***
Просыпаться в остывающей постели — то ещё удовольствие. Тэхён свернулся калачиком и грустно взглянул на пустующее место рядом. В своих узорчатых складках оно ещё хранит остатки тепла. Бьющие извне лучи искусственных солнц-фонарей отражались тонкими золотистыми нитями на атласе простыней, хромые и тусклые, они пробирались сквозь непомерную тьму за окном, там бушует стихия, ливнями и ветрами выказывает свою ярость. Вздохнув, Тэ свесил холодные ступни, нащупал ими чонгукову сорочку, примерил и побрёл на кухню. Спать нагим — личный, чонгуков, фетиш, Тэхён лишь следует правилам. Его поступь — точно кошачья, он хотел пробраться незамеченным. Босиком по махровым коврам, выписывая пальцами на обоях линии и завитки безо всякого смысла. Отвлечённый Чонгук безмятежно глядел в открытое окно. Чёлка цвета вороньего крыла вымокла, легла на широком лбу волнами; сильное тело, украшенное татуировкой от левого плеча до самой кисти, покрылось влажными холодными каплями, бьющими с мрачных улиц. Ему тоже плохо спалось. — Гроза — это восхитительно, правда, Тэ? Багровая молния озарила ясным сиянием небо, Гук словил её блики на своих ладонях, ухмыльнулся. И как он услышал шаги? — Согласен, — Тэхён застыл в проёме, опёрся на дверной откос и сладко зевнул, потягиваясь после. — Гуки, закрой, пожалуйста, окно. Ветер сильный, — Тэ запахнул подолы полупрозрачной белой рубашки, безуспешно пытаясь укрыться от стихии. — Замерз? — Немного, — Тэхён потер озябшие плечи ладошками. — Иди ко мне… Запоздалый раскат грома, как по мановению руки, Тэхён оказался прижат к кухонному столу. Под холодной росой у Чонгука горит кожа, а его большие ладони, с проступающими венками, — произведение искусства, Тэ с радостью провёл бы языком по каждой. Но не сейчас. Чон прижался губами к шее, вырывая тихий стон, развёл худые коленки, оказался ближе и случайно опрокинул стул, уронил чашечку недопитого кофе на блюдце — вдребезги. Смущённую улыбку Тэхён спрятал в крепком изгибе плеча, пощекотал дыханием краешек ушка. Даже в такой темноте у него блестят глаза, янтарным и карамельным, не то, что чонгуковы — угольки, обрамлённые густыми ресницами, демонические, не иначе. Да и сам Гуки бледный, как смерть, Тэхён другой — нежно-кремовый, как юность, с розоватым румянцем и персиковыми волосами, в ушах по две серёжки-звёздочки, что блеском не сравнятся с глазами. Сквозняк путает их волосы — кофе с карамелью — Чон лижет ключицы Тэ с пристрастием, а тот ласкает пальцами его серебряную штангу в затвердевшем соске. Слетая с плеч, рубашка, как последний источник тепла, предала тонкую тэхёнову кожу ветру. Мурашки. Он запрокинул голову, удерживаясь ладошкой за татуированное предплечье, застонал глубоко, прося поцелуй. Аккуратный, без излишеств, их губы сотканы искусным скульптором, такие жаль кусать. Обнажённые. Пылающие. Под пальцами Тэ острые скулы Гуки, его взмокшие виски, далее сильная шея и холод серебряной серьги. — Как же я хочу тебя. Очередная молния, Тэ с грохотом прижат к столу лопатками. Взгляд поплыл. Меж их телами разрастается ещё одна буря вселенского масштаба, накаляется электричество, желания метаются искрами в воздухе. Сверху маячит Чон и его смоляная чёлка, чёртов Аполлон, крепкий, как сорокаградусный алкоголь. К такому привыкаешь, не успевая опомниться. Осознаёшь лишь перед неизбежным — твёрдый стояк елозит по кремовому бедру, пока младший, пытки ради, разминает двумя пальцами дырочку, в трогательно-нежном темпе. Тэхён искусал губы, они — две спелые вишни, так и горят алым. Тэхёна бросает в жар, он вплетает свою тонкую пятерню в волосы и как в бреду шепчет «Гуки…». Он хочет его внутри. Чонгук не медлил, засадил по основание, сжал хрупкие бёдра и нарочито медленно вынул, оставаясь внутри лишь на треть. Это слишком. Походит на пытку. Тэ дышит рывками, дрожит, пытается сам натолкнуться, чтоб глубже. Чонгук чувствует, поднимает хёна за талию, заставляет скрестить утончённые щиколотки и входит под другим углом. Выбивает басистый стон. Тэ жмётся к груди, царапает младшему затылок, мурлычет и тает, как приласканный котик. Чёрт побери, как ему хорошо. Гук не нежный, ни разу, и трахает с чувством, не скупится на укусы, не жалеет синяков, он убеждён — это лишь придаст Тэхёну изысканности и шарма. Он запускает руки под влажную поясницу, сминает ягодицы и легко, подобно цветку сакуры, поднимает Тэ в воздух, несёт и усаживает на подоконник. Хён кривит алый ротик, ветер бьёт ему в спину, а Чонгук ухмыляется, дарит поцелуй и растирает вдоль позвоночника тепло. Сейчас ему растопить Тэхёна в патоку, ещё немного и он сам начнёт липнуть к рукам. На финальных толчках, Гук особенно красив и почему-то яростен, его чувство собственного превосходства жаждет выплеснуться наружу; на бицепсах вздулись вены, на скулах проступили желваки, Тэ изломал кисти и, трепетно всматриваясь в зрачки-угли, взмолился: — В меня. Протяжный стон напоследок, им нужно время, чтоб восстановить дыхание. Под Тэхёном растеклась лужица, он зачем-то свёл колени и шёпотом попросил Гука отнести его в душ.Дождь закончился. Буря стихла.
***