного поведения. Теперь от него ждут, что он будет вести себя чинно и важно, как и положено наследному князю. Даже если Актеону всего сто девятнадцать, и для демона он только-только вышел из детского возраста. Теперь он наследный князь, и для него такое поведение совершенно недопустимо. Изидор готовы терпеть маленькие слабости Сибиллы, но лишь потому что она сильна, лишь потому, что может заставить их пожалеть... И пока Актеон не сумеет получить в роду такое же уважение к себе, ему стоит быть осторожнее — Изидор не Итиноссы, Ахортон или Херитеджи, с ними стоит быть осторожнее.       — Тётя Сибилла, кажется, искала тебя, — слышит наследник чей-то насмешливый голос, — я слышала это от одного её слуги!.. Кажется, его звали как-то странно... Только вот никак не могу вспомнить — как!..       Актеон усмехается. Аврелия Изидор всегда любила пошутить. И как только её терпели в роду? Она могла казаться вполне милой, но как только ситуация начинала ей нравиться, всё становилось для неё игрой. Игрой могли оказаться любые события. Совершенно любые. Что только придут Аврелии в голову. А прийти ей в голову могло что угодно, Актеон уже несколько раз проверял. Младшая княжна Аврелия Изидор могла быть совершенно неуправляемой, когда ей того хотелось, а хотелось ей этого, к огромному сожалению наследного князя, довольно часто. Она была столь же невоздержанной, своенравной и безрассудной, как и Сибилла, и, в отличие от почти блаженной Мадалены, в первую очередь думала о собственном удовольствии и веселье, а не о мировом благе или мировой справедливости.       Аврелия была ещё одним человеком, помимо Сибиллы, Нарцисса и Мадалены, кто относился к нему без особого недоверия и пренебрежения. Кажется, она считала его забавным. Как и почти всех в Ибере. Княжна не сердилась на него из-за титула, особого расположения Сибиллы и из-за денег и имения, которые причитались Актеону из-за титула наследного князя. Аврелии, казалось, вовсе было плевать на титулы, деньги и всё с ними связанное. Её совершенно не волновали дела рода, дворцовые интриги, сенатские разборки и тому подобное. Вполне возможно, что она опять сказала первое, что пришло ей на ум, когда увидела Актеона. Конечно, кто из Изидор не догадывается, что молодой человек ждёт того, когда великая княжна позовёт его?.. Наверное, об этом догадывались все — Актеон был не силён в лицедействе и лжи.       Наследный князь и не думает верить Аврелии. Сколько раз уже бывало, что эта девушка обманывала его? Сколько раз уже бывало, что он вёлся на её дурацкие розыгрыши, и оказывался посмешищем в глазах всего рода? Аврелия вечно придумывает всякие глупости, за которые потом приходится отвечать не ей. И как только Гидеон Эмракс до сих пор не придушил её?.. Актеон, наверное, убил бы её, если бы ему пришлось встречаться с ней чаще, чем теперь. С Аврелией было совершенно невозможно общаться! Никогда нельзя было понять, говорит ли она правду или шутит. Никогда нельзя было догадаться, смеётся она в этот момент над тобой или желает тебе блага, или честна с тобой, или хочет убить, или всё сразу. Чаще всего был последний вариант. Актеон помнит, что его кузина никогда не любила останавливаться на чём-то одном. Ей всегда всего было мало — жизни, золота, любовников, мести, власти, сражений, игр, смеха... Как и Сибилле. Не то что Мадалене, готовой терпеть неудобства ради высшей цели. Не то что Мирьям или Птолеме, которые ничего не могли сделать сами, а только осуждали всех подряд, придумывали очередные правила поведения — зачастую, абсурдные — и искали во всём изъяны.       — И на этот раз я не шучу! — крикнула Аврелия, убегая в сторону обсерватории, в которой так любила встречаться с Гидеоном.       