finally

Электричество вырубается в тот идеальный момент, когда Хосок с грохотом вваливается в квартиру. Это, в какой-то степени, символично — мысли в голове у Юнги вырубаются тоже. Раз — и пустота. Только внутри все разом успокаивается, размякает, теплеет. Еще немного и замурлычет. И если Юнги все еще ждет, что такая реакция на Хосока со временем ослабнет, что его попустит, то он слишком наивен. — Ой, — доносится растерянное из прихожей. Дверь грохает снова — видимо, закрывается — щелкает замок. Юнги слышит чужое бормотание, следом шипение и снова шум — Хосок обо что-то спотыкается в темноте, громко оповещая об этом всех, кто находится в зоне слышимости. Наверное, теперь даже соседи знают, что конкретный Чон Хосок из квартиры на седьмом этаже думает об отключении электричества. Юнги чуть слышно усмехается — Хосок при всей своей пластичности и легкости не умеет вести себя тихо. Гремит ключами, кидает сумку на пол, шаркает тапочками по полу. Будто специально делает все для того, чтобы его присутствие было заметно. Юнги считает это очаровательным. Иногда. Он открывает окно пошире, подносит сигарету к губам, затягивается, закрывая глаза и сдерживая идиотскую улыбку, которая грозится растянуться от уха до уха. По шкале от первого до седьмого этажа насколько он сошел с ума? — Света и в подъезде нет, — сообщает Хосок и с сарказмом тянет, — ну очень вовремя. Юнги медленно поворачивается к нему, пока тот бурчит про кучу дел, сдохший ноутбук, тлен и безысходность. Он следит за его силуэтом, за резкими порывистыми движениями, как тот снова кидается к сумке, которая осталась в прихожей. Юнги успевает докурить сигарету, когда Хосок возвращается обратно, подсвечивая путь телефоном и все еще жалуясь на жизнь. Жалобы плавно перетекают в простой рассказ о том, как прошел сегодняшний день. Юнги усаживается на подоконник и просто слушает, не произнося ни слова. Хосок говорит быстро и эмоционально, машет рукой, а потом вдруг замолкает и подходит ближе. Светит снизу экраном себе на лицо, корчит жуткую рожу. — Привет, — и первый начинает глупо хихикать. — Привет. Улыбка все-таки прорывается через железобетонный уровень напускного пофигизма — широкая, счастливая. Хосок поворачивает экран в его сторону, и Юнги не успевает не то, что перестать улыбаться, даже отвернуться. Он прикрывает лицо рукой — чтоб тебя, прямо в глаза же! — и пропускает тот момент, когда Хосок приближается совсем близко. Просто секунда — и он чувствует, как тот утыкается носом ему в волосы. — Люблю, когда ты смеешься вот так, — едва слышно бурчит Хосок в его макушку, — ты выглядишь младше меня. Юнги не вполне уверен, что это должно означать — разве что внезапно обозначившуюся стаю хосоковых комплексов — но на всякий случай отпихивает его от себя и наощупь направляется к шкафу. Где-то там должны быть свечи, которые он по чистой случайности прихватил, покупая бомбочки для ванны. И, конечно, вовсе не для того, чтобы устроить какую-нибудь отвратительную вещь типа ужина при свечах. Просто огонь действительно успокаивает. Хосок почти все портит, когда гогочет «а ты, оказывается, романтик!», и Юнги почти посылает его нахер, но найти зажигалку в этот темный час кажется намного более важной целью. Он шарит рукой по подоконнику и, ничего не находя, зависает, соображая, не спихнул ли он ее задницей, пока как дурачок залипал на хосоково выражение лица, такое же привычное даже в полумраке. Вздох получается громким и смертельно тяжелым, будто Юнги вдруг осознает всю тяжесть мира. На самом деле, тут еще неизвестно, что хуже — внезапные провалы в памяти вместе с отсутствием электричества или никак не проходящие замирания сердца при взгляде на лучшего друга. Он недовольно ворчит себе под нос, пока Хосок, оценив ситуацию, внимательно осматривает пол рядом и предлагает: — Может, посмотришь в карманах? И правильно, вот она, в заднем кармане. Юнги бормочет «так я и думал» и, прежде чем отвернуться, замечает, как