Колибри

      Кажется, она была одной из вендов. Арно еще плохо разбирался в этих понятиях, но когда на тебя бежит человек с дубинкой в руках, как-то сразу становится ясно, что он тебе никакой не друг. Ему надо было испугаться. Этого хотел сам случай, но Арно испугаться не смог. Пусть он был в ШНыре всего несколько недель, пусть практически ничего не знал и плохо еще понимал происходящее, но тот маленький дикий вихрь, что несся на него, шипя что-то ругательное и злое, выглядел настолько парадоксально, что парень просто застыл и с глупым лицом смотрел на надвигающуюся угрозу. Она была настолько маленькой и нелепой, что Арно хотел рассмеяться, и тогда это было бы совсем уж странно. Тот, кто сейчас угрожал ему, был ростом метра полтора и имел коротко обрезанные неумелой рукой, окрашенные в ужасный дешевый красный цвет волосы. — Стой, дитя. — неожиданно для самого себя изрек парень. — Стой, я не бью маленьких.       Это было глупо, совершенно и бесконечно глупо так поступать. Этот вихрь, этот нелепый сгусток энергии был очень зол и настроен вполне серьезно на определенную цель: покалечить, убить, следуя невесть откуда взявшейся идее. Это было глупо, но это подействовало. Вихрь остановился, смотря на Арно если не ошарашенно, то с долей удивления точно. — Еще раз назовешь меня дитем, и я сломаю тебе руки, шныр! — прошипел вихрь, и Арно, не удержавшись, рассмеялся.       Он хохотал, будто припадочный, сгибаясь и хрюкая, стучал кулаком по земле, потому что не в силах был стоять на ногах, а вихрь, этот нелепый человечек, прожигал его самым злым и ненавидящим взглядом, на который только может быть способен человек, но руки почему-то не ломал, а дубинку и вовсе бросил на землю.       Арно назвал её Колибри, а она, имея весьма специфичные вкусы на прозвища для своего пола, просила называть её Коляном. И Арно смеялся, смеялся и смеялся, каждый раз опасаясь, что сейчас маленький кулак врежется ему в солнечное сплетение, указывая на ошибку неопытного шныра, но кулак каждый раз не врезался. Наверное, их дружба была самой странной дружбой на свете, но они даже не думали об этом тогда, они даже не называли это дружбой. — Если я не калечу тебя, уродец, — говорит она, глядя на него снизу вверх, — это еще ничего не значит.       Арно согласно кивает, не забывая эту фразу ни в пегасне, ни на скучных лекциях Вадюши, ни в кабинете у Гая. Она будто становится его кредо по жизни, правилом, единственной заповедью. Колибри оказывается рядом всегда внезапно, будто все это время крутилась где-то поблизости, хотя порой это физически невозможно. Они идут по дороге, и она неспокойно мечется из стороны в сторону, находясь практически везде и нигде одновременно, будто Арно угадал, и она действительно не человек, а маленькая птичка, собирающая нектар.       Арно не может вспомнить, когда видел её последний раз. Год назад? Вчера? Только что? Колибри так и остается для него тем смертоносным вихрем, который проносится, оставляя после себя обломки и руины, но, почему-то, никогда не причиняет вреда ему.       Секретарь Гая находит на кладбище где-то в Долгопрудном аккуратное черное надгробие с, пожалуй, слишком официальной фотографией, и даже красные волосы этого не исправляют. Она же была не такой, она точно была не такой. А какой тогда?       Колибри смеется так, что трясутся стены, но стоит ей прекратить, возникает чувство, будто это была галлюцинация, обман слуха. Она обнимает Арно так крепко и тепло, как никто никогда не обнимал его, и ей совершенно плевать, кто он и во что одет: куртка ли на нем, пропахшая кем-то другим, кто носил её до этого, с примесью аромата конюшни и грязи, или, может, дорогущий костюм, который так идет этому проныре. Она, безусловно, любит его, но как-то по-своему, как-то, как умеет любить лишь Колибри.       Они гуляют по Копытово, по ночной Москве, по улочкам любого другого города, но Арно никогда не может сказать точно, когда это было в последний раз, будто Колибри была лишь иллюзией, обманом зрения, очень злой (но самой лучшей) галлюцинацией. И в один момент их прогулки прекращаются, но связь между ними, та незримая ниточка, что держит людей, не прерывается ни на секунду.       Его отправляют проверить объект, на который шныры скинули атакующую закладку, и волею случая он оказывается там один: ни арбалетчиков, ни берсерков, ни делмэнов. Арно на автомате идет по руинам, и что-то ломается, трескается у него внутри, будто рвется натянутый канат, когда он видит что-то красное, виднеющееся среди обломков. Это может быть что угодно, любая тряпка, вещь, элемент декора, в конце концов, не у одного же человека в этом мире красные волосы! Взрыв внутри заглушает совершенно всё вокруг, даже его собственный вопль. Он раскидывает обломки стен и потолка, будто коснулся льва на несуществующей нерпи, будто для него никогда не было и нет усталости и боли. Колибри выглядит, как и при их первой встрече, и даже лицо, превратившееся в сплошной кроваво-фиолетовый синяк, будто совсем и не изменилось. Не обман зрения, не галлюцинация. Она лежала на его руках: совершенно реальная и совершенно мертвая.       Тогда Арно даже не заплакал. Точнее, ему хотелось бы верить, что он не заплакал, но мозг, видимо, желая оградить своего владельца от потрясения, просто вырезал этот момент из череды воспоминаний. Собственный крик оглушает, будто залп тысячи пушек, и не замолкает даже когда Арно приторно сладко улыбается главам трех фортов, когда сосредоточенно чиркает что-то в блокнотике, словно вросшим в его руку, когда ложится спать и просыпается после вполне бодрым и готовым к работе. — Пообещай мне, — неожиданно серьезно говорит Колибри, дослушав рассказ Арно о том, что его выгнали из ШНыра, — что ты не забудешь меня после моей смерти. — Думаю, я не забуду тебя и после своей смерти, — усмехается в ответ он.       И, в принципе, это оказывается правдой. Арно кажется, что жизнь покинула его тело, как только чужая закладка передала ему свои свойства, что всё это время его тело ходит, говорит и даже умудряется чему-то радоваться чисто по привычке, и всё это время, каждую чертову секунду, он помнит её. Помнит этот маленький смертоносный вихрь.       Колибри смеется так, что стены дрожат, и Арно не может вспомнить, когда это произошло: секунду назад? Час? Минуту? Пять лет? Когда его собственный крик заглушил всё вокруг? Когда её лицо из бледного и злого превратилось в огромный мертвый синяк? Вчера они вдвоем бросали куски хлеба уткам в парке или он один горсть земли на крышку её гроба?       Она была волшебной. Невероятной. Как-то Арно подслушал случайно, что Гай думает, будто у него совсем нет ничего святого. Есть. Лежит в земле. Арно смеется, и это выглядит совсем уж жутко, когда человек заливается хохотом, стоя у могилы своего единственного лучшего друга.