В обсерватории было, пожалуй, уютно. В этом просторном помещении не было столь много позолоты и лепнины, как везде в Дараре, зато было намного больше ковров, подушек, не было почти ничего жёсткого, тяжёлого, чего-то, что въелось бы в память Актеона, когда он был ещё ребёнком, сиротой, которого отдали на попечение родственников с материнской стороны. В семь лет Актеон побаивался обсерватории. Считал, что там обитают страшные духи, которые всё норовят утянуть тебя в потусторонний мир, в мир мёртвых... Смерти матери Актеон не помнил, зато видел, как умирал его отец — как стонал, как постоянно просил дать воды, как тяжело дышал... Мальчику казалось, что там ужасно. В этом загробном мире, который забрал обоих его родителей. Отец всё твердил, что ему предстоит гореть за свои грехи. И Актеон боялся. Боялся и ничего не мог понять. А обсерватория казалась ему местом загадочным, непонятным, неизвестным, а потому и очень пугающим. В пятнадцать Актеон уже сам любил тайком забираться туда по ночам и смотреть на звёзды. В пятнадцать мальчику казалось, что во всём Альджамале нет ничего прекраснее звёзд. В обсерватории было много мягких подушек и ковров, на которых можно было прилечь. И было видно так много... Актеон любил проводить пальцем по карте звёздного неба, составленной тётушкиными мудрецами, а потом пытаться найти созвездия на настоящем небе. И засыпать уставшим после долгого дня на подушках и коврах он тоже любил. В обсерваторию не заходила ни одна из тёток. Только Сибилла. Иногда ещё — Аврелия или Мадалена, но к тем юноша был готов привыкнуть. Актеон прекрасно понимает младшую княжну в том, что ей так нравится назначать свидания своему Гидеону именно в обсерватории. Будь у Актеона человек, которого бы он мог приглашать на свидания, он бы тоже устраивал эти свидания в обсерватории.       Молодой князь не слишком хорошо понимает, для чего тётка зовёт его к себе — если, конечно, это не очередная шутка Аврелии, которой захотелось сегодня побыть более жестокой, нежели обычно. Впрочем, её капризы были давно ему известны. Она всегда руководствовалась лишь своими сиюминутными желаниями. Она действовала лишь так, как ей самой было угодно. И обычно оказывалась права, пусть её поступки сначала и казались странными, необдуманными и причиняющими ей вред. По характеру Аврелия жутко напоминала ему Сибиллу, пусть внешне они весьма сильно отличались.       Впрочем, Аврелия была всего лишь Аврелией, вредной младшей княжной, у которой на уме было множество глупых идей. Иногда она была удивительной, необычной. Иногда хотелось смеяться после её шуток. Но Актеон никогда не считал эту девушку кем-то очень важным для себя. Никогда не считал её достаточно близкой — хоть с Юмелией он и общался куда меньше, но та, всё-таки, была его сестрой.       Аврелия всегда была лишь Аврелией. Кузиной Актеона, Мадалены и Юмелии. И ещё был десяток представителей младшего поколения Изидор, которому Аврелия приходилась кузиной. Родных братьев или сестёр у неё не было. Она не была тем человеком, насмешки которого могли бы больно ранить Актеона.       Сибилла Изидор же всегда казалась ему потрясающей женщиной. Второй такой не сыскать во всём Ибере! Впрочем, Актеон уверен, что второй такой Ибере просто не выдержал бы — чего только стоит её противостояние с Киндеирном и генералами. И всё-таки, не найдётся другой столь красивой, столь соблазнительной, столь желанной и обаятельной, чтобы хотелось верить ей даже тогда, когда она явно лжёт. Сибилла никогда не боялась показать свою злость или свою слабость.       Она не была похожа на своих трусливых скучных кузин, не была похожа на чинных и благоразумных соседок из великих родов, не похожа на горделивых до абсурда женщин из Сената... Она была необыкновенной. Актеон всегда считал её такой — яркой, несколько взбалмошной, свободолюбивой и очень гордой, сильной и необычайно смелой. Актеон готов восхищаться ею каждый день, каждый час своей жизни в Дараре. Она похожа на богиню из тех, про которых древние сочиняли свои мифы и легенды. Она похожа на богиню красоты, войны и смерти, одетую в золото и жёлтый шёлк. Она похожа на существо иного толка, чем демоны — на существо куда более утончённое и даже мифическое.       