Язычница

      Картинка перед глазами девушки плывёт. Она ничего не соображает. «У меня нет выбора» — единственная мысль, которая бьётся в голове у певнской княжны. Она была обязана это сказать. Обязана была произнести это отвратительное слово, которое теперь решало всю её дальнейшую судьбу... Ей кажется, что что-то внутри неё умерло, как только она сумела сказать это. Что это было? Гордость? Чувство собственного достоинства? Душа? Ветта медленно ступала по роскошному ковру лилового цвета и никак не могла понять, что именно с ней не так. Ноги едва держат её, но девушка не позволяет себе опереться на плечо своего жениха. Впрочем, он не особенно-то горит желанием как-либо помогать ей. Ветта вполне может его понять, но от этого ей не становится легче. Напротив, от этого ей ещё больше хочется ненавидеть этого князя... Священник продолжает венчание дальше. Для этого им обоим — Ветте и Актеону — нужно опуститься на колени, чтобы Киндеирн и Сибилла подняли венец над их головами, а священник прочёл молитву. Актеон опускается на колени довольно быстро. Ветта смотрит на него и не понимает, как подобное «счастье» могло случиться с ней. Девушка медлит. Ей совершенно не хочется опускаться на колени, не хочется, чтобы эта свадьба продолжалась. Ветта оглядывается. В зале много народу, но кроме Нарцисса нет никого, кого бы девушка знала хотя бы немного — Сибилла кажется княжне слишком опасной, слишком врагом, чтобы хотя бы чуть-чуть доверять ей, а жених... Жениха Ветта ни капельки не любит. Девушка опускается на колени. Пол кажется ей слишком жёстким. Колени начинают болеть. А священник словно нарочно медлит, читает молитву как нарочно медленнее, чем следовало бы. Над головой Ветты венец держит сама Сибилла. И девушке хочется провалиться со стыда под землю — почему-то присутствие этой женщины на свадьбе кажется девушке почти кощунственным. И княжна никак не может объяснить самой себе — в чём именно дело. Актеон смотрит на неё недовольно, рассерженно, зло, и девушке хочется толкнуть его. Впрочем, она сама, должно быть, смотрит на своего жениха — уже мужа — недовольно. Ветте приходит в голову мысль, что ненавидеть друг друга в их ситуации просто глупо. В конце концов, они оба совершенно не виноваты в том, что родители решили обвенчать их. Только вот раздражение, появившееся ещё с той первой встречи, когда певнская княжна пыталась выкрасть из стойла коня своего жениха, никак не хочет исчезать, оно сковывает стальными цепями грудь, не давая дышать, не давая совершать разумных поступков... Ветте кажется, что ей нужны железные нервы и стальная выдержка, чтобы пережить Изидор. Ей совершенно не хочется становиться частью их рода, как обыкновенно становились почти все, кто выходил замуж за изидорских князей или женился на изидорских княжнах. В ту пору, когда Ибере был только создан, Изидор были самым многочисленным дворянским родом — их в общей сложности было двадцать пять или двадцать шесть, тогда как тех же Астарнов было всего семеро. Ветта не хочет становиться одной из них, не хочет привыкать, не хочет смиряться. Ей хочется остаться той девчонкой, которая бежала по лесам Леафарнара, той девчонкой, которую встречало каждое дерево, которой улыбался каждый ручей, которую ласкал каждый лучик солнца... Только вот у неё совершенно нет уверенности, что всё будет так, как ей хочется. Ветта лишь терпеливо стоит на коленях и ждёт, когда всё закончится. Ей кажется, что самое главное для неё сейчас — перетерпеть, переждать. И всё станет лучше. Ветта смотрит на неподвижное, напряжённое лицо своего супруга и думает, каким он ей кажется отвратительным — в своей непомерной гордыне, которую вряд ли кто-нибудь сможет пересилить. И княжна — возможно, ей уже стоит называть себя в мыслях княгиней — может не справиться с ним. Страшно даже подумать, во что может превратиться её жизнь. Девушке хочется проснуться. Хочется закрыть глаза, открыть их снова и очнуться уже в отцовском тереме, среди сестёр и братьев, хочется оказаться на таком родном Леафарнаре, хочется вдохнуть полную грудь воздуха и бежать, бежать, бежать, покуда хватит сил... Ветта Певн чувствует себя маленькой девочкой, заблудившейся в лесу — уставшей до полусмерти, отчаявшейся, напуганной так сильно, что хочется поддаться той панике, которая окутывает всё существо. В конце концов, ей всего сто семнадцать, и для демонов она совсем ещё дитя. Ребёнок, который и не обязан понимать всё происходящее. Только вот обычные дети не обязаны владеть собой. А Ветта должна помнить, что она — княжна.       В зале слишком много народу, слишком душно. И все они смотрят на неё. Смотрят, ждут, что она совершит ошибку, оступится, даст повод для насмешек... Девушке катастрофически не хватает воздуха. Ветта едва может поверить в то, что она только что сделала. Она согласилась... Согласилась на эту чёртову свадьбу, хотя могла бы хотя бы попробовать отказаться. Платье жмёт в груди, Ветте хочется убежать, сдёрнуть с себя ставший слишком узким сарафан, хочется скинуть с ног неудобные сапоги, выдернуть из косы ленту... Ветте хочется побежать, бежать по зелёной траве или холодному снегу, взмахнуть крыльями, прыгнуть и... полететь. Она готова практически на всё, чтобы вырваться из этой золотой душной клетки, где ей предстояло застрять на долгие годы, века, тысячелетия, а быть может — и на всю оставшуюся жизнь. Дарар является самой настоящей тюрьмой. Пусть и только для Ветты. Когда священник заканчивает читать молитву, когда он объявляет их мужем и женой, когда Киндеирн и Сибилла, убирают венцы, девушка осмеливается встать. Голова у неё кружится, а в груди всё не утихает буря разочарования и злости, бессильных, но владеющих ею безраздельно. Актеон тоже встаёт. В его глазах явно читается гнев. И девушке хочется толкнуть его — толкнуть при всех, кто сидит сейчас в зале и наблюдает за церемонией — и накричать, потому что не он один жертва этого династического брака, потому что не он один страдает от произошедшего, не ему одному неприятно, что в зале собралось столько демонов разных титулов, социального положения и званий. Только вот подобное поведение совсем не пристало девушке благородного происхождения, старшей дочери князя Светозара Певна и княгини Кароль Певн, урождённой графини Магот. Подобное поведение будет совершенно непозволительным для неё — те, в чьих жилах течёт благородная кровь, просто не имеют права закатывать истерики. И девушка терпит, старательно терпит, надеясь никаким способом не выдать себя, не показать своего негодования, не показать своего горя. Актеон берёт свою жену за руку — как и положено по обряду. Он сжимает её пальцы с такой силой, что Ветте становится почти больно. И в ответ она тоже сжимает его руку так сильно, как только может. Девушка старается не думать о том, как