Хосок невозмутимо кивает, ничего не говоря. У Юнги горят уши, и он уверен, что немного покраснел. А еще уверен, что Хосок едва сдерживает смех. Наверное, отсутствие света — это не так уж и плохо. Они зажигают свечи, Хосок ойкает, чуть не обжигая пальцы (с зажигалками у него как-то не складывается), и Юнги больше не подпускает его к огню. Атмосфера вокруг становится теплой и немного сказочной, и все их совместно прожитые полтора года проносятся перед глазами. Юнги абсолютно не знал, на что подписывается, когда просил Намджуна найти соседа, потому что Сокджин, найдя работу на другом конце города, решил переехать. И в тот самый момент, когда Хосок возник на пороге со спортивной сумкой и кактусом в руке, Юнги, конечно же, не мог заподозрить ничего такого. Хотя, наверное, вполне можно было, когда тот выронил этот кактус из окна. Хосок потом еще неделю ходил, опустив голову, а Юнги будто невзначай приносил ему персиковую газировку из круглосуточного напротив. У них было много всякого, и Юнги затрудняется сказать, когда именно он так глупо вляпался. Может быть, когда висящего на нем Хосока почему-то захотелось обнимать в ответ. Или когда рука сама стала тянуться к хосоковым волосам, пока тот, устроившись совсем рядом, залипал в телефон. Юнги, со всеми своими антисоциальными замашками, упорно старался ничего не замечать и ни о чем не думать, но потом Хосок, уставший после сессии и кое-как сдавший последний экзамен, заснул прямо за столом рядом с недоеденным раменом. И где-то тогда, между первым касанием в попытке разбудить и вторым, совсем робким и вороватым, спускаясь пальцами к виску и щеке, Юнги сообразил, что отрицать уже бесполезно. И стало сложно. — Ты зачем сюда чипсы засунул? — Хосок с интересом оборачивается, согнувшись у отключившегося холодильника. Он же, вспоминает Юнги, уставший и жутко голодный, и лучше было бы пойти в какую-нибудь закусочную неподалеку, где было бы светло и вкусно пахло мясом, ну же, Юнги, хён ты или нет, позаботься о тонсене. Но Хосок усаживается за стол, прямо напротив, и довольно хрустит чипсами, явно никуда не собираясь. Блики от свечей пляшут по стенам, здесь, дома, по правде, намного уютнее даже без мяса. Юнги, расслабленный и заторможенный после многочасовой работы над проектом (ох уж эти дедлайны), подпирает кулаком щеку и просто наблюдает, как Хосок запихивает в себя остатки, все до последней крошки. Отвести взгляд просто не получается. Иногда, в моменты слабости, Юнги представляет что-нибудь совсем не сложное: как берет Хосока за руку, когда им обоим к первой паре, а на улице еще не слишком светло, как перебирает его пальцы, крепко сжимает теплую ладонь и украдкой целует ее, делая вид, что убирает челку со своего лица. Это так тупо и совсем ему не свойственно, но Юнги ничего не может с собой поделать. Разве что во всем обвинять Хосока. Он ведь совсем не помогает, даже сейчас сидит и внимательно смотрит в ответ, и то ли это свечи, то ли что-то другое, но он выглядит так, словно всё-всё знает. Юнги даже пробирает с головы до ног, а в желудке появляется неприятное чувство. — Что? — спрашивает он, чтобы что-то сказать и отогнать от себя мысль о том, что сидеть так — это действительно (совсем немного) романтично и что сейчас бы говорить всякие глупости и, может быть, целоваться, но. У Юнги не было шансов с самого начала — Намджун всегда ворчал, что вокруг Хосока много людей, а особенно красивых девушек, что это нечестно и он обязательно скажет ему, чтобы не смел никого из них приводить к Юнги в квартиру. Намджун, скорее всего, просто завидовал, Юнги лишь усмехался в кулак, но втайне всегда этого ждал: каких-то людей, таких же шебутных, веселых, легких на подъем. Но Хосок никого не приводил. Зато лез совсем близко с этими своими руками. Юнги они даже снились пару раз: тонкие запястья, длинные пальцы, цепляющиеся за его футболку и притягивающие к себе. От этих снов было тяжело отходить — они ссорились, Юнги раздувал