Язычница! Златоглазая язычница — так называл её брат, Нарцисс Изидор. Златоглазая язычница, завёрнутая в одежду пророчицы, платье из жёлтого шёлка и множество шалей разных оттенков жёлтого и золота, смеющаяся надо всем Ибере. Яркая, взбалмошная, величественная — всё сразу. Она не была готова кому-то подчиняться. Ни правилам, ни законам, ни религии. Только себе самой. Она не пыталась казаться праведной или доброй. Ни в коем случае! И не пыталась казаться честной. Сибилла чем-то была похожа на змею — она всегда могла вывернуться, выскользнуть, она всегда была язвительной, с её губ как будто слетали капли яда, она могла заставить плакать — от горя, от досады или от гнева, или от чего ещё — почти кого угодно... На змею из тех, которые вышиты на гобелене в тронном зале. Герб Изидор включал в себя изображение двух крупных змей — кобры и анаконды — и около десятка совсем маленьких внизу герба, и всё это на жёлтом фоне. Актеон, будучи девятилетним мальчишкой, тогда его впервые пустили в тронный зал, как-то спрашивал у Нарцисса, что означают змеи на их родовом гербе, тот с усмешкой сказал, что анакондой является он сам, а коброй — Сибилла. Теперь наследному князю порой кажется, что Сибилла действительно напоминает кобру. Ядовитую и злую, когда кто-то осмеливается её потревожить.       Актеон Изидор плохо помнит мать, помнит разве что её плавную походку и певучий голос. Он уверен, что мать была другой — не такой, как все Изидор. Другой. Мягкой и доброй. Сестра помнит её куда лучше — той было шесть лет, когда она умерла, а Актеону всего три. Актеон знает, что мать его когда-то была наследной княжной Элени Изидор, что когда-то сбежала из родного дома для того, чтобы быть вместе со своим возлюбленным, а через десять лет умерла от чахотки на чужом, холодном и мрачном уровне. Он знает, что его мать была младшей сестрой Сибиллы и Нарцисса. И молодой мужчина уверен, что она была совершенно другой. Не такой, как великая княжна... Но мать он уже почти не помнит, её образ постепенно стирается из его памяти, с каждым днём становясь всё более блёклым и размытым. Зато Актеон помнит самоуверенную улыбку княжны, её звонкий смех, белые зубы и мягкие волосы. Сибилла словно состояла из жёлтого шёлка, жемчуга и колокольчиков, которые звенели почти постоянно.       Пройти в покои Сибиллы можно только через женскую часть Дарара или через крышу. И второй вариант, надо сказать, нравится Актеону куда больше. Его тётки ни за что на свете не пропустят его. Вытолкают, даже не выслушав. Мужчине в женскую часть дворца вход воспрещён, даже Нарциссу, который был великим князем, а Актеон всего лишь наследный и уже давно не ребёнок, которому позволено там находиться. Так что остаётся карабкаться на крышу, чтобы потом спуститься в комнаты Сибиллы через окно.       Наследный князь находит великую княжну в её личном саду. Подумать только — ещё сто лет назад он не мог даже мечтать о том, чтобы побывать здесь: среди этих деревьев, что были привезены в Альджамал со всех уровней, среди этих прудов, вырытых специально для княжны, среди этих ярких цветов... А теперь он мог даже прикоснуться к каждому цветку и каждому дереву.       Сибилла купается в одном из прудов. И на этот раз она одета во всё белое, что кажется Актеону ужасно непривычным. Наследный князь уже давно не видел свою тётю в белом. Впрочем, чего таить — он уже несколько месяцев не мог получить приглашения в её покои, а без этого приглашения юноша не смел к ней заходить. Пожалуй, никто из Изидор не посмел бы.       Если бы только Актеон мог, то он бы обошёл пруд с другой стороны и посмотрел на неё — должно быть, она выглядит просто прекрасно в это промокшей насквозь белой сорочке. Ему безумно хочется это сделать, но он, пожалуй, далеко не в том положении, чтобы осмелиться на такое безумие. Сибилла будет недовольна, если он осмелиться поступить слишком дерзко. Ей не понравится, если Актеон не будет думать о своих действиях и не сможет контролировать свои желания. Тем более, что желание у него в данный момент только одно. И если великая княжна позвала его на серьёзный разговор, касающийся судьбы рода, войны или чего-то в этом духе, то её ужасно рассердит его поведение, которое она сочтёт неподобающим и легкомысленным.       — Сибилла, — приветствует её молодой человек.       