***
Им обоим только-только исполнилось по шестнадцать, когда они предприняли попытку сбежать из детского питомника и отправиться на фронт. До конца войны оставался год, но этого никто ещё не знал. Наивные подростки были одержимы желанием помочь родине в борьбе с врагом, и, естественно, уверены, что их помощь внесёт решающий вклад в дело победы. Просто читать новости о битвах в газетах и с текстовых экранов, просто ждать, что когда-нибудь, в далёкие восемнадцать их призовут по всем правилам – это казалось немыслимой трусостью, бездарной тратой времени и сил. – Ты будешь разведчиком! – вдохновлял Тин внимающего Хлая. – Похитишь вражеские документы! Проникнешь в планы наступлений! Будешь раскрывать тайны огромных масштабов! С твоими-то мозгами – раз плюнуть! Хлай легко разгадывал любую загадку, насколько бы сложной она ни казалась остальным. Хлай мог стащить что угодно из-под носа у кого угодно. Он открывал любой шкафчик, любой сундук с помощью простой проволоки или швейной иголки. Даже кодовый сейф в кабинете директрисы не раз поддавался его гению. Нельзя было допустить, чтобы такие способности пылились без дела. – А ты всех Коронованных покромсаешь в капусту! – подхватывал Хлай взаимные дифирамбы. – Ты ж голыми руками целую орду можешь раскидать! Тин был на голову выше самого взрослого обитателя питомника. А литое жилистое тело могло навести священный трепет на самого отпетого хулигана. На уроках военной подготовки он давно уже переплюнул скудные умения наставника. Он отважно бросался в любую драку и всегда выходил победителем. Просто преступлением было дожидаться совершеннолетия, чтобы применить всё это в серьёзных условиях. Рюкзаки с самым необходимым, карта с отмеченными на ней зонами военных действий, учебное оружие, «одолженное» из спортзала, и пылкое желание ринуться в атаку – всё, с чем одной тихой ночью Тин и Хлай выбирались из спящего здания. Этот ход они обнаружили давно, ещё в глубоком детстве, играя не там, где все нормальные дети. Они всегда с особым рвением лезли туда, где стоял или хотя бы подразумевался знак: «Нельзя! Опасно для жизни!» Поэтому в том, чтобы в обход сторожа и замков залезть в подвал, где хранились грабли и лопаты, воздушные змеи и цветные фонарики для праздников, декорации и костюмы для любительских постановок, и прочий рабочий и развлекательный инвентарь, не было ничего особенного. А то, что, наигравшись там вволю, они сочли необходимым вскрыть старый ржавый замок на обнаружившейся в углу за коробками железной полукруглой двери, было просто-таки вопросом чести. За дверью тянулся длинный узкий извилистый коридор с высоким арочным потолком, теряющимся в тени и густых слоях паутины. Замок на ржавой решётке калитки, которой коридор заканчивался, в умелых руках Хлая быстро постигла участь предыдущих. И «первооткрыватели» оказались у ручья, в роще кирпичных деревьев далеко за забором питомника. А за рядами мощных стволов, рисунок и цвет коры которых и дал деревьям название, в неглубокой низине бежала змея железной дороги. Особенно ценной находка стала казаться после того, как на школу в их городе напал отряд вражеских диверсантов. Стража среагировала вовремя, но совсем избежать жертв не удалось. Подробности от питомцев скрыли, чтобы не травмировать, но куцый деревянный забор питомника был заменён на высокий металлический, с колючей проволокой и сигнализацией. Они готовили побег несколько месяцев. Изучали расписание товарняков, сидя на холме и глядя на проносящиеся внизу ржавые вагоны. Следили за сообщениями о передвижении войск, примазываясь к пожилому сторожу, который частенько, в компании такой же пожилой технички, проводил вечера в сторожке за чтением новостей с текстового экрана. С удвоенным рвением тренировались на уроках боевой подготовки. Разрисовывали стащенную у директрисы карту флажками, стараясь проложить наиболее удобный маршрут от питомника к военным частям. И читали много героических книжек для вдохновения. В ту ночь поначалу всё шло как нельзя лучше. Тин и Хлай, как тени, неслышно пробрались сквозь мирно спящий питомник. Сторож с техничкой задремали в своей дежурке, и никаких препятствий на пути к тайному ходу не было. Препятствие возникло у самого выхода. Никто и никогда не видел ни яиц, ни гусениц хипридов. Никому не было известно, кто заворачивается в куколки. Но, как бы там ни было, этот кто-то ухитрился пробраться в коридор, большую часть времени закрытый от улицы решёткой с частыми прутьями. И этому кому-то приспичило вылупиться именно в тот момент, когда Хлай и Тин уже почти выбрались наружу. Куколка упала прямо им под ноги. Тяжело шлёпнулась на пыльный пол и от удара треснула по всей своей почти двухметровой длине, со смачным чпоком расколовшейся дыни. Хлай не издал ни звука, но тут же встал, как вкопанный. Остановился посреди коридора, и у Тина появилось мощное ощущение, что ничто на свете не в силах сдвинуть его с места. – Она ещё закрыта! – постарался он внушить Хлаю, стеклянным взглядом уставившемуся на преграду. – Может, тварь вообще давно издохла, забыв вылупиться! Смотри! Тин разбежался и перепрыгнул через чёрный «мешок», загородивший узкий проход. – Давай! Секунда-дело – и мы на свободе! И Хлай пошевелился. Слабо, но были все шансы, что он всё-таки преодолеет себя и прыгнет вслед за Тином. Если бы из разъехавшейся в стороны трещины не полезли вдруг, цепляясь когтистыми концами за края, суставчатые мохнатые лапы. – Да плюнь! – разозлился Тин, с ужасом наблюдая, как лицо Хлая превращается в маску вселенского отвращения. – Он ничего тебе не сделает! Он прыгнул назад, равнодушно зацепив ногой копошащиеся конечности. И схватил Хлая за руку, подтаскивая в нужном направлении. – Давай! Ну, давай же! – кричал он, всё больше раздражаясь на молча упирающегося Хлая. – Не будь слабаком! – Руки… – прошептал вдруг Хлай. – У него лезут руки… Тин автоматически обернулся, и увидел, как вслед за лапами над куколкой подымаются длинные крючковатые пальцы. Для него самого в этом зрелище не было ничего особенного, он знал, что бабочка ещё долго будет копошиться, пока выберется окончательно, да и потом ещё какое-то время не сможет даже летать, приходя в себя после метаморфоз. Но Хлай… Никто, даже те, кто постоянно донимал Хлая, не мог назвать его трусом. Он был невысоким и худым, но он практически ничего не боялся. Кроме насекомых. Даже обычных, особенно тех, что могли летать или прыгать. А хиприды вообще вводили его в состояние, близкое к эпилептическим припадкам. И сейчас по иронии судьбы этот эффект разворачивался в полную силу. Злой на эту самую судьбу, на себя, и больше всего на Хлая и его дурацкий иррациональный страх, который грозил им всё испортить, Тин дёрнул Хлая особенно сильно, заставив упасть и проехаться коленями по полу. – Вставай, пожалуйста! – взмолился Тин, вздёргивая его на ноги, как безвольную куклу. – Поезд скоро проедет! И за нами погоня, слышишь? В отдалении звучали встревоженные голоса. – Я не смогу… – прошептал Хлай, не поднимая головы. – Ноги не слушаются… Тин отчаянно взвыл и попытался спихнуть куколку с места, хоть как-то развернуть её, чтобы она не загораживала проход. Но оказалось, что она застряла в узком коридоре намертво, плотно впечатавшись концами в стены. Это был тупик. Голоса слышались уже совсем близко. Дальнейшее промедление могло обернуться потерей единственного шанса сбежать – теперь за обоими нарушителями правил, наверняка, станут наблюдать с удвоенным вниманием, а проход запечатают так, что больше не открыть. – Я ухожу один, – проговорил Тин. Сквозь зубы, потому что более трудного решения ему в жизни принимать ещё не приходилось. – Я обязан туда попасть. Не глядя на Хлая, он снова взял разбег и прыгнул. И уже там, на самом пороге обернулся. Хлай смотрел на него широко распахнутыми глазами, так, словно никак не мог поверить в то, что происходит. А потом его лицо исказила судорога, он всхлипнул и… Хлай не мог пойти дальше. А Тин не мог остаться. Он развернулся и побежал. – Нет! Пожалуйста, Тин! Не бросай меня! Нет!.. «Я вернусь, – неслось в голове. – Я обязательно вернусь за ним потом…» Ни один из них не помнил времени, когда они ещё не знали друг друга. Всю жизнь они были вместе, бок о бок, плечом к плечу, обо всём друг другу рассказывая и всё делая вместе. И сейчас, убегая всё дальше от питомника, Тин чувствовал, как в груди что-то рвётся, словно часть его самого остаётся там, за спиной, а внутри с каждым шагом ширится какая-то странная, незнакомая раньше пустота. Несколько дней, добираясь на фронт, Тин ещё чувствовал себя предателем, бросившим друга. Но, наконец попав туда, даже ещё ни разу не побывав в бою, он уже кардинально изменил мнение. Теперь он приходил в ужас от одной мысли о том, что, соблазнённый его, Тина, уговорами, Хлай мог всё-таки попасть вместе с ним в этот ад. Война в реальном формате очень быстро выбила из Тина всю подростковую самоуверенность и наивную переоценку своих сил. Он бы не смог оберегать Хлая весь этот год, а сам тот ни за что бы не справился. И в его гибели виноват был бы именно Тин. И всё только из-за того, что ему эгоистично хотелось иметь Хлая под боком. Да, он был предателем – именно потому, что тащил его с собой. Это въелось в сознание так же прочно, как рыдающий, бессильно сжавший кулаки Хлай на пороге питомника, сползшая лямка рюкзака и сбитые в кровь колени. Въелось и не давало спокойно жить даже тогда, когда казалось почти забытым.***
