You can't change it, Skeeter

      В Джексоне дни никогда особо и не отличались друг от друга, превратившись в невыносимо длинную вереницу, сотканную из притворства, лживых улыбок и удушающей монотонности. Очередной благотворительный приём, устроенный Хилли Холбрук, выдался не более чем помпезной показухой. Всё это — лишь способ привлечь к себе ещё большее внимание и скрыть за маской радушия собственную злобу и унизительные предрассудки, которые вызывали только возмущение в душе и ярое желание как следует её треснуть за это. И скользя внимательным взглядом по заполненному разодетыми людьми просторному залу, Скитер в очередной раз ощущала себя совершенно бесполезной, совсем чужой для такого рода мероприятий и подобной жизни. Всё это попросту не для неё.       Она оглядывала вновь и вновь всех этих женщин, боясь однажды стать такой же. Страшилась быть одной из них, быть частью серой массы, что ведёт себя словно под копирку, старательно изображая тошнотворную идеальность, скрывающую под собой лишь пугающую пустоту. Не хотела она стать безликой домохозяйкой, которая рожает детей потому что так надо, и сплетничать целыми днями, отдавая приказы прислуге, вечно стоящей скромно у стенки, потупив покорно взгляд, и не смеющей даже возразить. И она понимала, — весьма отдаленно, по правде сказать, но понимала, — каково быть лишенной ценного права выбора. Помнила ведь себя в детстве, со страхом взирающую на всё вокруг и боявшуюся сделать лишний шаг, зная, что за него обязательно осудят и пристыдят. Знала, что не должна ни на сантиметр отходить от намеченных планов матери, слыша постоянно что недостаточно хороша и недостаточно правильно поступает, просто-напросто привыкнув к тому что всё делает не так, что ни на что не способна.       С тех пор мало что изменилось. Разве что мама теперь отчаянно желала выдать её замуж, предпринимая одну попытку за другой, сводя с ума и никак не желая понять, что не создана её дочь для такой жизни. Что плохого в том, что она не хочет выходить сейчас замуж? Неужели в этом есть что-то совсем ужасное, раз все так пристали с обязательностью брака? И если в Нью-Йорке на неё не смотрели косо, замечая отсутствие кольца на безымянном пальце, то для Джексона это была дикость. Для Джексона, где все дамы её возраста уже давно замужем и обзавелись детьми — позор. Позором наверняка мама считала и её два диплома, и работу в «Jackson Journal», которую она сама рассматривала лишь как трамплин в серьёзное издание. Ведь писать об уборке уж точно не было пределом её мечтаний. Не для этого она так упорно трудилась и шла против воли матери всё это время.       А вот всё что интересовало всех этих людей — ухоженный домик, безупречная репутация и набитые карманы. На всё остальное наплевать. Настолько узко мыслили, что даже не пытались оглянуться по сторонам, заглянуть чуть глубже в ту или иную проблему, которых накопилось так много в эти непростые дни. Социальное неравенство стало уже нормой, которую никак не исправить, но кто об этом переживает? Да и зачем переживать? Ведь главное то, что у них всё хорошо, есть дом и хрустящие зеленые банкноты в кошельках, и это не на них смотрят с презрением лишь из-за другого цвета кожи.       Хилли закончила свою вступительную речь, слова которой, по правде сказать, прошли и вовсе мимо ушей, но она вынудила себя поддержать общий настрой и негромко поаплодировать, наконец вынырнув из своих совсем не праздничных мыслей. И почему раньше она ей завидовала? Почему с таким восторгом взирала на неё и мечтала однажды стать такой же популярной?       — Что скажешь? — присев напротив, Хилли снова расплылась в широкой улыбке, радостно оглядывая плоды своих трудов, а затем взяла в руки бокал с прохладным шампанским, не в силах подавить очередную довольную улыбку и попросту наслаждаясь обилием обращённых на неё взглядов.       — Ты превзошла саму себя, — поддельный энтузиазм в голосе можно было бы с лёгкостью распознать, вот только её собеседнице стало уже всё равно; ведь всё своё внимание она обратила на репортеров местной газеты, которые делали фото и что-то усердно записывали для будущей статьи, что, наверняка, займёт место на первых страницах.       — Знаете, я подумываю над тем, что неплохо было бы вести учёт всех цветных, — произнесла вдруг она, вновь гордо улыбнувшись и взглянув на сидящих за одним с ней столом людей, — В особенности тех, что подходят так близко к нашим детям. И не помешало бы, чтобы они подвергались обязательному медицинскому обследованию, хотя бы раз в две недели. Кто знает, какую заразу от них можно подцепить, — Хилли на миг поморщилась от отвращения, взглянув на стоящую у стенки прислугу, разодетую в одинаковую в черно-белую униформу, ясно дающую понять их место.       Скитер оглянулась на них, понимая, что они всё слышали. Вот только молчали, всё так же покорно молчали, не смея ответить ей. Они не смели, но ведь она имеет на это право, разве не так? Впрочем, раздумывать об этом стало уже поздно.       — Что ты об…       — Может хватит? — разозлено прошипела Скитер, с силой скомкав лежащую на коленях тканевую салфетку, так усердно борясь с тем бушующими внутри неё чувством несправедливости, которое так ярко разгоралось внутри, превращаясь в невиданный ей ранее гнев, овладевающий сознанием.       Это было уже слишком. До какого абсурда уже дошли её омерзительные предрассудки, отравляющие разум всем вокруг! И есть ли предел этой ненависти, этому желанию самоутвердиться за чужой счёт и в очередной раз унизить хоть кого-нибудь?!       — Прости? — изумлённо проговорила она, тихо и чуть хрипло, не ожидав подобного грубого ответа от обычно скромной и молчаливой подруги, всегда демонстрирующей лишь неуверенность.       — Ты хоть когда-нибудь сможешь унять свою ненависть? — в разы тише спросила Скитер, однако в голосе играло ещё больше металлических ноток, ясно дающих понять насколько сейчас она зла.       — Ненависть? Я забочусь о наших детях! — возмущённо воскликнула Хилли в ответ, приложив ладонь к сердцу, в знак полной оскорбленности, и привлекая к себе внимание как минимум дюжины людей в этом зале, что уже начали с любопытством оборачиваться к их столику.       — Евгения, — попытался вмешаться тут же Стюарт, чуть склонившись к ней и взяв за руку, крепко сжимая ладонью её пальцы и призывая тем самым к молчанию.       И это прикосновение было словно ударом под дых. Ну разумеется, глупо было надеяться, что её хоть кто-нибудь поддержит в этом споре. Глупо было надеяться, что хоть кого-то в этом зале вообще волнует ужасающая несправедливость.       — Не затыкай мне рот, Стюарт! — она вдруг с силой отдернула ладонь и с шумом поднялась на ноги, отодвинув высокий деревянный стул, который едва не упал на пол, опасно пошатнувшись, и тем самым привлекла внимание, кажется, всего зала.       — Знаешь, ты слишком много общаешься с цветными. Это дурно на тебя влияет, — в голосе Холбрук отчётливо были слышны нотки отвращения и полного пренебрежения, которое отразилось в её недоброжелательном взгляде и чуть поджатых губах.       — Дурно влияет?! — едва не задохнувшись от возмущения, ошарашено произнесла Скитер, всё так же продолжая смотреть на неё в упор, попросту не веря своим ушам.       Неужели это способен вообще был произнести человек? Откуда столько злобы и ненависти? А главное за что эта ненависть? Ведь ей предела не видно. Что ещё она придумает, чтобы в очередной раз унизить их?!       — Вы страшитесь их, будто они заразные, — совсем негромко начала Скитер, всё ещё ощущая себя неловко и крайне неуверенно, вот только удивлённый взгляд Эйбилин, в котором мелькнуло надежда и крупица одобрения, заставил её взять себя в руки, — Вы боретесь против выдуманной антисанитарии во имя своих детей, но не вы их растите, не вы дарите им любовь! Вы сами ещё дети, вздумавшие поиграть во взрослых, — она не узнавала собственный голос, ставший отчего-то таким уверенным, осуждающим и грозным, изрекающим приличную дозу отвращения к этой ужасающей несправедливости, — Эти люди для вас просто собственность, переходящая по наследству. Просто вещь, которую можно выкинуть, когда вздумается, пнуть или засунуть в пыльный чулан.       