Наследный князь может поклясться, что великая княжна улыбается, когда слышит его голос. Он уверен, что смог бы увидеть её улыбку, если бы стоял с другой стороны пруда. Возможно, что предчувствие обмануло его. Возможно, что она не собирается сообщить ему никакой неприятной новости. Возможно, что она просто хотела его видеть, что она просто хотела обнять его, расцеловать. Актеону хочется верить, что это так. Хочется верить, что Сибилла сейчас рассмеётся, встанет, подойдёт к нему и поцелует. И не будет ничего говорить.       Ни одного слова.       Актеон прекрасно помнит, что она никогда не любила, чтобы он звал её тётей, княжной или как-то ещё. Только «Сибилла»... Она никогда не любила, чтобы кто-то в её комнатах говорил о великих родах или даже о семейных делах. И наследному князю обыкновенно нравились эти правила.       Правила, которые, пожалуй, казались ему немного странными первое время.       Правила, без которых он при всём желании не смог бы представить Сибиллу теперь.       Молодой князь не может забыть их первой встречи, когда он был ещё совсем маленьким. Это случилось на похоронах его отца. Актеону было семь, и ему было страшно. Очень страшно. Отец — худой и бледный, с почти посиневшим лицом, с впалыми щеками и костлявыми крючковатыми пальцами — лежал в гробу, и мальчик не мог оторвать взгляда от него. Сестра, одетая в жёлтое платье — забавно, на том уровне, где они жили вместе с отцом, где он умер, цветом траура был именно жёлтый — стояла рядом и ревела в голос, а Актеон цеплялся за её руку и ещё пытался как-то докричаться до отца, как-то разбудить его. Не получалось. Он кричал и плакал, а Юмелия хватала его за руки, за плечи и кричала тоже, просила замолчать, не делать всё только хуже, просила держать себя в руках, просила не позорить её и себя... Сибилла тогда всю церемонию стояла в стороне, она не отводила глаз от гроба с телом своего зятя. Это Нарцисс бегал и распоряжался. Это Птолема недовольно шептала Мирьям, что более невоспитанного мальчишки, чем Актеон просто не найти. Это Мирьям говорила — почти в полный голос — Птолеме, что если достаточно строго и часто его наказывать, то любой характер можно исправить. И от этих слов ребёнку ещё больше хотелось сделать что-нибудь такое, что его тётки никогда не одобрили бы. Ему хотелось кинуться к телу отца и закричать, растолкать его, чтобы он встал и сказал, что с ним всё в порядке. Актеону тогда не хотелось верить, что он мёртв. По правде говоря, случись подобное с ним сейчас, он тоже не захотел бы верить. Разве легко поверить в гибель единственного близкого человека?       Но Сибилла тогда стояла в стороне. Актеон не сразу тогда обратил на неё внимание — эта женщина тогда не показалась ему более странной, чем остальные тётушки, не показалась удивительной. Впрочем, немудрено — в тот день мальчик вряд ли мог думать о чём-то, кроме гроба с телом его отца. По правде говоря, в тот день, пожалуй, будущему наследному князю Изидор казалось, что совершенно не имеет значения, кто будет его воспитывать. Это сестра дрожала от страха и пыталась выглядеть как можно более послушной и хорошей. Юмелия тогда чего-то боялась, и семилетний Актеон никак не мог понять, чего именно. Он-то думал, что всё самое страшное уже позади. Нельзя сказать, что он ошибался очень сильно. На первое время его отдали на воспитание Нарциссу — возможно, за это наследному князю тоже стоит благодарить Сибиллу, так как сначала род хотел отдать мальчика на воспитание Аргиросу или Стратону. Если уж есть у Нарцисса Изидор какие-то достоинства, то это спокойствие и терпеливость. Если уж что и уяснил Актеон за время обучения у великого князя, так это то, что Нарцисс никогда ни на кого не повышает голоса, не поднимает руку даже на слугу, со всеми старается быть предельно вежливым и умеет договориться практически с каждым. Нарцисс был, пожалуй, самым адекватным представителем княжеского рода Изидор. И безусловно самым мудрым. Его было невозможно обмануть, невозможно было вырваться из-под его надзора, но всё он делал столь мягко и незаметно, что сердиться на князя никак не получалось. В обучении у Нарцисса Актеон провёл шесть лет, после чего Сибилла решила забрать его себе. Так что, жизнь у Изидор для Актеона складывалась вполне удачно.       