– А у тебя ничего так. Стильно. Хлай сидел на высоком стуле у барной стойки и осматривал зону гостиной-спальни. Видеть его в своей комнате было очень странно, попахивало чем-то нереальным, вроде сна или бреда. Словно настоящим он и не был никогда, существовал только в воображении Тина. А теперь эта иллюзия вдруг материализовалась и вполне реалистично потягивала дорогущее Тиново бренди. – Это, по-твоему, чай? – Тин насмешливо глянул на бокал с янтарной жидкостью, который Хлай независимо болтал в руке, позвякивая кубиками льда. – Это лучше расслабляет, – Хлай пожал плечами и ухмыльнулся. – У тебя тут столько всего – чай как-то померк. Тин стянул с бёдер махровое полотенце и надел просторные домашние штаны. Предыдущие пришлось отправить в стирку перед тем, как залезть под душ – схватка с хипридом, хоть и обошлась малой кровью, изгваздала победителя с ног до головы. – Любопытные наколки, – констатировал из-за спины Хлай. – Что-то значат? Тин машинально провёл по руке. Запястную косточку спиралью охватывала чёткая чёрная вязь, чередой резких лаконичных символов вилась по тыльной стороне предплечья до локтя, и там снова закручивалась вокруг выпуклости сгиба. Такой же рисунок украшал вторую руку и обе ноги. – «Быстрее бегай, сильнее бей», – процитировал Тин. – Так сказал мастер, который их сделал. – Военный мастер? – Само собой. Ни один солдат не вернулся с войны без хотя бы одной картинки на теле, несущей в себе оберегающий или увеличивающий силу смысл, сделанной в честь героических побед или потерянных друзей. – И как, работает? – Наверное. До сих пор ведь и бегаю, и бью. Тин подошёл к бару, сел рядом с Хлаем, налил себе из нагло початой им бутылки и серьёзно осведомился: – Что ты здесь делаешь? Как ты меня нашёл? И главное – зачем? – Прямо с места в карьер? – Хлай хмыкнул и сделал глоток. – Ладно. Что я здесь делаю? Смотрю на тебя и пытаюсь понять, что мне хочется сделать со скотиной, которая разрушила все сверкающие иллюзии моей трепетной, зараза, юности. Дружба там, преданность, взаимовыручка и прочая чухня… – Я не собираюсь оправдываться, – сжав зубы, Тин отвернулся к окну. – Да кто же сомневался? – Хлай горько усмехнулся. – Я молчу о том, что ты ни разу мне не написал. Но ведь и после войны ты даже не попытался меня найти. Просто забыл, как о досадном недоразумении. С чего бы тебе теперь-то оправдываться? А я ведь, как придурок, ждал какого-то хрена. Думал, что ты мне друг. А тебе вообще было до лампочки, живой я или откинулся. – Зачем мне было тебя искать? – Тин повернулся и поднял на Хлая тяжёлый взгляд. – Вернувшись оттуда, я уже твёрдо знал, что хорош только в применении силы. Понял, что и дальше могу и хочу заниматься именно этим. И связываться с кем-то – обрекать на перманентную опасность. – Ну, можешь расслабиться, – Хлай скривился в злой усмешке, – опасности я себе смог найти и вполне самостоятельно. И вообще, знаешь, хреново, что ты не воспринимал меня, как равного. Ты не можешь не помнить, что драк я никогда не боялся, сам лез на рожон… – Ага, и тебя макали головой в унитаз, – Тин хмыкнул, – пока я не размазывал всех по стенке, чтобы выловить твою тушку. – Дело времени, – Хлай махнул рукой. – Моя тушка значительно окрепла. Теперь я сам могу размазать по стенке. Хоть, может, и не таким способом, как ты, – он провёл пальцами по хитиновым лезвиям своей боевой перчатки, гордо отдыхающей на стойке рядом с выпивкой. Вот он и сказал своё: «Ты мне больше не нужен». Тин ждал этого, понимая, что заслуживает, что этого он сам, собственно, и добивался, но в груди всё равно противно резануло. Захотелось со всей дури заехать кулаком в стену. Или лучше в рожу этому новому Хлаю, выдирая с корнем занозу, все эти годы не дающую покоя. – Зачем ты припёрся? – устало спросил он. – Чтобы заявить мне это? Надо было ради этого меня искать? – Ну, в принципе, и это тоже, – Хлай пожал плечами. – Хотелось, чтоб ты понял, что я больше не обуза и не потяну тебя вниз. – Э-эм… – Тин оторопело хлопал глазами, не в силах сопоставить последнюю реплику со всеми предыдущими. – Ты сейчас вообще о чём? Хлай тяжело вздохнул, посмотрел в окно, поболтал указательным пальцем лёд в бокале, щёлкнул по стеклу, вызвав тонкий тихий звон, а потом выдал: – Я связался с Бабочником. Он криво улыбнулся, и посмотрел исподлобья, вызывающе и опасливо одновременно, словно ждал, что его неминуемо осудят. И не зря. – Что?! – Тин не поверил своим ушам. – С кем, твою мать, ты связался?! – С Бабочником, – Хлай опустил глаза и длинно выдохнул. – С Синим. Тин сглотнул и вместо стакана приложился прямо к бутылке, основательно смачивая пересохшее горло. Никто не знал правды о происхождении Бабочников. Одни говорили, что Бабочники – это служители тайного культа, имеющие особый подход к хипридам, знающие о них древние тайны, передающиеся из поколения в поколение, от посвящённого посвящённому. Что Бабочники – люди. Что затейливые цветные узоры, густо покрывающие их тела от макушки до пят, похожие на окрас насекомьих крыльев, – это искусные татуировки. Другие утверждали, что Бабочников с гигантскими мотыльками связывают узы не такие эфемерные, как метафизика. Что Бабочники – более совершенная ветвь хипридов, заплатившая возможностью летать за интеллект и облик, схожий с человеческим. Что все их знания – изнутри, от родственной связи с крылатыми тварями, недоступной людям. А наколки – естественная пигментация, покрывающая тело вместо отсутствующих крыльев. Не было известно, где они жили и чем занимались. Они просто изредка появлялись, как призраки – из ниоткуда и только после наступления сумерек. Кто-нибудь вдруг замечал Бабочника за столиком в пабе, на пустынном мосту у парапета, под одиноким фонарём в конце окраинной улицы, на лавке в парке, в гуще крикливой праздничной толпы… И каждый раз находился идиот, уверенный в своих силах и удаче настолько, чтобы заключить с Бабочником договор. – Ты вообще как, – начал Тин недоверчиво и осторожно, словно говорил с душевнобольным, – в курсе, что бывает с теми, кто в такое влезает? В основном они исчезали. Бесследно. Никто, никогда и нигде больше их не видел. Но само по себе это ничего не доказывало, и если бы не то, что изредка игроков всё-таки находили, можно было бы подумать, что они просто предпочитают слинять с выигрышем от своего привычного окружения. Но те, которые нашлись, в качестве выигрыша «награждены» были только полной амнезией, заставляющей начинать жизнь с чистого листа. И это весьма омрачало радужные надежды на неизвестное счастье исчезнувших. – Я так же в курсе, что то же самое бывает с теми, кому игроки разбалтывают подробности договора, – Хлай кивнул. – Поэтому, если уверен, что не хочешь влезать, можешь, не стесняясь, указать мне на дверь. – Но почему именно с Синим? – Тин предпочёл не спешить с ответом. Ответ за такой короткий срок, напичканный такими впечатляющими новостями, сформулироваться не успел. Хоть и маячил уже ярким сигнальным огоньком в области намерений. – Может, стоило сначала попытать счастья с мастью послабее? Бабочники бывали Коричневые, Рыжие, Красные и Синие. Неясно почему, учитывая отсутствие известных выигравших, но первые три уверенно слыли «младшими мастями». Считалось, что их задания проще, и выигрыш, соответственно, меньше. Зато вот Синие были теми, о ком даже говорить предпочитали уважительно-опасливым шёпотом. – Зачем размениваться на мелочи, если можно взять главный приз? – искренне удивился Хлай. – Уверен, черепушки с ребусами у них у всех достаточно забористые. Иначе было бы гораздо больше сведений о гордых победителях, бросивших вызов «младшим». Так тебя вводить в курс дела или сваливать подобру-поздорову? Он требовательно уставился на Тина, но тот и рта не успел раскрыть, как Хлай снова заговорил: – Сразу уточню: я не спасти меня пришёл просить, – он поморщился – видимо, сама мысль о том, что Тин мог так подумать, вызывала у него отвращение. – Я предлагаю сотрудничество. У меня до чёрта связей, я мог бы предложить это нескольким вполне толковым мужикам. Но… – он криво улыбнулся. – Можешь считать, что ещё в детстве произвёл на меня неизгладимое впечатление. – Откуда ж ты знал, что я не сдал позиций, что я вообще с войны вернулся? Снова приходим к вопросу – как ты меня нашёл? – А лет в восемнадцать мне на глаза попалась газета с хвалебной статьёй про одного храброго молодца, – тон Хлая был, вроде бы, насмешливым, но невозможно было не услышать в нём уважительного оттенка. – Так вот, этот крутой хрен, будучи вольнонаёмным спасителем униженных и оскорблённых, вполне удачно помог работникам стражи изловить на месте преступления группу злостных террористов, устроивших поджог в младшей центральной школе. А потом на чистом энтузиазме вытащил из пылающих руин шестерых учеников вечерних дополнительных курсов в купе с училкой. На собственном горбу, так как к тому времени они уже дымом траванулись… Хорошая мне газета попалась, цветная. Статья была центровая, поэтому и иллюстрация красовалась на полстраницы. На ней та самая училка и рыжий курносый шкет, явно из котят, торжественно вручали своему спасителю большую такую самодельную грамоту с детскими картинками… Тин автоматически глянул на полки над кроватью, на одной из которых стоял описываемый предмет, оправленный в широкую рамку из веток, явно заботливо собранных на уроках по биологии. «Мы