именно может отомстить ей её новоявленный супруг ночью. Ей не хочется думать, что он может быть способен на такую низость. Пусть Актеон и кажется ей препротивным, он же всё-таки князь, демон из благородной семьи — Нарцисс Изидор вряд ли позволил бы себе нечто подобное, и Ветте кажется, что и её супруг должен обладать похожими принципами. Во всяком случае, она на это очень надеется. Пожалуй, ей совершенно невыгодно ссориться лишний раз с Актеоном — всё равно ничего теперь не изменить. Актеон надевает на её палец кольцо, торопится, делает это так неаккуратно, небрежно, что царапает ей руку... Ветте хочется залепить ему пощёчину, только вот этот жест выглядел бы недостойно истинной княжны, и девушке думается, что лучше сделать подобное после. Сейчас она не имеет никакого права позорить род своего отца. Поэтому девушка старается вести себя как можно спокойнее — она послушно надевает на палец своего мужа, пытается улыбнуться, когда звучит торжественная речь в исполнении Сибиллы, делает вид, что совершенно спокойна, пока глядит на эти завистливые лица, всех тех изидорских княгинь, которые сидят в зале, пока глядит на смеющихся, беспечных изидорских княжон, которые никогда не смогут понять её хотя бы наполовину. Поэтому Ветта изо всех сил старается не показать своего недовольства всей этой ситуацией. Только вот Актеон Изидор вряд ли может её понять — порой девушке кажется, что он и вовсе князь только на словах. Человек, получивший воспитание в такой благородной семье, не должен быть настолько грубым. Девушка едва ли может понять, что именно нашла в нём великая княжна Изидор, за что Актеона можно было сделать наследным князем. Впрочем, возможно, он был преданным, честным и был неплохим полководцем — в этих качествах Ветта ещё не имела никакой возможности убедиться на практике. И по правде говоря, девушке не особенно-то хочется в чём-либо убеждаться. Она вообще предпочла бы не видеть своего супруга лишний раз. А с ещё большим удовольствием княжна и вовсе не видела бы его ни разу в своей жизни. Всё было бы куда проще, если бы мужем Ветты стал кто-то другой.       В зале, где они находятся, не меньше пяти сотен демонов, и девушка чувствует себя неловко. Все смотрят на неё, словно пытаются заметить в ней какой-нибудь недостаток. У Ветты много недостатков. Она гневлива, непокорна, свободолюбива — не лучшие качества для женщины, для жены да и вообще для того, кем хотят управлять. И с тем моментом, когда церемония венчания заканчивается и начинается свадебный пир, ситуация лучше не становится.       Ветте и Актеону не дают даже сесть, не дают даже притронуться к кушаниям. Гости кричат «горько»... Никто из них даже не задумывается над тем, как противно Ветте видеть это лицо так близко, как противно ей целовать губы своего мужа. Никто из них даже представить себе не может, как сильно девушке хочется сейчас просто разрыдаться. Никто из них не может понять, как Ветте хочется остаться в одиночестве, спрятаться от этих любопытных глаз... Зелёный атласный сарафан — тот самый, праздничный, расшитый серебром, который матушка положила ей в сундук — слишком тесен и жмёт в груди. Скорее всего, думается девушке, мать перепутала и положила Ветте — когда приехал Нарцисс — сарафан Лукерьи — Мерод слишком маленького роста, чтобы Ветте он был хоть немного впору, а вещи Евдокии были бы княжне скорее велики.       Когда наследный князь и его молодая супруга начинают танцевать, Ветта то и дело наступает ему на ноги. Актеон шипит от недовольства и сжимает её руки так сильно, что девушка уверена, что на следующий день появятся синяки. Ветта не слишком изящна, не слишком грациозна, она сама порой чувствует себя медведицей, неловкой и слишком большой. Танец кажется девушке самой настоящей пыткой. И она чувствует себя счастливой, когда это всё заканчивается, и Ветта может вернуться обратно к столу, за который почти тут же садится.       Актеон танцует с Сибиллой. По правде говоря, девушке кажется, что с этой женщиной её муж смотрится куда лучше, чем с ней самой. Сибилла красива — есть в ней что-то дьявольское, что-то тёмное, что-то настолько нежное и горькое одновременно... В своём жёлтом платье великая княжна кажется особенно прекрасной. Не то что Ветта — она всегда была слишком простенькой, слишком грубоватой, чтобы кто-то мог относиться к ней с такой же нежностью, как Актеон относится к Сибилле — эту нежность певнская княжна прекрасно видит. К ней кто-то подходит с предложением потанцевать. Сначала Ветта даже не смотрит на него. На этого демона, что решил над ней поиздеваться.       — Я не слишком хорошо танцую, — говорит девушка, даже не поворачиваясь к своему собеседнику. — Пригласите лучше кого-нибудь другого.       Но мужчина, который пригласил её, продолжает стоять рядом, словно бы Ветта ничего ему не сказала. Он не отходит от неё, не фыркает, не ругается, не обзывает уродиной или что-то в этом роде. Девушка не может понять, что же ещё ему нужно, этому назойливому поклоннику (если так можно было его назвать), если она уже отказалась, и поднимает глаза. Киндеирна Астарна она видела едва ли не впервые в жизни — если не считать дня перед венчанием, когда он появился в Дараре. Впрочем, правы были те, что говорили о том, что не узнать алого генерала просто невозможно. Он был слишком значимой фигурой для Ибере. И эта значимость, эта важность прослеживалась в каждом его жесте, в каждой морщине на этом бледном лице. Он казался нерушимым, очень крепким и очень тяжеловесным, пусть и вовсе не казался толстым, как один из нертузских графов, что тоже прибыл на венчание. Но в отличие от своего друга, одного князя из Храйнве — Ветта лишь слышала о нём — герцог был совершенно не похож на каменную статую. Нет, он был совсем не каменным. Совершенно.       Алый генерал, как и Сибилла, был воплощением самого пламени. Жаркого, безжалостного, смертельного, но... Великая княжна Изидор скорее похожа на лесной пожар, бесконтрольный и разрушительный, необузданный, а старший герцог Астарнский скорее похож на то пламя, что горит в печи, что может расплавить металл. Этот огонь тоже безжалостен, тоже смертелен, но никогда не причинит вреда до тех пор, пока не совершишь ошибки в обращении с ним. Они оба изумительны, прекрасны в своём величии, прекрасны в своём почти что безумии. Они оба внушают как страх, так и уважение, и почти не внушают любви, но только Ветте всё-таки куда больше нравится Киндеирн Астарн. Возможно, потому что она больше похожа на него, нежели на Сибиллу. А быть может — просто со злости на Актеона.       