Актеон не мог не плакать тогда, не мог не кричать, не звать своего отца. Не потому, что боялся того, что его ждёт в роду матери. Совсем не поэтому. Об Изидор он тогда даже не думал. Он думал о том, что ему будет плохо без отца. Сибиллу в день похорон он увидел только тогда, когда после службы по покойнику та подошла к Актеону и положила свою руку ему на голову. Не стоит бояться, сказала она. Страх — самое унизительное из всех чувств... Юмелии она тогда ничего не сказала, она даже не коснулась её, а Актеону подарила медальон в виде змеи. Бронзовую кобру на золотой цепочке. Наследный князь хранит этот медальон до сих пор. В малахитовой шкатулке, вместе с теми письмами, которые вручил ему отец накануне своей смерти. Аккуратная стопка, перевязанная жёлтой лентой — лентой из волос Юмелии, которую он стащил в тот день. Жёлтый до сих пор не перестал быть для Актеона цветом смерти, однако он стал ещё и цветом Сибиллы, цветом солнца, цветом Аменгара, цветом княжеского рода Изидор... Жёлтый теперь окружал его. Был повсюду. В Дараре, в Аменгаре, в его собственном поместье Шезн, что находилось на востоке Альджамала — золотые чаши, инкрустированные драгоценными камнями, в основном, изумрудами и изредка рубинами, золотые статуи в помещениях и в саду, позолотой была выкрашена мебель, жёлтые гобелены, жёлтые шёлковые одеяния Сибиллы, золотые браслеты на её руках, жёлтые ленты в волосах кузин, жёлтые цветы в саду, пески Аменкара... Вся жизнь Актеона теперь была выкрашена в этот цвет. Жёлтый был повсюду. Лет в семь Актеон и представить себе не мог, что траур будет преследовать его всё время. Лет в семь Актеон и представить не мог, что окажется наследным князем великого дворянского рода, что будет нести ответственность не только за свои поступки, но и тех, кто должен был ему подчиняться. Иногда князь искренне не понимал — почему он был так прочно связан с этим цветом, с этим родом, к которому он по сути относился только как племянник великого князя и великой княжны. Это было немного странно, впрочем, наверное, удивляться подобным мелочам было бы просто глупо.       — Я нашла тебе невесту! — смеётся женщина.       Невесту... Как же это похоже на Сибиллу — объявлять все новости как раз перед тем, как это должно произойти! Она никогда не говорит ничего заранее или просто так. И если Сибилла говорит, что нашла своему племяннику Актеону невесту, это означает, что девушка вот-вот должна появиться в Дараре. И уже поздно пытаться как-то помешать свадьбе. Сибилла никогда никого не спрашивает. Даже Нарцисса. Впрочем, тот тоже далеко не всегда говорит о своих планах сестре. Однако это далеко не одно и то же. Нарцисса уважает даже Сибилла. Сибиллу слушается даже Нарцисс. Это являлось столь привычным, столь обыденным, что никто из Изидор уже не пытался говорить о подобных вещах. Великая княжна хотела женить его на девушке из рода, который, должно быть, должен был стать их союзником в предстоящей войне. Она уже не одну кузину Актеона выдала замуж за своих вассалов. Должно быть, невеста Актеона из одного из этих родов.       Невесту... Каким ударом, какой болью отзывается в сердце Актеона это слово... Невесту! Какую-то неизвестную ему девчонку, которую он никогда не полюбит и которая никогда не полюбит его! Наследному князю совершенно не хочется жениться. Не хочется, чтобы в его жизни появлялся кто-то ещё — а этот кто-то вот-вот должен появиться, ибо Изидор не Астарны, у которых позволено жениться на близких родственниках. Пару лет назад двое из кузенов Актеона были помолвлены с девицами из родов Цецил и Линедра. И если первая девушка была хотя бы красива, хотя бы обаятельна и мила в обхождении, то вторая казалась Актеону почти что уродиной. Но помолвку всегда можно разорвать, а брак — только по решению императрицы, у которой явно есть дела поважнее разводов в дворянских родах, если брак расторгает не Киндеирн Астарн, или по распоряжению Сената, который не слишком-то хорошо относится к роду Изидор.       Сибилла кажется такой равнодушной, какой не была ещё никогда на памяти Актеона. Кажется, он перестал интересовать её, перестал быть в её жизни кем-то важным, кем-то достойным внимания и хорошего расположения. Наследный князь всё ещё силится сообразить, из-за чего именно произошла такая перемена в отношении к нему великой княжны.       