старались», – сказал тогда рыжий котёнок, отчаянно смущаясь, и так же отчаянно шепелявя. – Ага, точно, та самая, – кивнул Хлай, проследив за его взглядом. – На рисунке я тебя слёту узнал. Художник работал отличный – несмотря на то, что ты полностью сбрил шевелюру и стал ещё больше, чем в питомнике, сомнений в том, что рожа твоя, у меня как-то даже не возникло. Ну, отсюда же, собственно, и ясно, что позиций ты не то, что не сдал, а даже весьма поднабрал. – Спалился, – Тин хмыкнул. – Пресса бывает чертовски назойливой. После того раза мне всегда удавалось вовремя слинять. – Возьми себе конфетку за идеальную конспирацию, – на щеках Хлая на секунду вздулись желваки, но он тут же взял себя в руки. – Но такой въедливой заразе, как я, и этого твоего одного ляпа хватило. Как думаешь, зная имя, род занятий и город, сложно найти человека? Тому, кто добрался до восьмой ступени в игре с Синим Бабочником? – Ты… ты дошёл до восьмой ступени?! – Тин вскочил, чуть не опрокинув стул. – А ты думал, я тебя на первую пришёл пригласить? – Хлай хмыкнул. – Тебе рассказывать подробности или нет? – Да ну тебя на хрен с твоим кокетством! – Тин в сердцах хлопнул ладонью по столешнице и снова сел. – Рассказывай уже давай! – Ну, я коротенько, – Хлай расплылся в довольной улыбке. – Сначала я думал, что всё, от начала до конца, проверну сам. И первые шесть ступеней ничто эту мою уверенность не колебало. Замочить меня пытались, конечно, с самого начала, всевозможная шушера разной степени вредоносности. Но я вполне справлялся. Думаю, от многих предыдущих я отличался тем, что, кроме способности защищаться физически, я ещё и правильно расшифровывал загадки и схемы. А может… – он задумчиво поднял бровь и качнул головой, сдул щекочущую лоб волнистую прядь. – Может, ещё и тем, что получал от процесса расшифровки удовольствие. Поверь, ничего подобного раньше не испытывал… Он замолчал, постукивая пальцем по стойке, явно уйдя в свои мысли. Но когда Тин уже собирался напомнить о своём присутствии, Хлай встрепенулся и продолжил: – Но вот седьмая ступень дала понять, что до конца я сам не дойду. Да ещё и эти сверх нормы стали нападать, мотыльки хреновы. А я… – Хлая передёрнуло с ног до головы, словно током прошибло. – Ну не могу я себя заставить к ним прикасаться! Мне кажется, стоит даже посредством оружия с этой тварью состыковаться – и меня удар хватит. Обидно было бы, согласись? – А от кусков их черепушек тебя удар не хватает? – Тин насмешливо склонил голову. – Не, ну это же уже как бы не то, – Хлай едва заметно поёжился. – Мы же много чего из кого делаем – и оружие, и еду, и ложки-мебель-статуэтки. Но ты ж не думаешь про печальную коровью морду, когда ешь смачную отбивную. Если ты такое ешь, конечно… Так и здесь – черепушки, как карты с инструкциями. Ни лапок, ни усиков, ни зубок. Это уже, можно сказать, произведение искусства. Вот, смотри… Хлай поднял за лямку с пола рюкзак, достал оттуда мешок из красного бархата, развязал, перевернул вверх дном – и на барную столешницу со стуком посыпались костяные пластины. Размером с чайное блюдце, плавно вогнутые и с неровными краями, они были сплошь испещрены кривоватыми надписями, странными картинками и сложными схемами. – Можно было бы, наверное, выкидывать отработанные, но они мне дороги. Каждая по-своему. Знаешь… – Хлай запустил пятерню в волосы, отгребая с лица назад густые пряди, словно это помогало ему собраться с мыслями. – Ну, ты в курсе, что договор с Бабочником от простых попыток расшифровать загадки с хипридовых черепов, добытых самостоятельно, отличается тем, что Бабочник даёт тебе первую пластину, логически открывающую цепочку ребусов, как будто бы однозначно ведущую к солидному кладу. Тогда как сам ты в состоянии достать только хаотичные фрагменты, возня с которыми может стоить тебе кучу времени и нервов, и в итоге ничем не окупиться. Рискуешь ты, конечно, меньше, потому что тогда ступень всего одна, и ты в любой момент можешь всё это бросить. Но и материального КПД ещё никто не извлекал… – Объясни мне тогда, – перебил Тин, ошалело глядя на рассыпанные по столу костяные черепки. – Чего ты сетовал, что мы упустили ту несчастную тварь с крыши? Зачем тебе ещё его башка, в свете всего вышесказанного, если у тебя тут и так этого добра, да ещё и логически последовательного, бери – не хочу? Надо бы сначала с ним до конца разобраться. – Так я к этому, собственно, и вёл, – Хлай почесал в затылке. – Это сложно объяснить, но… Каждая из этих загадок в процессе разгадывания приводила меня к очень интересным мыслям и ощущениям. Да, главное вроде как было в том, чтобы перейти на следующую ступень, но то, что возникало по ходу, оказывалось не менее важным. Похоже на инсайт, просветление что ли… Бесполезно объяснять, просто, если нам удастся дойти до конца, ты точно поймёшь, о чём я. И мне кажется, что, даже при удачном исходе, с Бабочником я вряд ли рискну связаться снова, а вот загадок этих мне ещё хочется, можно без всяких денежных призов. Короче, я не против насобирать про запас. – Как тут вообще можно что-то понять? – Тин поморщился, вертя в пальцах черепок с забористой схемой из пересекающихся линий, каких-то незнакомых знаков и чего-то, похожего на цветы. – О-о-о, это, друг мой, не для средних умов! Хлай даже не постарался скрыть самодовольство в голосе. Можно было бы обидеться, но ещё по детскому и юношескому опыту Тин привык, что чувствовать себя в некоторых вопросах дауном рядом с Хлаем вовсе не зазорно. Можно было только раскрывать рот в немом восхищении и внимать, что все обычно и делали, начиная с младших питомцев и заканчивая руководящим составом. – Сейчас важны вот эти, – Хлай выловил из кучки три нужных осколка, разложил в ряд и стал тыкать пальцем поочерёдно в каждый. – Вот это по краю как бы город, видишь? А тут, почти у самой реки, створки, из города в лысое место… И вот тут, недалеко от входа серия огромных… то ли ангаров, то ли ещё чего, не пойму, но оно здоровое и круглое, видишь? Хлай вопросительно посмотрел на Тина и, оценив выражение его лица, обречённо кивнул. – Ясно. В общем, если коротко и просто, то нам нужно в Брешь. Точнее, где-то там, если двигаться чуть вправо от Главных ворот, должны быть куполообразные строения, где по колено воды. Надо добраться куда-то в сердцевину самого большого, где воды нет. Точнее сказать невозможно, но по ходу будет ясно, это я гарантирую. Тут есть такие обозначения, которые станут понятны, только когда мы столкнёмся с тем, о чём они говорят. – Серьёзно, – оценил Тин, взяв со стола деталь «карты» и задумчиво глядя на неё под разными углами. В аномальной зоне он никогда не был и, положа руку на сердце, не собирался. Эта плешь на теле города существовала несколько столетий, не мешая ему активно жить своей жизнью сразу за её границами. По одной такой Бреши было в ареале действия каждого из шести Щитов. Последняя появилась в прошлом веке на территориях Северо-восточного Щита, который до этого считался самым мощным по причине её отсутствия. На земле, постигнутой аномалией, длительное присутствие людей начинало вызывать Щитовое «протекание». Словно открывались эксклюзивные ворота, чёрный ход из других миров, и Пришлые начинали сыпаться, как из рога изобилия. Но стоило людям уйти, определив границы поражённого пространства, и странная прореха в Щитовой защите затягивалась, а Брешь становилась ловушкой для Пришлых. Они запросто входили туда, даже если пришли не оттуда, а вот выйти уже не могли, в отличие от Исконных, для которых границы аномальной зоны оставались символическими. – Очень серьёзно, – повторил Тин, качая головой. – А отказаться ты уже никак не можешь? – Смеёшься? – фыркнул Хлай, закатывая глаза. – Предлагаешь найти Бабочника и заявить: «Простите, дяденька, можно я не буду, а то у меня очко играет?», а он мне: «Какой базар, детка? Башку мне только свою оставь, и иди себе»… – Ладно, я понял, – Тин выставил перед собой ладонь. – Ну неужели тебе самому вообще не интересно? – Хлай укоризненно посмотрел на Тина, а потом очень серьёзно предложил: – Я не знаю точно, этого Бабочники чётко не говорят, но приз обязательно должен быть чем-то основательным – иначе не вертелось бы вокруг этого столько легенд, не убиваемых проигрышами. Твоя доля будет тридцать процентов. Подумай, это ж даже больше, чем можно получить за помощь только в последнем деле из восьми. Я очень щедрый и более чем справедливый! – Ты по-прежнему легко простужаешься? – Тин задумчиво посмотрел на обувную полку у входной двери. – Я вообще не простужаюсь, – Хлай удивлённо на него глянул. – Не болел уже лет шесть. – Хорошо. Потому что резиновых сапог у меня нет. – Ты согласен?! – радостно вскинулся Хлай. – Так я теперь в любом случае слишком много знаю, чтоб отказываться, – Тин развёл руками. Он вдруг чётко, до кристальной ясности осознал: даже заяви кто-нибудь сейчас, что согласие на эту авантюру, наверняка, будет стоить ему жизни, он бы точно так же согласился. Пошёл бы с Хлаем, даже если б не пускали, держали за руки, за ноги. Вырвался бы – и всё равно пошёл. Потому что самым важным сейчас казалось – пойти. И обещанная доля была тут вовсе ни при чём. – Ждём до утра или выдвигаемся сейчас? – спросил Тин. – Сейчас, – Хлай покачал головой. – Мне нельзя останавливаться не по делу. Я в эти дни даже сплю кое-как, в основном, в транспорте, пока куда-нибудь добираюсь. – Ясно. Поплывём на теплоходе, – Тин