Зелёные — слишком внимательные, как кажется девушке — глаза лишь усмехаются грубости певнской княжны. Ветте думается, что он ведь очень красив — этот седой смеющийся герцог в алом плаще. Он был едва ли старше изидорской княжны, но выглядел куда старше. Впрочем, Ветта слышала, что у него было около пяти «вечных возрастов», тогда как обычно дворяне использовали только два — детский и взрослый. Говорили, что особенно красив Киндеирн был в том, в котором обычно появлялся раньше — пока ещё не обвенчался с Лизаветой Фольмар. Впрочем, он и сейчас очень красив. И девушке кажется, что они все совершенно неправы — те завистники, что рассказывают про Киндеирна ужасные вещи. Ветте он нравится. Больше, чем кто-либо в этом зале, больше, чем Нарцисс — такой вежливый и учтивый, такой внимательный к ней. Ветте нравятся его глаза, его изогнутые в усмешке губы, его широкие ладони...       — Если бы я хотел пригласить «кого-нибудь другого», я подошёл бы к «кому-нибудь другому», вам так не кажется? — смеётся алый генерал.       Ветта едва может держаться на ногах. От слов Киндеирна её ноги подкашиваются. Ей хочется упасть, спрятать лицо, закрыться руками от стыда... Ей почти что страшно — она едва ли понимает, что происходит. Это Евдокия с Лукерьей порой бывали на балах, это они умели танцевать, кружиться в бесконечных вальсах, делать реверансы, улыбаться всему этому и ничуточки не уставать. Это Евдокия считалась самой трудолюбивой и послушной из девочек Светозара Певна, это Лукерья считалась красавицей, самой талантливой из них, это Мерод была так очаровательна и мила, что на неё невозможно было бы сердиться, даже если бы она была совершенной бездарностью. Ветта же не считалась ни послушной, ни красивой, ни милой. Впрочем, отец всегда говорил ей, что она не была обделена ни физической, ни духовной силой, ни необычной внешностью. Правильно сказал тогда Нарцисс — она выглядела, как язычница.       Девушка поворачивает голову и видит своего мужа, танцующего с княжной Сибиллой Изидор. Она едва ли может смотреть на что-то, кроме его руки, лежащей на талии у этой женщины, руки, что с каждым мгновением хочет спуститься ниже. Она едва ли может видеть что-либо, кроме этих плеч, этой шеи, этих длинных волос, волнами лежащими на почти полностью обнажённой спине княжны, она едва может отвести взгляд от своего мужа, который что-то постоянно шепчет Сибилле. Либо признания в любви, либо что-то пошлое — иначе княжна Изидор не улыбалась бы так. Она словно смеялась Ветте в лицо, словно твердила с упорством, достойным лучшего применения — «он всё равно мой». Она словно усмехалась и говорила с презрением — «богиня любви тут я». Она словно хохотала и шептала с ядом, что плескался у неё на губах — «тебе нечего даже соваться». И Ветте от этого становится не по себе, пусть она и пытается скрыть свой страх перед этой красивой гордой женщиной, потому что само чувство страха княжне кажется недостойным девушки из дворянского рода. Недостойным той, у кого тоже есть гордость.       Ветте ужасно стыдно. Стыдно даже видеть, как её муж, ещё не отойдя от алтаря, принялся почти что изменять ей. При всех. В открытую. Будто бы Ветты Певн не существует вовсе. Пусть она и твердит себе, что это не ей нужно стыдиться, её щёки пылают от стыда. Девушка едва может смотреть на танцующих вместе Сибиллу и Актеона. Это зрелище кажется ей таким унизительным, что она едва может совладать с собой. И всё-таки Ветта не может отвести от них двоих взгляда.       — Я не умею танцевать, — шепчет она виновато. — Правда, не умею. Вы же видели — я оттоптала ему все ноги!..       Ветте хочется закричать. Закричать, затопать ногами, вцепиться ногтями в руку Актеона и кричать на него, кричать до тех пор, пока он не захочет её выслушать. Но она старательно твердит себе, что такое поведение будет просто бессмысленным с её стороны. И что она опозорит имя своего отца, если провернёт нечто такое. Ветта прекрасно понимает, как это будет выглядеть её поведение со стороны, если она позволит себе совершить что-то подобное. Так поступать нельзя. Нельзя показывать, что тебе не всё равно. Даже если это так... И если Ветта хочет быть княгиней, она должна быть не только смелой. Она должна быть сильной. И уметь скрывать свои эмоции, уметь закрывать глаза на то, как её будет унижать своими изменами её супруг.       Киндеирн молчит, и Ветта уже представляет брезгливое выражение на его лице — Астарны относились к танцам столь же трепетно, как и к владению оружием. Ей всё кажется, что она поведала ему какую-то ужасную правду о себе — как если бы она рассказала ему, будто бы отравила тысячу младенцев и заставила кого-то пить их кровь. Ветта словно наяву видит его презрительную ухмылку.       Но алый генерал лишь улыбается. Кажется, он вовсе не считает её глупой или нелепой. Смотрит всё так же дружелюбно, как и несколько минут назад. И Ветте самой хочется рассмеяться. На минуту все мысли об Актеоне и о том, что ждёт её, покидают Ветту Певн (она не хочет думать, что теперь должна называться Изидор), на минуту ей кажется, что все эти церемонии, весь этот пир не могут казаться ей важными. Ветте кажется, что вот-вот сейчас может произойти что-то, что полностью изменит её жизнь, что может сделать её счастливой... В какой-то момент девушка перестаёт видеть обнажённые плечи Сибиллы, перестаёт видеть взгляды Актеона, который едва ли может заметить хоть что-нибудь помимо великой княжны.       Алый генерал протягивает Ветте руку. И теперь девушка может смотреть только на тот перстень из белого золота с рубином. Что-то в этой вещи есть такого зловещего, что княгиня — ей стоит приучить себя думать, что она теперь не может называться княжной — не может решить, чего ей хочется больше — отшатнуться в ужасе и убежать или прикоснуться, почувствовать магическую силу этого предмета... Ветте нравится этот перстень, ей кажется, что нечто подобное может стать символом чего-то страшного, пугающего, как кости, в виде которых отлита оправа для камня, чего-то кровавого, как этот яркий, почти сверкающий рубин. Что же это такое — отец как-то говорил ей, что на подобные вещи, почти что артефакты, ей совсем не стоит смотреть. Что-то вроде родовых привилегий, которые порой были для девушки слишком непонятными и тяжёлыми — Певны были домом летописцев. Они должны были записывать то, что происходило в Ибере, рассказывать будущим поколениям истории, которые уже давно были бы забыты. Только вот Ветта никогда не любила сказки, предания и пророчества. Всё прошедшее казалось ей лишь жалкой дымкой воспоминаний, а будущее лишь миражом. Жить надо настоящим. Только настоящим. Только сегодняшним днём.       