конфликты из-за глупых пустяков, каждый раз содрогаясь внутри, но ни на шаг не отступая. Хосок даже уходил на пару дней к Намджуну, и тот взрывался, звоня «Вы что, женатая пара?» Юнги чувствовал себя виноватым, чувствовал себя по-настоящему чудовищно, вертел телефон в руках, но, конечно же, не писал и надеялся, что Хосок не вернется, что все наладится, забудется и душа перестанет так болеть из-за глупых безнадежных чувств. Хосок всегда возвращался, всегда остывал первым и, чувствуя, что Юнги остыл тоже, садился рядом и тянул свое «Хён, пойдем поедим, хочешь, я тебе кофе куплю?» И Юнги наверняка сделал кучу великих вещей в прошлой жизни, а точнее, в нескольких подряд, потому что в этой он точно не заслуживает Хосока. Они заваливаются на диван, на котором обычно спит Юнги, потому что он ближе, и Хосок качает головой: — Я забыл, что без электричества совершенно нечем заняться. Его бок теплый, волосы щекочут щеку, и Юнги хорошо и спокойно — он уже ни на что не надеется и ничего не ждет. Без ожиданий проще смириться и быть рядом, улыбаться, позволять обнимать себя и иногда обнимать самому, чувствуя ладонями чужую спину или аккуратно вдыхая чужой запах — ваниль или что-то такое же сладкое — у Хосока коллекция гелей для душа. Правда, колени слабеют, и сердце бьется так громко, что, наверное, слышно на всю комнату, но это ничего, это пройдет, это можно пережить. Ноутбук Юнги сообщает, что жить ему осталось минут десять и просит подключить зарядное устройство, Юнги, фыркнув, закрывает крышку, кое-как дотянувшись до нее ногой. По потолку гуляют тени, свечи, скорее всего, не смогут продержаться до утра и потухнут через пару часов. Юнги пытается вытащить из-под них одеяло, но быстро сдается и тихо говорит: — Ну, зато, наконец, выспимся. Хосок хмыкает, отвечает что-то невнятное и прижимается еще ближе, переплетая их ноги так, что Юнги не может понять, где чьи. Ему немного жарко, но он не двигается с места, даже когда Хосок начинает играть с его рукой, лениво водя пальцами по ладони. И Юнги решает — пусть, сейчас не тот момент, чтобы вырываться и все портить, потому что веки медленно тяжелеют и лежать рядом и касаться друг друга кажется таким естественным, даже несмотря на ноющее сердце. Голова уже совсем сонная, и Юнги вдруг спрашивает себя — если бы можно было повернуть время вспять, начать все сначала, развернул бы он Хосока прямо на пороге, отправляя обратно и забирая себе кактус? Может, он бы не просил ни о чем Намджуна, переехал бы куда-нибудь сам, жил бы один и ни в кого не влюблялся. Хосок ерзает на месте, дышит Юнги в шею, и нет, боже, конечно нет. Юнги бы уже, наверное, просто не смог без этого всего. Он сжимает руку Хосока своей. — Знаешь, — сонно бормочет тот, — я бы тебя сейчас поцеловал. Хосок хихикает «только после этого ты меня убьешь», но Юнги почти не слышит его. Сонливость пропадает мгновенно, в ушах стоит шум, и все замирает. Время, воздух в комнате, в легких. Юнги зажмуривается — этого просто не может быть. Он так долго ждал, надеялся, а потом и вовсе отпустил, пообещав себе ничего не делать, что, определенно, ему снится. Дурацкий, на редкость издевательский сон. Но нет, похоже, это реальность, Юнги чувствует движение рядом и слышит взволнованное: — Хён? Ты чего? Хосок наверняка сейчас смотрит на него, внимательно сканирует взглядом, как умеет только он. Нужно дышать, нужно открыть глаза, нужно спокойно ответить, что все в порядке, но Юнги так страшно. Ужасно страшно, что это всего лишь сон или что Хосок сейчас просто исчезнет, растворится в воздухе, оставив его совсем одного, и все эти полтора года потеряют смысл. Юнги решается и — Хосок и правда выглядит немного взволнованным, хоть и по-прежнему сонным. Его хочется крепко обнять, чтобы он все понял, чтобы все разрешилось как-нибудь само, хотя, возможно, Хосок и правда видел его насквозь. И когда Хосок начинает бормотать извинения, Юнги, глубоко вздохнув, наклоняется к нему: — Не убью.