посмотрел на часы. – Почти половина третьего. Через полчаса пассажирский будет проплывать мимо. – Может, лучше на мотоцикле? Я видел, у тебя стоит там, внизу… Не люблю качку, да и станции поблизости нету. – Тут промежуточный причал – они останавливаются, если посигналить. А свои предпочтения нужно было обдумывать перед тем, как вляпываться в дерьмо. Хиприды боятся воды, поэтому вплавь добираться логично. – Ни во что я не вляпывался! – возмутился Хлай. – Всё осознанно и под контролем! – Договоры с Бабочниками ещё никого до добра не доводили, – Тин покачал головой. – Ни до какого. – Мы будем первыми, – Хлай уверенно кивнул и улыбнулся. – Посмотрим, – скептически хмыкнул Тин, но внутри уже нарастал азартный запал, как бывало всегда перед сложным делом. Только сейчас этот запал был в разы сильнее. – Слушай, а что это у тебя там? – Хлай вдруг вытянул шею и подозрительно уставился куда-то за спину Тина. Оттуда сразу раздалось угрожающее курлыканье. – Это у меня не что, – Тин ухмыльнулся, не оборачиваясь. – Это у меня вполне себе кто. Это Ша. – А ну-ка… – Хлай соскользнул со стула, зачем-то пригнулся и на цыпочках направился в строну дивана, задней частью вплотную придвинутого к аквариуму. Тин развернулся и, пряча улыбку, наблюдал, как он подкрадывается к светящимся оранжевым глазам, неотступно следящим за ним из-под висящего на диванной спинке пледа. Когда плед был безапелляционно сдёрнут, Ша сдвинул уши на макушке на манер рогов, вздыбил голубоватую густую шерсть и грозно зашипел, клацая мощными клыками и перебирая короткими кривыми лапами. – Да ладно тебе! – Хлай восторженно рассмеялся. – Ругаться вздумал! Чего, спрашивается? Все свои! Он совершенно бесстрашно плюхнулся на диван, протянул руки, сграбастал зверюгу за бока и потянул к себе. Тин даже пикнуть не успел ничего предупреждающего. Но, оказалось, и не нужно. Беспомощно глянув на хозяина, Ша махнул в воздухе когтистыми лапами и плюхнулся прямо к узурпатору на колени. – Это ж просто прелесть, что за образина! – Хлай потискал изрядно охреневшего Ша за уши, поводил пальцами по выпирающему ребристому гребню, а потом принялся чесать ему лоб и под подбородком. – Он вообще кто? – Стихийный хамелеон… – пробормотал Тин, охреневший не меньше питомца. В прошлый раз клиента, неосторожно сунувшего палец в аквариум, пришлось отпаивать коньяком и старательно бинтовать. – В воде он скользкий и с перепонками, на суше – пушистый, как видишь. Скинь с дома – полетит. Ещё цвет меняет под обстановку… – То-то я думаю, его на моих джинсах уже почти не видно, – усмехнулся Хлай, – а плед голубой, точно. – Что-то я не пойму… – Тин подошёл и сел напротив дивана в кресло. – Он обычно к чужим ни в какую не идёт. – Так я ж вроде не чужой? – Хлай вскинул на него взгляд, и у Тина больно сжалось в груди – столько надежды и даже просьбы показалось ему в этом взгляде. – Ладно, – под нарастающее хриплое урчание Ша, Тин пошёл к большому резному шкафу у кровати. – Одеваюсь – и выходим. «Ты же обещал, что больше никогда не вмешаешься в его жизнь!» – шипел внутренний голос, продираясь сквозь будоражащее предвкушение. «Но если я не вмешаюсь, жизни у него может и вовсе не стать. У меня нет выбора, я должен» – логика пыталась объяснить рвение. Лучше было вообще об этом не думать. – Вот смотрю я на тебя, и представляю, что бы сказали наши девчонки, если бы тоже тебя увидели, – голос Хлая был задумчивым, почти мечтательным. – Они и тогда, в питомнике, на тебя слюни пускали, а теперь даже и не знаю… Экстаз и обморок? В груди сладко ёкнуло, и из глубин памяти высунулся уголок воспоминания, которое Тин тут же непреклонно запихнул обратно. Но джинсы всё равно постарался натянуть побыстрее. – Видишься с кем-то из наших? – обернувшись, спросил он, чтобы сменить тему. – Ты серьёзно? – Хлай развёл руками. – С кем? Мы же с тобой были, как сиамские близнецы, места больше ни для кого не оставалось. Удиви меня – неужели ты с ними общаешься? Он сидел вполоборота, сложив руки на спинке дивана, и вопросительно смотрел на Тина поверх аквариума. Невидимый от кровати Ша на его коленях, кажется, задремал. Странно было разговаривать вот так, на отвлечённые темы. Словно продвигаться по краю пропасти, повернувшись к ней спиной. Точно зная, что пропасть есть, но не имея ни малейшего понятия, к чему приведёт каждый следующий шаг – к твёрдой земле под ногами, или к падению в пустоту. Тин не сомневался, что пропасть в восемь лет никуда не исчезла. Но в какой момент она обнаружит своё присутствие, предугадать было невозможно. – Да нет, – Тин хмыкнул и покачал головой. – Я вообще не особо общительный. – И фронтовых друзей не завёл? – поинтересовался Хлай. – Есть несколько. Но они все не здешние. Списываемся по текстофону, да встречаемся раз в год, кто может. – Везёт же некоторым, – Хлай нехорошо ухмыльнулся. – Хоть раз в год о них вспоминают. Пропасть дохнула в затылок. – Я готов, – Тин звякнул молнией куртки. – Оставь в покое моё животное, сгребай в сумку свои размалёванные кости, и идём. Спустимся сначала на первый этаж, надо ещё кое-что взять.***
Сразу за Тиновым обиталищем начинался высокий крутой склон, ведущий к набережной. Пока они в жёлтом свете фонарей спускались по длинной каменной лестнице, зигзагами утопающей в деревьях, начал моросить мелкий дождь, тихо и вкрадчиво шелестя по листьям. Последний зигзаг лестницы был вделан в такую же каменную стену набережной, пустынными ровными стрелами расходящейся вдаль в обе стороны. На воде покачивался железный «матрац» причала. Тин подошёл к его перилам и зажёг прикреплённый к ним толстой цепью кованый фонарь, вспыхнувший ядовитым зелёным светом. – Что-то погода портится… – пробурчал Хлай, с завистью поглядывая на капюшон Тина. – Одеваться надо практично, – заметил Тин поучительным тоном. – Ну, за исключением непокрытой головы, я одет не хуже тебя, – Хлай подёргал себя за ворот косухи. – Это первый дождь за последнюю неделю. Кто ж знал? – Вообще-то это нам на руку, – Тин вглядывался в водную даль, где смутно виднелся силуэт парохода. – Дождь, скорее всего, скоро кончится, но, по крайней мере, какое-то время твои «любимцы» к нам не сунутся. Он поднял фонарь, подержал его над головой, отвёл в сторону, опустил, и повторил так несколько раз, пока не убедился, что светящаяся тусклыми окнами посудина направилась к берегу. Заспанный кондуктор взял с них плату, пробормотал что-то насчёт тех, кому дома не сидится, и пропустил на борт. Зал дышал сонной приглушённостью. Почти все кресла пустовали, только в дальнем конце у окна дремал, утопив лицо в высоко поднятом воротнике плаща, старик потрёпанного вида. Хлай тряхнул волосами, словно росу, ореолом разбрызгав вокруг себя мельчайшие капли. – Терпеть не могу сырость… – он поёжился и принялся оглядываться, выбирая место. – Вообще не люблю ночами по улице шариться. Особенно, когда уже угрелся в таком уютном месте, как твоя берлога. – «Сырость не люблю, качку не люблю, ночью плохо, хиприды вообще гадость». – Тин покачал головой и сел в ближайшее кресло. – Ты что, погулять вышел? Всё-то тебе не нравится. – Почему же всё? – Хлай уселся напротив. – Я, между прочим, только что похвалил твоё жилище. Особенно меня впечатлил оружейный склад на первом этаже. И вот это меня тоже умиляет не по-детски, – он кивнул на торчащую из длинных массивных ножен, лежащих у Тина на коленях, внушительную стальную рукоять. – И то, что тот, кто может спокойно этой громадиной размахивать, на моей стороне, тоже не может не радовать. Сколько этот мечище весит? – Много, – авторитетно кивнул Тин. – Но он того стоит. Уверен, что тебе хватит перчатки и кинжалов? Я же предлагал тебе выбрать что угодно. – За кинжалы спасибо. Мои канули в телах поверженных врагов. Знаешь же, не всегда получается оружие из них достать… – Хлай поморщился. – А большего не нужно, – он покачал головой. – Моя сила в ловкости. Чем тяжелее я экипируюсь – тем меньше будет моя скорость. – Как знаешь, – Тин пожал плечами. Посмотрел в окно. – Нам плыть часа полтора. От станции до Главных ворот Бреши совсем близко. А там, ты хоть приблизительно знаешь, куда и сколько идти? – Куда – знаю. Приблизительно. А вот сколько – без понятия. Но, думаю, что не слишком далеко. По крайней мере, если судить по схеме, то так кажется… – Хлай вздохнул. – Неплохо было бы иметь нормальную карту города, на которой видны объекты, расположенные на территории Бреши. Но старые архивы сгорели тогда же, когда и наш питомник. Так что придётся изучать территорию опытным путём. Как сейчас выглядит аномальная зона, не знал никто. С воздуха, даже с небольшой высоты, её просторы казались подёрнутыми непроницаемым туманом, а с земли далеко заглянуть было невозможно. Желающие сходить-посмотреть перевелись давным-давно. Брешь не трогала город, а город не трогал Брешь. И всех это вполне устраивало. – Там древнее всё, наверно, – предположил Тин. – Посмотрим, как жили наши предки. Если, конечно, там всё не совсем развалилось и заросло. – Прямо-таки экскурсия! – Хлай тихо засмеялся, но тут же сник. – Только вместо предков там теперь другие жители. – Будем надеяться, что вооружены мы не хуже них, – Тин похлопал по ножнам. И вдруг сообразил, что начисто забыл про свою маленькую, но всё-таки недвижимость, шумно раздолбанную аккурат перед его приобщением к схватке с хипридом. – А чем ты сарай-то разнёс? – А-а, это у меня вот… Хлай с очень гордым