Она даже не поворачивается к нему. Не встаёт из пруда, не улыбается, не подходит к нему, как это бывало ранее. Продолжает сидеть неподвижно, как будто даже не замечает его присутствия. Актеону хочется подойти к ней, схватить за руки и спросить, что же именно произошло, что Сибилла к нему теперь так равнодушна.       Наследный князь не понимает, что именно останавливает его в данный момент.       Князь Нарцисс сказал бы, что добропорядочную женщину нельзя хватать за руки, нельзя кричать на неё... Но кто сказал, что великая княжна Сибилла Изидор — добропорядочная женщина?! Кто сказал, что она ведёт себя так, как должна вести себя добропорядочная женщина?! Нет, дело совсем не в этом. Актеон, пожалуй, позволил себе схватить её за руки, если бы она была добропорядочной, правильной, такой, какой должна быть женщина в её положении... Дело было совершенно не в том, на что мог бы подумать Нарцисс. Дело было в уважении, которое она внушала. Дело было в той власти, которую Сибилла просто излучала, которую олицетворяла собой. Власти скорее языческой богини, нежели человека, нежели женщины, которая была великой княжной дома Изидор.       — Кто она? — спрашивает Актеон.       Любая из тётушек сказала бы, что наследный князь напрочь забывает про все приличия. Про то, что он должен поблагодарить тётушку Сибиллу за заботу о нём, про то, что он должен дождаться, пока она ответит что-то на это, а только потом спрашивать, кто его невеста. Мирьям или Птолема вообще загрызли бы его своими нравоучениями, которые не прекращались, пожалуй, ни на минуту с самых похорон. И как только Юмелия с ними уживалась?.. Как только не желала убить?.. Актеону кажется, что если бы ему приходилось постоянно жить в окружении этих безмозглых куриц, он бы уже давно не выдержал и попытался бы убить хотя бы одну из них. А может быть, и обеих. Чтобы не делали жизнь других людей в Дараре столь невыносимой или даже просто неприятной. Чтобы не мешали жить тем, кто только начинает познавать мир, только начинает понимать Ибере, только начинает чувствовать его... Разве есть какой-то прок от тех, кто только всем мешает? Разве есть какой-то прок от завистливых, ограниченных существ, которые ничего дальше своего носа не видят?..       Впрочем, Сибилла — вовсе не Птолема и не Мирьям. Она куда умнее, куда мудрее, чем они. И эти глупые правила поведения для неё мало что могут значить. Во всяком случае, Актеону теперь остаётся надеяться только на это. Надеяться на то, что Сибилла человек куда более понимающий, чем её глупые ворчливые кузины, не знающие, над кем бы поиздеваться, чтобы только повысить свою самооценку. Надеяться, что Сибилла не станет расстраиваться из-за несоблюдения каких-то идиотских правил, от соблюдения которых никому не было пользы или вреда. Иначе императрица не выбрала бы её главой княжеского рода, входящего в состав великих дворянских домов... И, пожалуй, где-то в глубине души наследный князь всё ещё надеется на то, что княжна усмехнётся и скажет, что просто пошутила, что никакой невесты нет. И никогда не будет. И что никакой невесты и быть не может.       Но Сибилла ничего не говорит.       Актеон заранее не любит эту девушку. Он заранее готов её проклинать и ненавидеть. Как она смела так бесцеремонно вторгаться в его жизнь, рушить сложившийся уклад? Кто она была такая, что врывалась в его судьбу так скоро? И Актеон не может быть уверен в том, что ему не захочется причинить ей боль, не захочется отравить ей жизнь за то, что она портит жизнь ему. Актеон бы убил её, если бы только имел на это право. Но этого права он не имеет — он наследный князь, и за такой его необдуманный поступок будет отвечать весь его род. И Сибилла тоже.       Актеону хочется, чтобы происходящее оказалось лишь дурным сном. Хочется, чтобы он побыстрее проснулся, и оказалось, что никакой невесты нет и в помине. Что это просто его фантазии. И ничего больше. Ничего, что могло бы как-то повлиять на его жизнь. Ничего, что значило бы для него хоть что-то.       