Киндеирн старше самого Ибере. Он появился ещё до того, как императрица решила создать этот мир. Он настоящий герцог — даже в своей нарочитой грубости, даже в своей простой одежде, совсем небогатой. И Ветте кажется, что она видит его. Его настоящего за этой бесконечной насмешливой улыбкой, которая никогда не покидала его лица с тех самых пор, как он обвенчался с Марией ГормЛэйт. Ветте кажется, что ей предоставилась возможность понять этого демона, понять самого алого генерала — отец бы гордился ей, если бы она сумела написать что-нибудь про этого мужчину. Отец гордился бы Веттой, если бы она смогла сделать это. И девушке безумно хочется, чтобы всё было именно так. Поэтому она больше не обращает никакого внимания на своего супруга. Всё-таки, старший герцог Астарнский куда интереснее наследного изидорского князька. Всё в нём было необыкновенным — от перстня на правой руке и застёжки на алом плаще (только теперь Ветта видит, что на плаще есть вышивка, того же цвета, что и сама ткань) до широких ладоней и слишком уж внимательных глаз. Девушке нравится думать, что она может понять его, понять самого алого генерала Киндеирна Астарна, почувствовать его душу, как он сам умеет чувствовать души всех в Ибере. Алый герцог куда интереснее Актеона. И куда вежливее. Княгиня прекрасно знает, что Актеону — своему мужу — она вряд ли когда-нибудь будет нужна. Но ей всего сто семнадцать, и пожалуй, ей всё-таки хочется любви, понимания, уважения... Как любой девушке, как любой женщине... Ветта не знает, сколько именно подобное может продлиться. Не знает, застынет, зачерствеет ли её душа, и когда это произойдёт. Только вот она совершенно не уверена, что до той поры она не убьёт Актеона, не придушит его одной из ночей подушкой, не уверена, что не совершит что-нибудь ещё более безумное.       — Просто у вас никогда не было хорошего партнёра в танце! — насмешливо произносит Киндеирн. — Не бойтесь, я достаточно хорошо танцую, чтобы помочь и вам.       Ветта может лишь улыбнуться этим словам. Как будто она не может понять, что именно умеет, а чего не умеет. И танцы точно не входят в список того, что девушке хорошо удавалось бы — с самого детства она всегда чувствовала неуклюжей, когда следовало повторить эти движения за мадам Дюваль, женщиной, которую матушка пригласила специально для того, чтобы обучать своих дочерей танцам, музыке, рукоделию и хорошим манерам. Ветта была не слишком-то хорошей ученицей. Порой она даже сбегала в лес, к озеру и реке. Только потому, что не хотела лишний раз видеть мадам Дюваль и слышать её бесконечные замечания. Ветта не чувствовала себя виноватой за то, что не была достаточно изящной, грациозной, что не умела улыбаться, когда это необходимо, что не могла держать язык за зубами, когда её обижали или просто говорили что-то, что слышать ей было ужасно неприятно. Это её сестёр мадам Дюваль каждый раз хвалила. Это Лукерья была лучшей из них, это Евдокия была самой терпеливой, это Мерод была прирождённой леди. А Ветта всегда чувствовала себя скорее медведицей, чем благовоспитанной барышней. И она совершенно не верит, что что-то в Ибере может заставить её почувствовать себя уверенно в то время, когда нужно шагать под музыку.       Ветта чувствует себя неловко наедине с этим мужчиной. Ей приходит в голову, что она почти боится его. Почти, потому что девушке кажется, что он вряд ли опустится до причинения ей вреда. Киндеирн не кажется тем, кто может спокойно причинить вред женщине. Он не позволит себе ничего подобного. Девушка уверена, что ей просто нечего бояться. Уж во всяком случае не на собственной свадьбе. Она не из тех, кого стоит пытаться убить — нет никакого смысла. Она не является ни представительницей одной из воюющих сторон — Певны не были достаточно сильны, а к Изидор Ветта не принадлежала. Во всяком случае, пока. И сама по себе она не являлась достаточно важной фигурой в этой войне. Она ещё и просто фигурой едва ли являлась.       Ветта чувствует себя ужасно неловко, потому что вполне способна думать и неплохо представляет, сколько взглядов сейчас приковано к ней. Она прекрасно знает, как сильно испорчена репутация Киндеирна Астарна в этом плане — у него четыре жены, и по слухам, он был не прочь жениться в пятый раз, у него было около трёх десятков любовниц, у него было множество наложниц... Воздуха катастрофически не хватает, в голове колоколом бьётся мысль, что даже стоять рядом с алым генералом молодой девушке или женщине нельзя, если она не хочет, чтобы её честь не была замарана. И Ветта задумалась бы, обязательно задумалась бы над тем, не стоит ли ей отвесить генералу пощёчину и с оскорблённым видом пожаловаться Нарциссу, Сибилле или кому-нибудь ещё из старшего поколения Изидор, если бы только на горизонте не маячил Актеон, улыбающийся и почти что счастливый, прижимавшийся к своей тётушке неприлично близко, так, что даже слепой бы заметил, почувствовал... И из-за той обиды, которая терзает её душу, она готова совершить что-нибудь куда более безумное, нежели обычный танец с Киндеирном. Вот если она пойдёт и попробует подраться со своим мужем — разве это будет менее непростительным поступком? Девушка чувствует необходимость что-нибудь совершить. Даже если за это её потом будут ругать — в конце концов, разве можно случиться что-то плохое на свадьбе? В конце концов, это совсем не история для девушки вроде Ветты Певн. Такое могло скорее случиться с какой-нибудь девушкой из герцогского рода Итиноссов или из княжеского рода Ахортон. А Ветта... Глупо даже думать, что на этом торжестве могло произойти что-то непредвиденное, если только не брать в расчёт возможное поведение Сибиллы Изидор и Киндеирна Астарна. Певнская княжна не из тех, с кем случаются сказки или кошмары. Наверное, она из тех, с кем вообще не должно ничего случаться. Из тех, кому следует жить, надеясь только на собственные силы, на собственную фантазию, из тех, кто может не слишком бояться неожиданных последствий, потому что примерно может их просчитать. Поэтому ей не стоит оглядываться по сторонам и нервничать из-за каждого пустяка.       Ветта уверена, сейчас она просто должна станцевать с Киндеирном. В конце концов, он не кажется ей таким уж чудовищем, как про него говорят. А обида — жаркая и болезненная, на всех на свете — лишь подстёгивает её. Толкает её прямо в руки самого алого солнца Ибере. И лишает всякого стыда за подобный поступок — который, однако ещё не совершён, хотя Ветта и уверена, что всё-таки сделает это. Она просто обязана совершить это, иначе никогда не простит себе этой упущенной возможности.       