видом откинул полу куртки, достал из обнаружившейся на боку кобуры и выложил на столик между ними чёрный револьвер с широким узкокаморным барабаном и длинным тонким стволом. Вся его глянцевая поверхность была покрыта искусным узором – светло-серыми завитками, словно вплавленными в металл. – Двадцатичетырёхзарядный, – Хлай любовно провёл пальцами по оружию. Тин восхищённо присвистнул. – Наши шансы существенно возрастают. Где ты его взял? Подобного оружия даже служащие стражи редко удостаиваются … – он усмехнулся, сообразив, что к чему. – Естественно, оно нелегальное? А обломки на моей крыше говорят о том, что и с зарядами у тебя всё в порядке. Кому ты продал душу, чтобы получить зёрна биллоков? – Я же говорил, – Хлай многозначительно поднял брови, – что у меня много связей. – И что там у тебя с боеприпасами? – Сейчас проверю. Хлай порылся в рюкзаке и достал круглый, почти плоский футляр, сантиметров двенадцать в диаметре. Деревянная крышка была покрыта тонкой цветной резьбой, а внутренность оказалась выстлана бурой замшей. – Красиво, правда? – самодовольно поинтересовался Хлай. – Влетел мне в копеечку, зато при людях достать не стыдно. Тин подумал, что такое при людях доставать лишний раз вообще не стоит, но вслух сказал: – Я смотрю, ты уже основательно потряс закрома. Это всё, что есть? Большая часть расположенных по спирали ямок пустовала, и только ближе к середине в них тонули серебряные, едва уловимо мерцающие, шарики, а в самой сердцевине красовался золотой. – Так, семнадцать тут, – считал Хлай, – и одиннадцать в барабане. Не густо, конечно. Но что поделаешь? У тебя на крыше я ж не первый раз отстреливался. Да их и было-то всего семьдесят четыре. Надеюсь, для последнего рывка хватит. Дай руку. Хлай аккуратно выложил на подставленную ладонь Тина нужное количество зёрен, спрятал футляр в карман куртки, и принялся заряжать револьвер. Когда дело подходило к концу, Тин покрутил в пальцах оставшуюся маленькую серебристую горошину. Размером она была с настоящую, даже учитывая прозрачную оболочку, утолщающую, правда, всего на миллиметр. На войне настолько мелкие использовались редко – чтобы убить такой горошиной Коронованного, нужно было подпустить его слишком близко, но тогда обычно бывало уже не до стрельбы. – Я как-то думал стать ловцом биллоков. Деньги неплохие, и без работы не останешься. Даже прожил пару месяцев в охотничьей общине на северных Пустошах, хотел поднабраться навыков, – Тин зажал зерно в руке и посмотрел на Хлая. – Ты когда-нибудь видел биллока? – На рисунках только, в газетах, да в книгах. На гигантских крабов похожи, с паучьими ногами и кучей клешней, – Хлай демонстративно передёрнул плечами. – Тебе бы они точно не понравились, – Тин хмыкнул. – У них есть привычка захватывать противника в клетку из ног, и тогда над тобой «потолок» из брюха, а в брюхе – куча жвал, каких-то усиков и лапок, и всё это шевелится и шелестит… а потом откусывает тебе голову, если не выберешься, – Тин подался вперёд и легко стукнул ребром ладони по шее Хлая. – Блевать буду специально тебе на колени, – предупредил тот, брезгливо морщась. – Их очень, очень сложно убить, – Тин сделал вид, что не слышал угрозы. – Но, стоит всё-таки попасть в уязвимую точку на верхней головной пластине – и они рассыпаются в пыль. И остаётся только оно – зерно. Круглый серебристый или золотой сгусток, величиной с кулак. Просто висит в воздухе, пока не возьмёшь специальными деревянными щипцами… Нескольких охот мне хватило, чтобы понять – жизнь всё-таки дороже. А многие подсаживаются на охоту, как на наркоту, это становится делом чести, чем-то, смахивающим на кровную месть или бесконечное соревнование, на невидимую для всего остального мира войну… Так вот, такие «торчки» говорят, что зёрна – это души биллоков, которые и после смерти их тела одержимы неисчерпаемой жаждой убийства. Хлай задумчиво помолчал, а потом начал: – А я как-то пел в одном кабаке… – Пел? В кабаке? – Тин постарался сдержать тянущую вверх уголки рта улыбку. – Всё-таки занялся этим серьёзно? – Ну, вроде как, – Хлай пожал плечами. – Хотя, прям совсем серьёзно не вышло. У меня год была своя группа. А потом разбежались. Знаешь, как в таких делах бывает, то понос, то золотуха – то им не нравились мои предложения, то меня в депру вгоняли их идеи… Но я, вообще-то, не о том. Был у нас завсегдатай. Дряхлый такой, пучеглазый дед. Любил с нами после выступлений языками почесать под пиво. Мы его не гнали, уж очень истории интересные знал. И как-то он рассказывал, что на самом деле биллоки как зеркало. Всё зависит от того, что ты хочешь от них получить и как, собственно, ты это получить пытаешься. И вроде видел наш дед когда-то, как безоружный какой-то тип просто попросил у биллока зерно, и тот рассыпался сам, оставив требуемое, и с его помощью тот тип вылечил смертельно раненого. – Я, конечно, смутно себе представляю, как можно что-то попросить у агрессивно несущейся на тебя членистоногой туши под полтонны. Но хрен его знает… В любом случае, – Тин разжал ладонь. – Твои запасы явно относятся к первому варианту легенды. – Без вариантов, – Хлай отобрал у Тина зерно и ловко затолкал в последнюю пустую камору. – Надеюсь, нам не придётся никого лечить. – Да уж, доктора из нас – зашибись, – Тин глянул на Хлая. – А ты после питомника учился где-нибудь? – Я? – Хлай удивлённо воззрился на него. – С чего бы? Ну, если не считать, конечно, что я помощником мастера в додзё пахал. Так он мне часть зарплаты уроками платил. Года два там проторчал. Пока не прочувствовал, что точно смогу дать сдачи. А так, вообще, чему мне учиться? Я сам по себе слишком умный, – он хмыкнул и дёрнул бровями. – А как же..? – Тин осёкся, не договорив. – Я кем только не был, – Хлай, кажется, даже не услышал, уйдя в воспоминания. – И барменом пробовал, и крупье, и сам в карты на деньги играл, как-то пытался для журналов ребусов работать, но там страшно скучно – такие загадки, как им требовалось, я ещё на горшке решал. Пробовал куколдавом, но в процессе снятия куколка иногда вскрывается, и из неё лезут лапы, цепляясь за край… Я пару раз чуть с платформы подъёмника не свалился от ужаса. Сам понимаешь, это было недолго. Когда совсем с деньгами было туго, даже до стриптиза докатился, но только один вечер отплясал, – Хлай поморщился и махнул рукой. – Оказалось, вилять задницей там мало, – он горестно вздохнул. – Надо было, наверное, идти туда, где бабы клиенты. Но пробовать снова меня как-то не тянуло. Да и похрен, бабы, мужики… трахаться за деньги – явно не моё. Тин добросовестно попытался, но посочувствовать не смог. Вместо сочувствия в голове вертелись какие-то похабные картинки из только что рассказанной истории, и главной была мысль, что Тин даже представить себе не может, как нынешний Хлай будет выглядеть без одежды. Там ведь явно уже не острые коленки, худые руки и выпирающие рёбра. Хотя, определённая тонкость, скорее всего, всё равно должна была остаться… Сейчас Тин смотрел на Хлая – и уже не мог понять, как не узнал его сразу. Не слишком-то он и изменился. Да, окреп, да, завёл на лице эту дурацкую поросль, подстригся… Но в целом ведь – те же ясные светлые глаза, тот же острый нос, та же гладкая кожа, те же сухие чувственные губы… Тин сглотнул и отвернулся к окну, за которым над линией набережной плыли силуэты деревьев да изредка вспыхивали фонари. А то самое воспоминание, что напрашивалось ещё дома, не стало больше слушаться и всё-таки развернулось в полную силу.***
У Хлая всегда был идеальный слух и шикарный голос. И до ломки, и после, несмотря на опасения воспитателей, которые любили использовать его талант во время публичных мероприятий с приглашением важных гостей, спонсирующих воспитание питомцев. Ломка пошла голосу только на пользу, сделала его ниже и звучнее, не отобрав ни капли своеобразия и харизмы, напротив, привнеся новые оттенки и расширив диапазон возможностей. Воспитатели обрадовались, и мероприятий стало больше. И ненавидеть их Хлай стал сильнее. Песенки, которые его заставляли петь, ещё как-то катили, пока он был мальчиком по всем параметрам, но с новым голосом они сочетались просто чудовищно нелепо. Да и одевали его, в надежде тронуть спонсоров за живое, так, что впору было вешаться от стыда. Но Хлай искал другие пути. Это случилось месяца за полтора до побега. Оба уже успели отметить шестнадцатилетие, только вот, несмотря на то, что родились они с разницей всего в две недели, Тину вполне можно было дать все двадцать, а Хлай, не считая полностью сформировавшегося голоса, едва тянул на свой реальный возраст. Чтобы простудиться, Хлаю достаточно было попасть под дождь или поторчать на сквозняке. На этот раз он минут пятнадцать стоял под холодным душем, а потом спал на полу при открытом окне. Начало весны не располагало к тому, чтобы это могло пройти незамеченным для такого, как он. И Хлай добился желаемого: накануне визита важного гостя, поставившего на уши весь питомник, он свалился с температурой под сорок, делающей его выступление невозможным. Директриса рвала и метала, недовольная потерей гвоздя программы, но поделать ничего не могла, и афериста отправили на постельный режим с освобождением от уроков и празднеств до выздоровления. Постельный режим приводился в исполнение в комнате Хлая и Тина, из которой соседа больного на время выселили, пригрозив применить силу, если он будет отказываться слишком