Замок

      Аманда заперта.       Аманда заперта, и из-за этого ее дом горит, пока от него не останутся одни угли. Они неприятно дымят, отчего она жмурится и кашляет, прикрывая рот рукой. Она не сможет потушить огонь; по крайней мере, не сейчас.       Она резко вдыхает дым, проснувшись от кошмара посреди ночи, и в темноте бредет на кухню за водой. Уронив кружку, она громко выругается, но мысленно порадуется, что не разбила, и пойдет за шваброй. Возможно, будет ворчать себе под нос или напевать что-то. Люди, живущие одни достаточно долгое время, часто так делают.       Хотелось бы Аманде этого не знать. Или, по крайней мере, чтобы кроме этого бесполезного знания было что-то еще.       Ее маленькое растение, мирно проживавшее на подоконнике, заболевает примерно через две недели, как Тодд вообще его приносит (и где только взял?). Его листья чернеют постепенно, маленькими пятнышками, градиентом переходя из ярко-зеленого в коричнево-черный. Аманда старается не проводить мысленную параллель с витилиго, потому что это неправильно, — господи, ну какого черта, что за дурацкие ассоциации — но все равно ее проводит.       Витилиго — особое состояние кожи. У нее, Аманды, тоже особое состояние.       Ее разум колеблется между прозрачным нематериальным и плотным материальным, охватывая ее тело множеством липких прикосновений, пока она повисает в воздухе и пытается разобрать, какого черта происходит именно сейчас, в данный момент. Сознание утопает в сомнениях, и что-то в груди нервно и недовольно ворочается, как человек, которого будят ото сна, когда он на редкость хорошо устроился. Галлюцинации похожи на нечто призрачное, цепляющее ее за руки и ноги удивительно крепкой хваткой, заставляющей лишиться дыхания. Аманда обнаруживает себя стоящей перед зеркалом уже десять минут и силой заставляет себя отвлечься, пересчитывает какие-нибудь предметы (это успокаивает и напоминает, что это — настоящий мир, потому что во снах количество предметов всегда меняется), и потом час сидит за барабанной установкой. Когда все более или менее стабильно — она не уверена; когда наступает очередной срыв — она ни на секунду не сомневается. Это еще одно знание, которое совершенно никак ей не помогает. Ей вообще мало что помогает, если честно.       — У меня сегодня был приступ, — говорит она в телефон Тодду, потому что больше ей рассказывать нечего. Либо это, либо «ничего нового». Ах да, еще был вариант «сегодня я опять ничего не делала, хотя могла бы потратить время на что-то полезное», но ей уже не восемнадцать, в конце-то концов.       Ответ «я снова поймала себя на том, что зависла на полчаса, смотря в пространство» как вариант не рассматривается и никогда не будет.       Тодд виновато говорит, что скоро как-нибудь заедет. Послезавтра. Или на следующей неделе, может.       Липкие прикосновения сомнения доходят до ее шеи, и Аманда идет умываться холодной водой, хотя ей ни капельки не жарко. В следующие пять минут ей даже начинает казаться, что она могла бы вписаться куда-нибудь и жить нормальной жизнью. Впрочем, что плохого в мечтательном самообмане, если он помогает идти времени, которое замедлилось настолько, что пять минут все чаще кажутся часом?       В углу большой комнаты завелся паук, тихо плетущий свою паутину. Аманда не решается его убивать, потому что он придает комнате хоть какое-то разнообразие. Она рассказывает Тодду, что придумала для паука имя, и брат смеется в ответ, но его смех звучит, как у человека, который не знает, что еще можно ответить, чтобы не сорваться.       Аманда прекрасно его понимает.       В один из дней, когда мысли утекают в русло самообмана чаще, чем обычно, Аманда ложится рядом с ноутбуком и заглядывает в социальные сети. Сине-белое оформление заменено на что-то яркое и кричащее, временами начинает резать глаза, но Аманда говорит, что так и надо. В этом весь смысл. Она включает более или менее спокойную музыку и касается клавиш пальцами с неоново-голубыми ногтями (неделю назад они были черными), пока солист какой-то инди-группы поет про океаны между двумя людьми.       Аманда решается написать своей бывшей подруге, с которой давно перестала общаться, потому что самообман убрал крепкие пальцы сомнений с ее горла. Она чувствует, как все внутри нее кричит, что она наглая лгунья — и хотя это реальность, каждая деталь кажется фальшивой.       Подруга, похоже, даже немного рада ее сообщениям. «Прости, я не смогу приехать, — отвечает она с множеством грустных эмоджи. И, через пару сообщений: — Да, точно». Проходит примерно час-полтора, наполненный фальшивыми историями искусственной жизни Аманды, и даже растение на окне с его полумертвыми листьями начинает выглядеть оптимистичнее, чем ее будущее. «Может, тогда ты приедешь к нам?»       Аманда извиняется, говорит, что ей надо идти и они поговорят в другой раз, и уходит на кухню за холодной банкой газировки. Из нее гораздо забавнее пить, чем из обычной бутылки или стакана. Это так, еще один бесполезный факт.       Забегающий на следующей неделе Тодд забирает с собой подаренное растение, чьи листья отмерли наполовину — он говорит, что кто-то из его знакомых вроде как сможет помочь. Аманда в шутку говорит, что будет скучать по нему (по растению, не Тодду, хотя и по нему тоже, конечно), но в итоге выходит, что она и правда скучает.       Тот паук, кстати, исчезает в тот же день вместе с паутиной, хотя Аманда твердо уверена, что не трогала его.       Между ней и миром — океаны. Или — еще хуже — бесконечная жаркая пустыня, в которой нет ничего, кроме горячего песка и черных больших камней, которые, впрочем, встречаются не так часто. В любом случае, иногда Аманда чувствует себя так, будто тонет, и ее умение плавать никак не помогает, где бы она ни очутилась: в океанах или песках. Океаны ужасно холодны, а пустыня не настолько раскалена, но каждый раз, когда она тонет, это обжигает ее, пробирается под кожу, ранит все нервные окончания и оставляет ее без чувств на какое-то время. Позже она решительно отрезает все воспоминания, связанные с катастрофой, и бросает их на дно или сжигает, а потом развевает прах по ветру, пока призраки в подсознании помогают самообману восстановить силы и потихоньку раздувают огонь.       Жизнь напоминает непонятную густую мешанину из серого, черного и неоновых цветов, в которую кто-то еще забросил колючки, надолго застревающие в коже каждый раз, когда ты на них натыкаешься. Правда, Аманда с этим не смирится. В конце-то концов. Ей уже не восемнадцать.       Да, гораздо легче упасть в неоновые цвета, когда рядом кто-то близкий. И да, Аманда частично заперлась сама. И да, все еще бывают дни, когда она не понимает время как концепт, даже если бы это объяснял ей самый умный и терпеливый человек в мире. И да, ей безумно тяжело. У нее — особое состояние.       Но нет, она не собирается сдаваться.       Ее дом все еще горит.       Аманда горит.