Однако несмотря на всю свою решимость, Ветта чувствует, что ноги её становятся словно ватными. Она едва может сделать несколько шагов. Настолько происходящее кажется ей странным, удивительным и... Невозможным. Происходящее кажется девушке совершенно невозможным. Молодая княгиня едва может смотреть на что-то, кроме узоров на мраморном полу. Ей хочется закрыть своё лицо руками и сбежать, исчезнуть. Тогда, во всяком случае, не придётся никого видеть. Тогда не придётся бояться, что будут какие-нибудь последствия её поступка, тогда не придётся волноваться, насколько глупо она смотрелась на собственной свадьбе. Тогда не придётся стыдиться собственной неловкости, собственной несуразности. Тогда не придётся нервничать из-за того, что говорят за её спиной. Ветте хочется спрятаться, пропасть, только чтобы не чувствовать себя настолько ущербной. Сибилла улыбается, и девушке кажется, что она прямо смеётся над ней, над обычной глупенькой девочкой, которую практически продали княжескому роду Изидор, как продают редких зверей или мешок картошки. И Ветта слишком сильно злится, чтобы мыслить здраво — ей очень хочется как-нибудь отомстить этой самовлюблённой княжне, которая была уверена в том, что имеет все права распоряжаться чужими жизнями. И ей кажется, что Киндеирн — самый лучший способ как-то напакостить Сибилле. Они никогда не ладили, а если война всё-таки разгорится с новой силой, и вовсе окажутся с разных сторон.       Ветта понимает, что ей вряд ли удастся исчезнуть. С её ростом трудно потеряться, трудно ускользнуть — слишком уж приметная, так что кто-нибудь да обратит на неё внимание. Ветта понимает, что не заметить её трудно. И прекрасно представляет, как осуждать её будут родственники её мужа. Что же... Молодой княгине и не нужно, чтобы её любили. Уважать её здесь никто не собирается. А любовь без уважения куда больше напоминает жалость, чем, собственно, саму любовь. Быть может, Ветте и хотелось бы любви, если бы она ещё надеялась заслужить уважение. Только вот... Изидор не нужны были её навыки наездницы, лучницы, для них было бы пустым звуком, если бы девушка сказала, что неплохо обращается с мечом — длинный меч, которым пользовался в бою её отец, правда, был для неё тяжеловат, приходилось довольствоваться бастардом. Изидор нужна была просто здоровая девица, которая сможет родить наследному князю много сыновей. Изидор была нужна просто послушная марионетка в их бесконечных играх — всему Ибере известно, как много в княжеском роду междоусобиц. И Ветту безумно злит, что никто не хочет считаться именно с ней — не с её родом, не с её здоровьем, — а с ней самой. С ней как девушкой, с ней как с воином, с ней как с просто демоном, которому хочется всего того же, что и остальным — славы, любви и благополучия.       Она протягивает руку алому генералу, но едва ли может сдержать дрожь. Происходящее на свадебном пиру слишком волнительно для молодой девушки, чтобы она оставалась совершенно спокойной. Её пальцы дрожат, а ноги едва ли могут сделать хотя бы шаг навстречу своему будущему. Ветта чувствует, как к горлу липким комком подступает непонятный страх. И она никак не может отделаться от ощущения, что она делает что-то неправильное, что-то, за что потом будет мучительно расплачиваться. На душе слишком тревожно, чтобы чувствовать себя достаточно уверенной в происходящем. И что-то шепчет Ветте, что ей стоит одуматься и прекратить всё это. А с другой стороны она едва ли в силах справиться с искушением.       — Будьте смелее, княгиня! — смеётся над ней Киндеирн. — Ну не съем же я вас — посмотрите сколько вокруг народа, вас просто вырвут из моих грязных лап, если я забудусь и сделаю что-то дурное!       В его смехе Ветта при всём желании не смогла бы услышать подвоха, но какое-то странное ощущение преследует её всё венчание. Девушка не успевает даже охнуть, когда он хватает её за руку и почти силком выталкивает в центр зала. Впрочем, Ветта и не смеет особенно сопротивляться. Всё происходит так быстро, что у девушки буквально кружится голова. Ей страшно, слишком волнительно и радостно одновременно. Ветта никак не может сдержать смеха. Она видит удивлённый взгляд Нарцисса, что танцует с одной из нертузских графинь, юной девочкой, которой вряд ли больше пятидесяти. Нарцисс — в пурпурном бархатном костюме — кажется не слишком-то довольным происходящим, но лишь качает головой и ничего не говорит. Ни Сибилла, ни Актеон не смотрят на неё, они увлечены совсем другим. А на остальных... На остальных Ветте было совершенно плевать. Как будто бы они были заинтересованы в том, чтобы у неё всё сложилось хорошо или плохо — им тоже было совершенно всё равно, как будет себя чувствовать певнская княжна, как сложится её жизнь в Изидорском дворце... Так зачем же ей смотреть на них — на тех, кто не желает ей даже зла — и портить себе настроение, что немного поднялось из-за её выходки?       Ветте нравится стоять посреди зала и чувствовать, что все взгляды сейчас обращены лишь на неё — даже если это всего на несколько минут, пока Киндеирну не надоест — и она может забыть о том, что она обыкновенная девчонка с Леафарнара, на которую даже смотреть лишний раз не хочется. Забыть о том, что она никогда не будет такой эффектной и красивой, как Сибилла. Забыть о том, что она вряд ли когда-нибудь сможет быть счастлива на Альджамале.       Ветта не слишком хорошо танцует. Правильнее даже сказать, что она танцует из рук вон как плохо — она вечно путает фигуры, вечно путает шаги, и обыкновенно девушка боится даже одного этого слова — «танцы», — но в этот раз ей даже весело. В этот раз она даже почти не боится ошибиться, почти не боится сбиться со счёта. Она просто идёт так, как её ведут, стараясь не слишком много думать о том, что происходит и какая жизнь её ждёт у Изидор. Она просто веселится, потому что так проще. Потому что именно этого она и хотела, когда соглашалась — веселья.       — И да, милая княгиня, если тебе предоставится выбор, выбирай либо славу, либо любовь — благополучие не оставит даже воспоминаний, если исчезнет! — смеётся Киндеирн, не давая ей упасть, когда она вновь оступается.       Ветте смешно. Она едва не поскальзывается на мраморном полу, но сильные руки герцога удерживают её от падения. И она даже не кажется такой уж дурочкой — во всяком случае, самой себе, а это уже не так мало. Ветте нравится даже музыка, которую в этот момент играет оркестр. Она улыбается. Впервые за последнюю неделю — с того самого дня, как её привезли в Альджамал — Ветта чувствует радость. Ей так хорошо, что она готова кинуться на шею Киндеирну, Нарциссу и даже Актеону. Готова смеяться и смеяться — до тех пор, пока не устанет. Готова танцевать и кружиться — до тех пор, пока ноги не будут болеть от усталости, а перед глазами не будет плыть. Будь она младше и легкомысленнее — она бы бегала по залу и делала бы множество странных глупых мелочей, на которые взрослые бы недовольно фыркали, пытались схватить её за руку и заставить угомониться, а Ветта ускользала бы от них и продолжала бы веселиться. Будь она старше и опытнее — перетанцевала бы со всеми в этом зале, заставила бы их смотреть только на неё. Но ей приходится довольствоваться тем, что возможно сейчас.       