активно. Но вечером, как только получивший все положенные процедуры Хлай остался один, Тин пробрался к нему, наплевав на штрафные санкции, положенные в случае обнаружения. Хлая знобило. Он лежал, закутавшись в одеяло под подбородок, и мелко трясся, стуча зубами. Тин тихонько его позвал, но ответа не последовало – Хлай или забылся лихорадочным сном, или был в бреду. Сейчас он выглядел таким маленьким, жалким и одиноким, его так хотелось защитить, помочь ему хоть чем-то хотелось… И Тин сделал единственное, что пришло ему в голову. Не слишком задумываясь, помогает ли такое от озноба, он разделся до трусов, вытащил из под Хлая край одеяла, и нырнул к горячему телу. В детстве они часто по ночам подолгу валялись в одной постели, болтая и дурачась. Расползались по своим кроватям, только когда дремота заявляла свои права, и только потому, что оба любили фривольно раскидываться во сне, в неудобных для соседа позах. Но пару лет назад Хлай вдруг эту традицию отменил, аргументируя тем, что она сугубо детская, а они теперь взрослые и должны вести себя соответствующе. Чувствуя, как соскучился по этой «неуместно детской» привычке, Тин перевернул Хлая на бок и прижался сзади, обхватив поперёк груди, словно надеясь унять таким образом нескончаемое вздрагивание. Какое-то время ничего не менялось, но постепенно Хлай затих, и теперь Тин чувствовал только его глубокое дыхание. Это почему-то казалось непривычным, но всё равно было уютно и очень приятно – держать его вот так, делясь силой, чувствовать кожей его жар, словно впитывая его в себя, вдыхать запутавшийся в волосах хвойно-ментоловый запах растирки, знакомый в стенах питомника каждому, кто хоть раз простужался… Голова легко кружилась. «Наверное, сейчас я заражусь…» - отстранённо думал Тин, покачиваясь на волнах этой странной эйфории. А Хлай вдруг развернулся, и без всякой паузы коснулся его губ своими. Тин распахнул глаза в немом удивлении. Но тело, как оказалось, было полностью готово к такому повороту, более того – ждало его с жадным нетерпением. Руки сами сомкнулись на спине Хлая, притягивая ближе, язык сам скользнул в приоткрытые обветренные от простуды губы… Целовались они долго и самозабвенно, а потом Хлай толкнул Тина в грудь, заставляя перевернуться на спину, а сам лёг сверху, сжав его бёдра ногами. И начал медленно двигаться, вцепившись в плечи Тина, плотно вжимаясь в его пах своим. Ткань тёрлась о ткань, кожа скользила по коже, горячее сипловатое дыхание обдавало лицо. Они оба покрылись испариной, и Тин всё время пытался поймать губы Хлая своими, словно только это могло позволить ему не задохнуться, не захлебнуться перехватывающим горло, болезненно острым возбуждением. Возможно, может быть, наверное, даже скорее всего, нужно было как-то прекратить это горячечное безумие. И, одновременно, это было невозможно. На это совершенно не было сил, на это не было ровным счётом никакого желания. Тин сам был словно в горячке, ничего не понимая и не контролируя свои действия. Он мог только подаваться бёдрами навстречу настойчивому трению, правой рукой придерживать Хлая за талию, а левой сминать его ягодицу, задавая ритм. Мог только слушать его протяжные стоны и сам коротко рвано стонать. А потом Тина накрыло, как не накрывало ни разу до этого. Не то, чтобы, как говорили завистники, он, и правда, уже переспал со всей женской половиной питомника, но небольшой опыт всё-таки имелся, и ему было, с чем сравнивать. Когда горячий сладкий туман, пронизанный цветными светящимися пятнами, наконец, схлынул, а шум в ушах стих, в разум сразу начало просачиваться осознание того, что только что произошло. – Блядь… – пробормотал Тин одними губами, не моргая, глядя в потолок и прислушиваясь к своим ощущениям. Тело приятно ныло и просило добавки. Поверх тела распластался горячий недвижный Хлай, уронивший щёку на грудь Тина. Кожу щекотали его разметавшиеся волосы. А пониже живота их тела были склеены тёплым и мокрым. И ничего, даже отдалённо похожего на стыд, ужас или раскаянье. Только лёгкость в голове и терпковатый привкус запретного, оседающий на языке, дрожащий под ложечкой… Хлай завозился, застонал, приподнял голову, мутным взглядом, болезненно блестящим в сумерках, посмотрел на Тина, слабо улыбнулся и… произнёс имя. Тин сначала даже не понял, чьё. А потом вспомнил, что с полгода назад у них был смешанный праздник с другим питомником, и Хлай весь вечер таскался за кошачьей девчонкой с чёрным коротким мехом вместо волос. После этого неделю рассказывал Тину, какая она замечательная. А потом забыл. Вроде бы. Оказывается, нет. И, оказывается, это больно. Тин осторожно спихнул с себя мирно сопящего Хлая, которого, кажется, на время покинула его высокая температура, оделся и бесшумно выскользнул в коридор. На следующий день к больному пробраться было невозможно – жар усилился, и у его постели круглосуточно дежурила медсестра. А ещё через день метаний и судорожных размышлений Тину было уже кристально ясно, что просто дружба с его стороны больше невозможна. То, что случилось, ему не просто понравилось, он не просто был под впечатлением. Это было именно то, чего ему в жизни не хватало и от чего он отказываться явно не согласен. Даже то, что Хлай в процессе был не в себе и думал не о нём, не поколебало решимости добиться взаимности, пусть даже на это уйдут годы. И намного удобнее будет добиваться её не в стенах питомника, а на свободе, где они будут сами себе хозяева. Предстоящий побег вписывался в эти планы как нельзя лучше. Учитывая эти соображения, Тин не слишком расстроился, когда, пробившись к выздоравливающему, выяснил, что тот ничего не помнит. И предпринимать что-либо, чтобы освежить ему память, не стал. Они оба вели себя как обычно, старательно готовясь к величайшему, по их мнению, событию своей жизни. Много раз впоследствии Тин думал, что вёл бы себя иначе, знай он, как судьба подкорректирует их дерзкие планы. Но знать ему тогда было неоткуда. А запах хвои и ментола с тех пор всегда на раз сносил с катушек, крепко и безотказно действуя как мощный афродизиак.***
Из окон кафе хорошо просматривалась улица. Но на ней было пустынно, и наблюдать было особо не за чем, кроме, разве что, куколдавов, спиливающих с раскидистого тополя гигантскую грифельно-чёрную закорючку куколки. Да Тин с Хлаем и не собирались ни за чем наблюдать. Просто Хлай, увидев эту небольшую забегаловку, вызывающе расположившуюся на самом краю обитаемого города, заявил, что не пойдёт рисковать жизнью, пока не выпьет кофе с каким-нибудь фирменным пирогом. Кафе называлось незамысловато «У границы». И метрах в двухстах от его стеклянных дверей виднелись покосившиеся Главные ворота, ведущие в городскую «лысину». – У хозяина стальные яйца, – негромко заметил Тин, глядя в окно. – И у официантов тоже, особенно у ночных, – Хлай следил уважительным взглядом за молоденькой девушкой в фиолетовом комбинезоне и сиреневом кружевном фартуке, которая несла к ним поднос с заказом. А когда она подошла ближе, участливо спросил: – Вам тут не страшно? – Знаете, обычно я говорю, что страшновато, и глупо хихикаю, – она скептически ухмыльнулась, выставляя на стол чашки и тарелки. – Это сгущает атмосферу и повышает чаевые. Но сегодня мне лень врать, – она оглянулась на прилавок, но грузный мужчина, ещё минуту назад обводящий свои владения тяжёлым взглядом, куда-то отлучился. – Нам с братом отец с детства войной плешь проел. Какой у нас опасный мир, стоит одному Щиту выйти из строя, и сюда сразу лезет всякая дрянь, и скоро всем придёт конец… ну, и тому подобное. У него пунктик насчёт этого – смесь ненависти и обожания. Поэтому и живём – здесь. А вместо того, чтобы играть, мы учились обращаться с оружием. Со всяким. И теперь я это умею лучше, чем накладывать макияж. Иногда мне даже хочется, чтобы какая-нибудь срань оттуда всё-таки вылезла, – она кивнула на ржавые ворота за окном. – Чтобы отомстить ей за моё профуканное детство. Но они только иногда воют, да стрекочут по ночам, даже близко к выходу не подбираются, – она с сожалением пожала плечами. – Зато клиентам здесь как мёдом намазано. Сидят и пырятся на эту железяку, вот, прям как вы. – А мы… – начал было Хлай опасно хвастливым тоном, но Тин ощутимо врезал ему носком ботинка по лодыжке, и он замолк, сунув нос в дымящуюся кружку. – Хотел рассказать ей про Бабочника? – саркастично поинтересовался Тин, когда девушка ушла. – Нет, ну зачем? – Хлай сунул руку под стол и, шипя, потирал ушибленное место. – Сказал бы, что мы эти, как их… адреналинщики. – Ты – так точно, – Тин покачал головой. – Ешь свой пирог, и пошли. Через двадцать минут они уже были у ворот. Остановившись как по команде, переглянулись. Сразу за гнутыми металлическими прутьями, справа и слева возвышались фасады шестиэтажных каменных домов, увитые плющом и заметно обветшалые. Между ними темнела густая роща, вглубь которой уходила широкая кирпичная тропа. Оттуда тянуло древесной свежестью и влажной землёй. – Наверное, когда-то там был парк, – предположил Хлай. – Наверно, – согласился Тин. – Вообще-то, это ещё не территория Бреши. Она начинается метров через сто. Это так, буферная зона. – Да? Хотя, это всё равно не объясняет того, что забор вокруг Бреши такой хлипкий, – Хлай почесал в затылке. – Обычная бетонная стена, и такие вот ворота кое-где. Странно, что это всё не охраняется. От бомжей, например… – Это не нужно, – покачал головой Тин. – Щит