Сибилла — Актеон не заметил, когда она успела подойти к нему так близко — прижимает свой палец к его губам и улыбается. В этот момент молодому князю кажется, что она чем-то напоминает кошку. Кошку, что ласкается к людям только тогда, когда ей самой этого хочется. Кошку, которая может очень больно оцарапать, если наступить ей на хвост или просто разозлить. Желтоглазую, чёрную, с мягкой шелковистой шерстью, по которой так хочется провести рукой... Символ несчастий, приносящий радость и иногда боль или раздражение.       — Ты всё увидишь сам! — говорит княжна всё с той же улыбкой. — Нарцисс вот-вот должен её привезти в Дарар!       Она берёт его за руку и тащит куда-то через весь сад, а потом заставляет подняться по лестнице в свои верхние покои — там Актеон не был ещё ни разу в своей жизни. Белая сорочка, которая надета на Сибиллу, промокла насквозь. И Актеон очень старается сейчас не смотреть на княжну. А она подводит его к зарешеченному окну. Наследный князь не сразу понимает, чего именно Сибилла от него хочет.       Через эту решётку видно всё, что происходит внизу. Должно быть, Сибилле нравилось подходить к ней и наблюдать за тем, как жили представители её рода, когда считали, что она того не видит. Через эту решётку виден коридор в замке Дарара — с мраморным полом, резными цветными колоннами. Видна даже крыша из кусочков цветного стекла, если посмотреть наверх. Только минут пять спустя Актеон всё понимает. В коридор ступает Нарцисс и девушка, которую он ведёт за руку за собой.       Дядя кажется уставшим, но вполне довольным собой. Ещё бы — поручение своей сестры он выполнил, побывал на другом уровне (Нарцисс любил путешествовать) и, скорее всего, удовлетворил некоторые свои нужды.       Девушка, которую Актеон видит, кажется ему нелепой. По росту она, пожалуй, едва ли особенно выше Сибиллы, однако кажется столь неловкой, столь неуклюжей, что невольно пробуждает в Актеоне чувство отвращения. Она одета весьма странно — никто из Изидорских девушек не надел бы столь нелепую одежду, что, кажется, состоит из непонятных Актеону узоров. Одежда девчонки кажется тяжёлой, объёмной, совершенно неподходящей для Альджамала. Девушка упорно разглядывает мраморный пол, так что лица её наследный князь увидеть никак не может. Её движения лишены грации и плавности, которые присущи всем девушкам и женщинам Дарара.       В первое мгновенье она напоминает Актеону медведицу, одетую в дорогие одежды. Но как медведицу ни разодень — она всё равно останется медведицей. Неуклюжей, переваливающейся с ноги на ногу... Эта девушка чувствует себя скованно. И где только Нарцисс её раздобыл?.. Да та же кузина Эмине будет выглядеть приятнее! Да даже невеста одного из кузенов наследного князя — та, которая из герентенского рода Линедра — будет казаться более красивой!..       Невеста, подобранная великой княжной и великим князем, кажется Актеону ровесницей. Если и младше или старше, то совсем ненамного. На пять-шесть лет максимум. Её тёмные волосы кажутся растрёпанными, сама она довольно растерянной и неряшливой, а одежда слишком небрежной и мятой. Наследный князь усмехается — вот же престарелый сластолюбец его дядюшка!.. Актеон всегда знал о подобных увлечениях князя Нарцисса. Впрочем, он вряд ли имел хоть какое-то право осуждать своего дядю за это.       Актеон едва ли может скрыть те эмоции, которые вызывает в нём эта девчонка. Куда легче скрыть обожание, восторг, нежели презрение и разочарование в чём-либо. Куда труднее не выглядеть несчастным, когда все надежды — даже самые простые — рушатся в одно мгновение. Он никогда не сможет полюбить эту девушку. Никогда не сможет быть ей хорошим мужем...       — Надеюсь, после свадьбы ты не забудешь приходить ко мне, — сладко протягивает Сибилла, обнимая его со спины.       Наследный князь вздрагивает от неожиданности, когда слышит эти слова, и поворачивается к ней. Сибилла улыбается. Кажется довольной его реакцией. Её длинные пальцы, на которых множество дорогих перстней, ласково проводят по щеке Актеона, а сама княжна выглядит почти радостной. И молодой князь не выдерживает и впивается в её губы поцелуем.