Стоило признать — сам генерал танцевал отменно. И он был таким галантным, что Ветте было жаль, что ей не пришлось выйти замуж за него. Пусть даже пришлось бы быть только пятой женой. Конечно, Киндеирн был хуже Нарцисса, но... Но это было куда лучше, чем быть женой Актеона. Этого самоуверенного нахального мальчишки, такого же упрямого, как и Ветта.       Впрочем, слова Киндеирна кажутся ей весьма правильными. Что-то в них такое есть... Что-то, что кажется девушке очень интересным. Наверное, к ним стоило прислушаться. В то же время молодая княгиня чувствует, как ей становится ещё веселее. Она понимает, что ей не стоит делать на свадебном пиру ничего из того, что ей так хочется сделать. Она понимает, что ей не следует задавать лишние вопросы. Но всё равно девушке хочется посмеяться, сделать что-то из тех глупостей, которые кажутся такими приятными.       — Генерал, — шепчет девушка, не оставляя попыток всё-таки вырваться из его рук, — а что выбрали вы?       Ветта и сама не знает, почему ей так хочется смеяться над ним. И, должно быть, это было ужасно глупо. Отвратительно глупо. Но молодая княгиня ничего не может с собой поделать. Она улыбается и пытается как-нибудь выскользнуть из цепких рук Киндеирна, что ей не слишком хорошо удаётся. Всё происходящее кажется девушке игрой — увлекательной, очаровательной игрой, в которую, должно быть, она уже давно заигралась. Однако Ветте подобное настолько сильно нравится, что она не готова заканчивать. Ей хочется продолжения, хочется, чтобы сам Ибере искрил, как от фейерверков господина Хевелла, чтобы сам Ибере светился от её безумных идей. Только пока безумия в идеях нет. Лишь обычное озорство.       Ей жутко хочется отделаться от алого генерала и герцога Киндеирна Астарна. Отделаться, чтобы не было никаких последствий этого танца, чтобы он не держал её под руки, словно имеет на это полное право. Хочется оттолкнуть его от себя и убежать. Убежать куда-нибудь подальше — например, в женскую половину Дарара, куда изидорские мужчины стараются не заходить. Только вот Киндеирн не Изидор. И если ему будет это нужно, он зайдёт куда угодно. И ему будет совершенно плевать на все правила и законы Ибере. Он сделает, что угодно, будет поступать так, как ему заблагорассудится. И добьётся своего, даже если будет казаться, что удача не на его стороне. Впрочем, возможно его жизненная позиция была не такой уж отвратительной, как матушка пыталась это представить.       Ей жутко хочется, чтобы он сейчас остался... Девушка совсем не хочет оставаться одна-одинёшенька в этой золотой тюрьме. Не хочется осознавать, что никто не сможет — да и не захочет — ей помочь, если что-то случится. Отныне она считается представительницей княжеского рода Изидор. И если начнётся война, никто не станет разбираться, кем является она в этом конфликте.       — Зовите меня Арго, хорошо? — улыбается мужчина. — Я выбрал себя, моя дорогая.       Он сам смеётся своим словам. И Ветта может понять, почему именно. Ей нравится, ужасно нравится, что всё складывается именно так. И она готова сделать всё, что угодно, чтобы жизнь у Изидор для неё была именно такой — необыкновенной, весёлой, быстрой... Главное, чтобы быстрой — чтобы ничего не казалось ей слишком скучным или обыденным. Возможно, Ветте даже стоит отнестись к Альджамалу с большим доверием, с большей терпимостью... Возможно, тогда уровень сам отнесётся к ней с большей терпимостью и перестанет терзать.       В этот момент Ветта даже думает, что Киндеирн очень похож на тот образ суженного, который она увидела в зеркале в одну из ночей. Тогда они с Лукерьей пробрались в заброшенный терем — сейчас-то Ветта знала, что это было специально отстроенное по просьбе её матушки здание, как она говорила «для красоты», а ещё потому, что подобного плана развалины замков строили у Нертузов и Ревеледдов. Ветта тогда стояла у полуразбитого зеркала с зажжённой свечой в руке и повторяла какое-то заклинание — какое, девушка уже не помнит, — когда в зеркале показалась размытая фигура. Впрочем, Ветта плохо помнит, как именно он выглядел — она запомнила только часть рукава. Хотя... Лукерья потом вообще увидела нечто странное. Как если бы она вышла замуж за первозданное чудовище Ибере. Они потом долго смеялись над произошедшим — потому что Евдокия обнаружила их и всё рассказала матери. Ветте тогда было не больше двадцати, и ей было настолько весело и страшно убегать из развалившегося старого дома — дома с привидениями, как они его называли. Какие же глупые они тогда были — и верили же в эти сказки на счёт гаданий!.. А ведь ни Ветта, ни Лукерья не обладали даром предвидения — он достался Яромею, — разве был хоть какой-то смысл гадать?! Подобные глупости легко забываются, но так же легко снова всплывают в памяти, как только предоставляется удобная для этого возможность. И Ветта улыбается — мысль о суженном ей даже нравится. Киндеирн Астарн куда лучше Актеона, во всяком случае, он не так горделив, так как прекрасно знает себе цену, и от него можно не ждать мелочности, а это уже немаловажно. Ветте кажется, что это, пожалуй, даже самое важное. У неё самой множество недостатков, которые, должно быть, считаются не слишком-то приятными. Она вспыльчива, слишком тороплива и никогда не слушает, что ей говорят, даже если советы весьма важные. Матушка намучилась с ней. Это точно. И, должно быть, именно поэтому с такой радостью отдала свою дочь Изидор — подобный поступок кажется девушке самым настоящим предательством. Пусть она даже понимает причину, свою мать она никогда за это не простит.       Возможность называть самого генерала просто по имени кажется девушке потрясающей — впрочем, не совсем по имени, имя «Арго Астал» было дано Киндеирну самой императрицей, означало что-то вроде «вечное солнце» и как нельзя больше подходило этому мужчине. Это очень лестно — называть его так. Ветта понимает это, даже учитывая то, что она не слишком-то хорошо знает все правила и приличия Ибере.       Ветта чувствует себя хорошо. Ровно до тех пор, пока не спотыкается и едва не падает — спасибо генералу, который снова успел подхватить её. Девушке остаётся лишь бормотать себе под нос, что она всегда знала, что не умеет танцевать, что стрельба из лука или верховая езда даются ей куда лучше. Ей настолько стыдно, что её щёки против воли становятся пунцовыми.       — Я чувствую себя такой дурой, — сквозь зубы цедит Ветта. — Неуклюжей, нескладной дурой...       Наверное, в ней снова говорит обида. И горечь. И злость — на Актеона, за то, что он был таким грубым и самодовольным, на Сибиллу, за то, что она отнимала у неё законного супруга, на мать, за то, что предала и почти что продала её, на сестёр и братьев, что ничего не сказали в тот роковой день, на отца, за то, что умер, что оставил её в одиночестве. Она не признаётся в этом даже себе, но самое страшное, что в Дараре она чувствует себя беспомощной. Она совершенно не понимает, как это произошло, но порой ей кажется, что у неё не хватает никаких сил, чтобы чувствовать себя здесь хорошо. Ей кажется, что даже ловкость и весёлый нрав оставили её с тех самых пор, когда она пересекла границу между уровнями. Ей кажется, что она теряется, исчезает, потому что Альджамал невзлюбил её с самого первого дня.       