даёт течь только при массовом заселении. Были случаи, когда туда пытались селиться чокнутые отшельники или целые секты поклонников идеи Мирового конца. Но конец наступал только для них. Щит продолжал исправно работать, а через время Пришлые демонстративно выкидывали тела незваных соседей за забор. Видимо, раз уж они замкнуты там навсегда, им нравится считать эту территорию сугубо своей. – Ты меня вдохновил, – скривив губы, саркастично заметил Хлай. – Откуда ты это знаешь-то? – У меня много знакомых в страже. Им это ещё в институте на лекциях по истории войн рассказывают. – Лучше бы им там карты здешней местности выдавали, – заметил Хлай. – Зачем? Нормальные люди сюда не суются. Хотя, может, и выдают, – Тин пожал плечами. – Я не спрашивал. Как-то не думал, что понадобится. – Ладно, обойдёмся… Десять минут шестого, – Хлай спрятал круглые бронзовые часы на цепочке обратно во внутренний карман куртки. – Хорошо, что дождь закончился. Светать понемногу начинает, уже легче. Он решительно шагнул вперёд и скрипнул створкой. На подступах к роще стало слышно соловья, одиноко и печально поющего в предрассветной тишине. Тин на мгновенье обернулся и посмотрел на ярко освещённое кафе вдали. Почему-то представилось, как официантка, стоя у окна, смотрит им вслед, и на её лице тревога бесспорно мешается с завистью. Когда-то это действительно было парком. Кое-где, по бокам от частично раскрошившейся аллеи, сквозь густые заросли кустов и деревьев белели мраморные скамейки, покосившиеся или вовсе упавшие статуи. В стороны от основной разбегались более тонкие тропы, но им не удалось противостоять натиску растительности, неумолимо поглощающей плоды человеческого труда. В глубине парка обнаружилась широкая кирпичная площадка с фонтаном посередине. Его мраморная круглая чаша давно пересохла, потрескалась и изнутри густо поросла травой, усеянной мелкими белыми цветами. В блёклом свете, слабо пробивающемся сквозь кроны деревьев, белые пятна цветов и мрамора виднелись лучше всего, и иногда казалось, что они шевелятся, замирая, стоило сосредоточить на них взгляд. – Как призраки прошлого, – тихо сказал Хлай. – Аж мурашки по телу. Жаль, до восхода ещё далеко… – Что там говорит хипридова схема? – поинтересовался Тин. Призраки призраками, но нужно было думать о материальной стороне дела. – Толком можно сказать, куда дальше? – Можно сказать точно, что вправо, – кивнул Хлай. – Вот, например, там нарисовано деревце – и мы сейчас его значение обналичиваем. Так что пока всё правильно. – Чёткие указания, – вздохнул Тин. – Какие есть. Не люди ж рисовали, и их целью явно не было облегчать нам задачу, – философски изрёк Хлай, а потом посмотрел на Тина и спросил: – Как думаешь, хиприды Пришлые? – Да хрен его знает, в нашем-то проходном дворе. Информации нет – они слишком древние. И никто никогда не видел, чтобы они шастали в Брешь и обратно, а только так можно было бы наверняка определить. Вот если мы встретим тут твоего Бабочника, и потом он вежливо проводит нас обратно, да вдруг выйдет за ворота… Тогда мы будем первыми, кто ответит на этот вопрос. – Так с чего бы ему самому сюда лезть? – Хлай удивлённо вскинул брови. – Он вообще вряд ли помнит обо мне. Дело Бабочника – дать игроку первый черепок. Всё остальное происходит уже по воле Того-кто-высекает-загадки. Вот мне всё интересно, чего эти-то, которые мистифицируют хипридов, так замысловато Судьбу называют? Называли бы поэтично как-то, Художником, например, ну или Загадочником, по аналогии с Бабочниками… – Твою же ж..! – Тин остановился так резко, что идущий чуть позади, разглагольствующий Хлай врезался ему в спину. Они вышли из парка. И сомнений в том, что именно здесь начинается Брешь, не осталось. Город, брошенный жителями столетия назад, просто не мог так выглядеть. Только густая короткая трава в щелях широкой булыжной мостовой говорила о том, что машины тут давно не ездят и ничьи ноги ежедневно не полируют поверхность камня. Только отсутствие во многих окнах стёкол, пыль на сохранившихся, да то, что нигде не было даже намёка на электрический свет, свидетельствовало о том, что в этих домах уже давно никто не живёт. Все они были невысокими, не выше семи этажей. Все, как на подбор, явно давно устаревшей архитектуры, помпезной и уютной одновременно. Камень, кирпич и мрамор, вычурные балюстрады, башенки, пилястры, колонны, арки и кариатиды – всё это дышало древностью. Но выглядело совершенно новым. Чистым и целым, не считая стёкол. Тротуары обрамляли аккуратные деревья с круглыми кронами, огороженные витыми чугунными решётками и изящными скамьями. – Это что, Пришлые тут так за всем ухаживают? – недоумённо проговорил Тин, скользя взглядом по раскинувшейся впереди улице. – Не похоже это на простую ухоженность… – Хлай задумчиво покачал головой. – Скорее, какая-то консервация пространства. Иначе время всё равно хоть как-то дало бы о себе знать. Ты же видел наши старые, вполне себе обитаемые и ухоженные районы… Тут всё выглядит, мягко говоря, получше. – Ладно, эта загадка не в числе приоритетных. Можно просто порадоваться, что не придётся продираться через заросли и развалины. – И то правда, – согласился Хлай. – Нам бы, главное, до тех круглых хреновин добраться. В этом было что-то сюрреалистичное, похожее на сон – идти в сумерках между домами, в которых никто не живёт. Всё время казалось, что вот-вот – и в каком-нибудь окне вспыхнет свет, вот-вот раздастся звон посуды на чьей-нибудь кухне и повеет жарящейся яичницей или кофе, кто-нибудь закашляется, зажужжит бритва, загудит неисправный кран – начнут нарастать обычные звуки, свойственные просыпающемуся городу. Но в тёмных окнах не было даже намёка на движение, гулкая тишина нарушалась только редкими голосами птиц, а в воздухе плыл мягкий тонкий аромат чего-то цветущего. Словно придавленные особым жутковатым пафосом мёртвого города, Тин и Хлай шли молча. Казалось, что даже шаги производят слишком много неуместного здесь шума. Но когда, забирая вправо, они свернули с основной улицы и оказались на узкой улочке между совсем невысоких домов, сразу почему-то стало легче. Подул ветер, где-то залаяла собака, из подворотни выскочила шустрая чёрная кошка, посмотрела на незнакомцев мерцающими в тени глазами, и пулей умчалась вперёд. – Ох, как-то прям попустило, – Хлай демонстративно выдохнул. – Такое ощущение, что город нас испытывал. А здесь поживее, непонятно даже почему… – Странно, что пока мы не видели даже намёка на Пришлых, – Тин внимательно всматривался в каждый закоулок. – Наша Брешь, конечно, не первой появилась, люди уже знали, какой задницей это грозит, и шустро слиняли, так что слишком много чужаков сюда насыпаться не успело. Но всё-таки… – он покачал головой. – Хоть какие-то следы их присутствия должны быть? – Наверное. Но я рад, что их нет. Ну их нахрен, надоели. Может, они просто в другой части Бреши тусуются. А может, где-нибудь в дебрях квартир, поэтому и разваливать ничего не стали. На здоровье, – Хлай по-барски махнул рукой, – только пусть не вылезают. – А ведь когда-то они нам нравились. Мы даже тетрадку с тобой вели, в которую вносили всех Пришлых, которых видели. Описывали внешний вид и повадки, даже зарисовывать пытались… Тин сам удивился, что сказал это вслух – он не собирался залезать в сентиментальные дебри. Но воспоминание вызвало невольную улыбку. – А ещё мы галочки ставили возле тех, насчёт которых точно известно, что они не Исконные, – охотно подхватил Хлай. – И кружочки – возле тех, насчёт которых только домыслы. Проводили целые детективные расследования, донимая всех вопросами. – Особенно сторожа достали, – кивнул Тин, – как самого древнего и повидавшего виды. Но интересней всего, конечно, было проводить исследования в полевых условиях. – Помнишь, как ты сказал, что на верхушке каждого кирпичного дерева обязательно должно быть гнездо плюшекрыла? – Хлай мечтательно улыбнулся. – Мы набрали полные сумки яблок, чтобы он не вздумал отгрызть от нас самих что-нибудь особо ценное, и долго карабкались по развесистым веткам. Колючие они, помню, были, охренеть… – Помню, – Тин мрачно хмыкнул. От приятных ощущений не осталось и следа. – Ты тогда сломал руку и провалялся в горячке несколько дней. – Ну да, – пробормотал Хлай так, словно вовсе и не помнил, или вспоминать совершенно не хотел. – А-а… А как мы бездомную свинорылую собаку пробовали приручить? – он снова оживился. – Она всё жрать клянчила под окнами, а мы решили, что будем её дрессировать и… – «И сделаем себе боевого пса», – предложил я, – Тин кивнул. – В итоге гениальных тренировок она тебя цапнула, и пришлось делать уколы. А ты ведь уколы терпеть не мог, помнишь? Сам Тин всё это помнил слишком хорошо. Перебирать в памяти начал ещё в первые дни на войне. Каждый раз, во время особенно жёсткой атаки Тин представлял, что Хлай сейчас рядом, видел его в каждом разодранном Коронованными солдате. А если удавалось сделать передышку, укрывшись за куском рваного железа, обломком двери или крыши, под крики и вопли сражающихся, под свист стрел, звон клинков, под визг и грохот зёрен Биллоков, Тин прикрывал глаза – и вспоминал каждый раз, когда Хлай по его вине что-нибудь себе ломал, выворачивал, резал или царапал, когда по его вине Хлая наказывали, лишали завтрака, обеда, ужина или подарка к празднику… И как-то этого получалось слишком много. – Ладно, твоя взяла, – раздражённо буркнул Хлай. – Я