Скитер замолчала, смотря на ошарашенное лицо Хилли, что старательно боролась с тем удивлением, которое она испытывала каждой клеточкой своего тела, совсем растеряв все свои слова. Вот только должна была что-то ответь, лишь бы поставить эту выскочку на место.       — Что изменилось? — едва слышно поинтересовалась Хилли, — Ведь ты была так рада нас видеть. Что изменилось за эти четыре года?       — Всё, — тут же ответила Скитер, в упор продолжая смотреть на неё, сверлить злобным взглядом, позабыв даже о том, что находится в переполненном людьми зале, чьи взгляды были обращены на неё, — Изменилось всё.       — Ты разве не рада вернуться? Разве не рада своей работе в «Jackson Journal»? Совсем скоро найдёшь мужа и обзаведёшься детьми, что ещё…       — Эта работа не пристанище до свадьбы! — грубо перебила её она, чувствуя клокочущую внутри ярость, что лишь приумножалась с каждой секундой этого тягучего и давящего безразличия остальных, — Это моя жизнь! Мне не стыдно признать, что меня вырастила чернокожая женщина! — Скитер на миг замолчала, ощущая удушающий комок в горле и подступающие слёзы от одного лишь воспоминания о том светлом и далеком образе, вселяющем в неё надежду, — Константин вырастила меня, дала то, что не могла дать собственная мать. Она верила в меня. Она дала мне понять, что я способна выбирать жизнь. И я хочу выбрать жизнь. Хочу! Я не собираюсь жить так, как обязывает того ваше избалованное общество. Вот только мы вправе выбирать, а что насчёт них? — она взглянула в сторону женщин, которые стояли у стенки, переглядываясь между собой, — Разве у них есть выбор?! Все они ещё с самого рождения знали, что станут прислугой. Думаете они не мечтают о другой жизни? Они живут в ловушке страха, обращенной к ним ненависти, ощущая пистолет у виска и полное бессилие каждый божий день. Мы разбиваем их сердца день за днем. И остаётся им только не сопротивляться! Они не смеют этого делать.       И она видела ответ на свои слова. Видела это в их глазах, что наполнились слезами, смирением и всё же не угасающей надеждой, которая жила в их сердцах несмотря на всю несправедливость и жестокость этого мира к ним.       — Пока вы поднимаете руку на своих детей, пока игнорируете их, оскорбляете и демонстрируете полное пренебрежение, их собственные дети растут без должного внимания, — Скитер небрежно смахнула скатившуюся по щеке слезу и вновь повернулась лицом к Хилли, что смотрела на неё с весьма заметным интересом, будто бы гадая, насколько далеко готова зайти она с такими речами, — Пока они обхаживают вас и исполняют ваши приказания, их детей растит кто-то другой! А что насчёт Уэль Мэй?       Хилли на миг прикрыла глаза, сделав намеренно глубокий вдох, будто бы делая ей одолжение тем, что не отвечает на эти нападки.       — Ты думаешь о ней хоть иногда, Хилли?! Паршивые 75 долларов сломали жизнь её ребенку! Ты могла их дать. Могла. Но её сын не получит будущее, которое он заслужил. Ты сломала ему жизнь только потому что у него другой цвет кожи. Ты сломала и ей жизнь, ведь она сейчас сидит в тюрьме! — сорвавшись всё же на крик, Скитер едва слышно всхлипнула, уже не стараясь даже скрыть слёзы от всех этих людей; пускай видят, пускай видят, что ей не всё равно и она не собирается с этим мириться, — Тебе самой не противно?       — Противно? К чему вся эта сцена? — немного помедлив с ответом, Хилли лишь усмехнулась, небрежно пожав хрупкими плечами, и оглядела бегло своих многочисленных знакомых, на чьих лицах в большинстве случаев застыло лишь безразличие и холод ко всему происходящему, и лишь некоторые из них смотрели осуждающе на неё, не разделяя произнесённые ею пару секунд назад слова.       Царило полное молчание и всеобщая отрешенность от гнетущей её проблемы. Это была словно пощёчина, вынудившая Скитер вздрогнуть всем телом, ощутив, что уже нечем даже дышать. И она изумлённо продолжала смотреть на Хилли, силясь взять себя в руки и прогнать предательские слёзы, начавшие катиться непрерывным потоком по щекам, лишь усиливая колкую боль в груди, сдавливающую с силой доброе сердце.       — К чему вся эта сцена, Скитер? — искреннее недоумевая, поинтересовалась она вновь холодно, — Они всего лишь прислуга.