Любой, кого мир не принимает, рано или поздно загнётся, сойдёт с ума, станет слабеть день ото дня. А уровень — как маленький мир. Со своей же девяткой¹, со своими законами и правилами. И для Ветты ужасно нехорошо, что Альджамал её не любит.       Ей ужасно стыдно, она чувствует себя такой бесполезной, что хочется провалиться под землю. Лучше бы она и вовсе никогда не появлялась на свет, если всё вокруг настолько меняется к худшему... Впрочем... Наверное, Ветте не стоило впадать в истерику только из-за того, что она поскользнулась и едва не грохнулась — танцы для неё обычно заканчивались либо её разбитым носом (когда с ней танцевал Эшер, который был слишком мал и не мог ей помочь), либо кучей синяков на ногах Милвена. Яромей был столь же неуклюж, и его Ветте в пару никогда не ставили. А Олег... о нём даже говорить ничего не стоило.       — Это вы зря! — усмехается генерал. — Вы, пожалуй, неуклюжая, но некрасивой или глупой я вас бы не назвал.       Его руки кажутся горячими даже через два слоя ткани. Ветта готова сгореть от стыда на месте за те мысли, которые приходят ей в голову. Юная девушка из знатного дворянского рода не должна думать о том, насколько горячими являются руки Арго Астала, если не хочет быть опозоренной на всю оставшуюся жизнь. Ей даже слушать его не нужно. И подходить ближе, чем на милю, если уж быть честной. Ветте совершенно не хочется, прослыть шлюхой. Однако сопротивляться обаянию герцога она не в состоянии. Да и, если уж говорить правду, нет никакого желания. Ветта считает, что танцевать с ним куда лучше, чем стоять в уголке и скромно наблюдать за тем, как веселится Актеон, держа Сибиллу за руки, а потом тихо плакать от вселенской несправедливости.       Ветта чувствует себя счастливой сейчас. Не смотря на всё волнение. Или именно благодаря ему. Эшер в детстве — ему было лет шесть, не больше — как-то сказал, что совершенно спокойный человек не может быть счастливым. Отец не слышал этого тогда, а матушка разозлилась и сказала ему не говорить глупостей. Ветте тоже тогда показались его слова глупостью, но теперь... Теперь девушка думала, не был ли прав её младший братишка тогда.       — Вряд ли вам сейчас хочется слышать чьи-то советы, но я всё-таки возьму на себя смелость и наглость сказать вам кое-что, — говорит мужчина. — Не бойтесь. Ни в коем случае не бойтесь. И знайте — пусть некоторым и не под силу справиться со свалившимися на них обстоятельствами, вы не должны считать себя такой же.       Ветте остаётся лишь улыбнуться. По правде говоря, его слова немного успокаивают её, дают ей надежду на то, что... Она сможет справиться. Она сумеет одолеть Альджамал и Изидор. Пусть это и просто слова, но... Ветта чувствовала себя настолько одинокой, что одно-единственное слово могло бы вернуть её к жизни. А Киндеирн... Он был чем-то похож на её отца. Нет, не внешне — словами, речью, теми эмоциями, которые он вкладывал в свои слова...       Во всяком случае, Киндеирн не кажется Ветте таким противным, каким ей кажется её супруг. Девушка знает, что она не должна доверять генералу. Она и не доверяет Арго Асталу — всё-таки, не просто так он стал одним из шести генералов Ибере, — однако относиться к нему с тем предубеждением, с которым к нему относятся Изидор или Певны — Ветта и не замечает, как перестаёт говорить о себе, как об одной из них — совершенно глупо и бессмысленно. Алый герцог из тех, кому важна честь. И он поступится с ней только если дело будет касаться его семьи.       Пир заканчивается, во всяком случае, для Ветты, когда после одного из тостов к ней подходит полторы дюжины изидорских княжон, которые говорят, что ей следует удалиться в спальню. Ей лишь остаётся глядеть в зелёные глаза Киндеирна, пока её уводят из зала. Впервые за весь вечер девушке приходит в голову мысль, что она совершенно не хочет уходить.       Ветту начинают готовить к первой брачной ночи, как только они оказываются за пределами гостевых покоев Дарара.       Новоиспечённой княгине помогают снять сапоги и сарафан, расплетают косу и расчёсывают волосы. Княжны Изидор пытаются помочь ей. Стараются изо всех сил, но только для них происходящее — весёлая, пусть и волнующая, игра. Игра, которая вот-вот завершится, как только они разойдутся по своим комнатам...       Княжны щебечут, обсуждая свои мечты о собственных свадьбах, о пышных пирах и бесконечных танцев с любимым женихом. И Ветта лишь силой волей заставляет себя выглядеть спокойной, не разреветься от обиды — потому что для неё, все эти слова теперь будут пустым звуком. Потому что ей теперь не грозит ничего из этого. Потому что они с Актеоном вряд ли когда-нибудь полюбят друг друга.       На лице одной девушки — кажется, княжны Селены — Ветта читает жалость. Не сострадание, как на лице той бледной измождённой девушки, не сожаление, как на лице Нарцисса, не уважение, как на лице Арго. И даже не понимание, которое она созерцала весь пир на лице одной из женщин в чьей-то свите. Нет... Жалость. Противную, навязчивую жалость — из тех, которую испытывают к больным животным.       Она пытается что-то сказать. Что-то подбадривающее, что-то, что могло бы ей помочь — по мнению Селены. Только вот Ветта нервничает. Ей так плохо, она так боится, что ей совершенно не хочется выслушивать чьи-то сожаления и советы. И Селена — её лицо, на котором явно видна маска наигранного сочувствия, жалости и гордости за то, что она такая хорошая и пытается кому-то помочь — лишь раздражает её. Ветте не нужна жалость, потому что она княгиня. Потому что она со всем справится сама.       Однако Селена не понимает. Во всяком случае, не понимает вежливой — относительно — улыбки и просьбы перестать заботиться о благополучии Ветты. Не понимает и того раздражения, которое явно написано на лице молодой княгини — Ветта никогда не умела хорошо скрывать свои эмоции. Селена пытается помочь. Навязчиво. Словно бы считает её благополучие своим личным делом. И княгиня сначала стоит, скрипя зубами, всё ещё надеясь, что княжна Изидор поймёт, что ей неприятно это внимание.       — Оставь меня в покое! — кричит Ветта. — Разве это так трудно — просто оставить меня в покое?!       Селена вздрагивает. Вздрагивает словно от удара, от пощёчины. Её взгляд становится злым, совершенно неприятным. Таким же холодным, как и у большинства старших Изидор во время пира. Все княжны вздрагивают. От неожиданности или от страха — княгине это безразлично. Пусть думают, что им хочется. Пусть ненавидят — только не жалеют. Потому что от жалости Ветта Певн расклеится. Потому что жалость добьёт её, сломает, сделает безвольной куклой... И девушке совершенно этого не хочется. Наверное, именно поэтому подобное чувство в глазах Селены так раздражает её. И девушка счастлива, что жалость сменилась неодобрением.       Крылья Ветты кровоточат. У самого основания. Хорошо ещё, что ничего не загноилось. Это так больно, что едва возможно держаться, стоять и пытаться сделать вид, что всё хорошо. Альджамал убивает её. Убивает медленно, осторожно... Сейчас. Потом, если верить легенде, написанной отцом, Альджамал будет раздирать душу Ветты на куски. Потом, если верить преданию, Альджамал превратит её в чудовище или сделает безвольной куклой. И второе девушку совершенно не устраивает.       Княжны больше не щебечут. Теперь они всё делают в тишине. В гробовой тишине — как хочется пошутить княгине.       Ветту укладывают в кровать, накрывают её ноги одеялом, а потом... Потом все девушки уходят, оставляя её в одиночестве. Она так и остаётся лежать, чувствуя огромную жалость к себе самой. Постель кажется очень мягкой и удобной, и если бы Ветта увидела что-то подобное на Леафарнаре, она чувствовала бы себя счастливой. Если бы Ветта была сейчас на Леафарнаре, она бы чувствовала себя куда лучше — там сам уровень словно защищал её, помогал ей. И никто на свете не смог сделать бы ей что-то дурное.       Актеон появляется почти через час после того, как его кузины покинули Ветту и разбрелись по собственным комнатам. Он кажется раздражённым. Очень раздражённым, и девушка едва может понять, почему. Она не могла и представить, что та невинная шутка на пиру может кого-то так сильно разозлить. Или, возможно, дело было в их первой встрече, когда Ветта пыталась украсть его коня?.. Впрочем, не слишком-то важно, из-за чего именно он сердится. Потому что княгине тоже есть за что на него сердиться. Потому что она тоже вспыльчива. Пусть даже Альджамал не принимает её, она вовсе не собирается сдаваться на милость врагу.       — Я прекрасно видел, как он смотрел на тебя, — шипит Актеон. — Киндеирн не тот мужчина, рядом с которым кто-либо хотел бы видеть свою жену.       Девушка чувствует, как в её груди поднимается ярость. Как он смел говорить ей о подобном, если весь пир не отходил от той женщины, если весь пир не отпускал её от себя, смотрел на неё влюблёнными глазами и даже не подходил к собственной жене? Ветта чувствует злость. Ей хочется придушить этого мальчишку — он старше её всего года на два — собственными руками. Ей хочется сделать ему больно, впрочем, по его глазам она видит, что он желает причинить боль ей самой.       Как он смел говорить ей о том, что её поведение было недостаточно правильным, недостаточно скромным?.. Возможно, она действительно слишком долго танцевала с Киндеирном — который, следует отметить, не позволил себе ничего лишнего, который не позволил себе ни одного грубого слова в её адрес. Но Актеон почти прижимался к Сибилле. Любой из гостей мог увидеть, как наследный князь Изидор почти что целует великую княжну в шею.       Девушке безумно хочется усмехнуться и ядовито поинтересоваться, как он сумел её увидеть, если весь вечер таращился только на свою тётю. Девушке безумно хочется залепить ему затрещину за то, что при всех так опозорил её — она и без того прекрасно понимала, как некрасива, так зачем же было это показывать всем. Зачем же было делать вид, что её не существует вовсе?..       — Я прекрасно видела, как ты смотрел на свою тётю, — отвечает Ветта, стараясь оставаться спокойной. — У неё тоже не лучшая репутация.       Должно быть, ей не стоило говорить подобного. Как и многое, что Ветта произносит в принципе — матушка всегда корила её за неумение промолчать тогда, когда это больше всего необходимо. Впрочем, Ветта не жалеет о том, что сказала ему это. Этому избалованному высокомерному мальчишке полезно встретить отпор хотя бы раз в жизни. И Ветта готова сказать, что угодно, чтобы испортить ему настроение хоть немного.       На лице Актеона явно читается гнев. Ещё бы — мало кто не разозлился бы от подобных слов. Ещё бы — а Ветта даже не сказала всего, что ей хотелось сказать. И она совсем не уверена, что сможет молчать постоянно. Губы супруга Ветты недовольно поджимаются, а сам он подходит к ней так быстро, что она едва успевает что-либо сообразить. Впрочем, когда она всё понимает, уже поздно что-либо предпринимать.       Актеон груб. Он просто задирает подол её ночной рубашки, перехватывает обе руки Ветты и прижимается к ней, грубо раздвигая её ноги. От боли девушке хочется заплакать, закричать, но княгиня стискивает зубы, стараясь не произнести ни звука, не доставить ему этого удовольствия... Впрочем, это не слишком-то получается. Она изо всех сил пытается вырваться, причиняя себе ещё большую боль. Актеон держит её так крепко, что Ветта не имеет возможности даже его оцарапать. Ей остаётся лишь молиться, чтобы эта пытка поскорее закончилась.       Когда всё заканчивается, наследный князь просто выходит из спальни. Ветта дрожит. От боли, от нервного напряжения, от ненависти, которая обжигает ей грудь, от унижения, которое она испытала. Она бросает взгляд на испачканные в крови простыни и свою ночную сорочку, кое-как приподнимается на постели, а потом переворачивается на бок и накрывается одеялом почти с головой.       Слёзы бегут по её лицу, Ветта чувствует себя втоптанной в грязь, чувствует себя совершенно несчастной, и от этого ей хочется рыдать ещё горше. Ей больно, страшно и противно от того, что произошло. Ветта размазывает слёзы по лицу и судорожно вдыхает. Ей надо успокоиться. Определённо. Ей нужно взять себя в руки и ничем никому не показать своей слабости.       — Когда-нибудь я тебе отомщу, — тихо шепчет девушка в пустоту. — Будь уверен — отомщу...       И в это мгновение ей жалко, что её род не специализировался на различных проклятьях, как Фюрсты. Насколько бы это было проще — проклясть всех Изидор, проклясть так, чтобы от их Дарара камня на камне не осталось, проклясть Актеона, чтобы он умирал в муках, захлёбывался собственной кровью... Ветте хочется, чтобы смерть её супруга не была лёгкой. Только она пока совершенно не представляет, как устроить       Дверь тихонько скрипит, и в спальню кто-то входит. Ветта не поворачивает головы. Она слышит, как кто-то тихо проходит к кровати и что-то забирает с тумбочки. Ветта старается сделать вид, что спит. Ей совсем не хочется что-либо предпринимать. Ей просто хочется разреветься. И лишиться сознания. А чья-то рука в перчатке из тонкой кожи берёт с тумбочки фарфоровую статуэтку и заменяет её на точно такую же.       Это последнее, что Ветта видит до того момента, как проваливается в долгожданный сон.