был слабый, бесполезный и вечно всё портил. – Зато у меня была ума палата, – получилось еле слышно. – Что? – удивлённо переспросил Хлай, но тут же отвлёкся на новую мысль: – А вообще-то та собака меня укусила потому, что в самый ответственный момент ей на хвост умудрилась наступить повариха – мы ж сели прям под дверями кухни! Ну, я, конечно идиот, что там устроился, думал, может, выкинут что мясное, так я и подберу, чтоб дрессуру было чем спонсировать. Но кто ж знал, что она выпрется? – А вот этого я не помню… – медленно проговорил Тин, озадаченно хмурясь. Он действительно не помнил. В его памяти этот эпизод, как и все остальные, развивался по чёткой схеме: Тин затевает – Хлай страдает. Лишние детали отсеивались сами по себе, не попадая в фокус. – А помнишь, – Тин решил провести эксперимент, – мы надумали проверить, на самом ли деле у котят нет хвостов? – Ещё бы! – Хлай засмеялся. – Как же он орал, этот мелкий засранец! Словно мы не просто сняли с него штаны, а оторвали тот самый несуществующий хвост! – Вообще-то, это я был настоящим засранцем, – Тин покачал головой. – Зажал бедное дитё в туалете, руки заломил и мордой в кафель… А ты только заодно со мной потом в наказание вляпался, практически ни за что. – Подожди, почему – ты? Почему ни за что? – не понял Хлай. – Задницу-то ему заголял именно я, ты только держал. Да и идея, если уж на то пошло, была наша общая. Как сейчас помню, ржали, что если хвосты есть, они их на физре между ног засовывают, чтоб под шортами не выпирали… – Ну ладно… – Тин был несколько ошарашен, но сдаваться так просто не собирался. – А как мы испоганили целый набор костюмов, которые директриса специально заказывала в ателье на весенний праздник Хранителя Щита, помнишь? – Наверное, я больше никогда не испытывал такого морального наслаждения, как тогда, когда драл на куски эти говновещички, – в глазах Хлая светилась садистская радость. – Как чудесно трещали лепесточки и листики! А особенный экстаз был в том, чтобы разметать на поролоновые клочки милый шапец в виде бутона розы, предназначенный лично мне… – Но идея-то была моя? – после этой вдохновенной тирады Тин уже не был так уверен. – Нет, ну ты и на-а-аглый! – Хлай почти восхищённо покачал головой и даже приостановился. - Это ж надо так уметь все лавры присваивать! Какое место идеи было твоим? Ну, если только то, что после предварительной репетиции ты стал звать меня не иначе, как «мой бутончик», и гаденько при этом хихикал. Это, конечно, сыграло немалую роль в жестокой расправе… – Ну на войну-то точно я предложил пойти, – твёрдо заявил Тин, уставший от обнадёживающего несоответствия версий Хлая его собственным. Неоспоримым фактом обрубил этот опасный разговор, вытаскивающий кирпичи из стены уверенности, на которой все эти годы держалось решение Тина вычеркнуть себя из жизни Хлая, как потенциально вредоносный элемент. – Ну подумаешь, первый успел, – нехотя согласился Хлай. – Тоже мне, заслуга. – Ты бы до такого не додумался, – усмехнулся Тин, чувствуя, как надёжно укрепляется стена. – Ты дурак, или как?! – возмущение в голосе Хлая мешалось с изумлением. – Уж с чем, с чем – а с мозгами у меня всегда был порядок! И нечего так презрительно скалиться! – Да я не… – начал было обескураженный Тин. Но договорить не успел. Когда этот звук зарождался, он был похож на крик невыносимой боли и ужаса. Потом в него вплеталась злоба и ненависть. Потом он превращался в вой, от которого закладывало уши и кровь стыла в жилах. И заканчивался на высокой дребезжащей ноте. Все атаки во время войны начинались с этого вопля. Морозным жутким эхом он разнёсся вокруг, отразившись от сотен стен, ударившись в тысячи окон, в которых ещё сохранились стёкла. Остановившись, Тин на секунду прикрыл глаза и сжал зубы, чувствуя, как холодный колючий комок из горла перекатился в солнечное сплетение, а оттуда в живот. – Кажется, мы слишком громко себя ведём… – тихо проговорил Хлай внезапно осипшим голосом. – Неважно, – Тин покачал головой. – Они чувствуют твой запах и слышат, как ты дышишь. Теперь понятно, почему тут нет других Пришлых. – Это… – Хлай не договорил, но понятно было и так. – Да, – Тин кивнул, – они самые. – Ничего более мерзкого в жизни не слышал, – пробормотал Хлай. – А видел их когда-нибудь? – Нет. Когда они вступили в город, нас уже успели эвакуировать в дальние районы, а вглубь они продвинуться так и не успели – их догнали наши войска. Скорее всего, сейчас мы имеем все шансы пообщаться с теми, кто тогда удрал в единственное место, куда за ними никто бы не сунулся. – Значит, только на картинках, – констатировал Тин. – Одно радует, – он коротко зло засмеялся. Получилось даже как-то издевательски. – На насекомых Коронованные не похожи. – Вроде, издалека донеслось, – с надеждой предположил Хлай, не обратив внимания на намёк. – Может, если бегом, успеем добраться до места? – Ты не представляешь, как они передвигаются, – Тин невесело хмыкнул. – Но бегом придётся. В домах укрыться лучше даже не пробовать – они пробивают стены, как картон, и вместо защиты можно получить обломками по башке. Ждать их здесь тоже без смысла. Так что… – он вздохнул и огляделся. – Вправо, говоришь? На бегу естественный, инстинктивный страх, включающийся вместе с чувством самосохранения, быстро отпустил, перетек в предвкушение битвы, азартом зудящее в кончиках пальцев. Тин только надеялся, что Хлай достаточно вынослив, чтобы после этого марафона быть способным схватиться с самым страшным противником в своей жизни. Страшным противник был во всех смыслах и с любого ракурса. Лысые надбровные дуги, белые радужки с колючими зрачками, маленький бугор с двумя дырками – вместо носа, тонкогубый широкий рот, полный острых и длинных белоснежных зубов, вытянутый узкий подбородок. Мощный торс, узловатые руки, розовая кожа в пигментных пятнах, похожая на шкурку новорожденного крысёныша, хриплый скрипучий голос, каркающий язык…. Всё это походило на порождение болезненного бреда. А главным в этом образе были венчающие голову острые зубцы, в которые плавно перетекал высоченный лоб, высоченные виски и такой же затылок. Но наименование своё Коронованные получили не только за внешность. Они пребывали в твёрдой уверенности, что любой мир со всеми его жителями по праву принадлежит им, и были готовы доказывать своё превосходство любыми способами. И с гуманностью эти способы ничего общего не имели. – Чёрт! Тин затормозил и обернулся. Бежавший в паре шагов позади Хлай вдруг остановился, и теперь растерянно оглядывался по сторонам. – Что? – не понял Тин. – Устал что ли? – Да при чём тут устал?! – раздражённо рявкнул Хлай. – Я не знаю, которая из двух! Улица впереди коварно разделялась надвое. – Ну, я по правой хотел бежать, – развёл руками Тин. – Разве не так? – Мы и без того уже забираем вправо. Здесь кажется, что угол расхождения направлений совсем маленький, но что, если правая дорога слишком нас загнёт, сбивая с курса? Вот подстава!.. – Хлай запустил пальцы в волосы и с силой потянул. Словно издеваясь над его замешательством, вдруг снова раздался фирменный вопль Коронованных. И в этот раз он был намного ближе. Хлай зажмурился и потряс головой. – Эй, – Тин сжал его плечо, – успокойся. Ты сам мне говорил, что эмоции мешают решать сложные задачки. Не представляешь, сколько раз это спасало мне жизнь. Это подействовало, как заклинание. Хлай распахнул глаза и с почти детской надеждой попросил: – Расскажешь? – Обязательно, – Тин кивнул, и иронично добавил: – Если выживем. – Сейчас… – переведя дыхание, нахмурившийся Хлай снова вгляделся в представившиеся пути. И почти сразу просиял. – Вот же оно! Рябинушки! – он радостно ткнул пальцем в витиеватый деревянный указатель, прибитый к стене первого дома на левой улице. – Ласково звучит, – хмыкнул Тин. – Там, на схеме ягода в огне! Огненная ягода, дураку же ясно! Точно – туда! И Хлай первым ринулся в угаданном направлении. Очень скоро местность полностью оправдала своё название. По обе стороны дороги в ярких сумерках теперь тянулись ровные ряды рябин, густо увешанных сочными ягодами. А обогнув очередной дом, беглецы и вовсе оказались в светлой рябиновой роще. Пройденный ими ранее парк не шёл ни в какое сравнение с этим. Ровные аллейки, тихий пруд, беседки, скамейки под навесами, оплетенными диким виноградом с бордовыми листьями… И Тин, и Хлай, не сговариваясь, слегка притормозили, пробегая мимо высокой металлической статуи, очень реалистично изображающей величественно раскинувшего крылья хиприда. Вдалеке, справа и слева, сквозь деревья виднелись такие же. Никто ничего не сказал, но Тин был уверен, что Хлай думает о том же, что и он: это был первый раз в его жизни, когда он видел что-то, вроде восхваления крылатых тварей в искусстве. А сразу за парком раскинулось ошеломляюще огромное открытое пространство. Ровная площадь, выложенная мраморными плитами, которые, как и мостовая в городе, поросли мхом и короткой травой. И на этот раз не нужно было сверяться со схемами или ломать голову над вопросом, туда ли они бегут, потому что солнце вставало прямо над группой куполообразных строений в самом сердце площади. С такого расстояния они казались кучкой шариков, до половины увязших в земле, но не возникало никаких сомнений – вблизи их размеры окажутся не менее впечатляющими, чем сама площадь. При других обстоятельствах завораживающее величие этого зрелища заставило бы кого угодно замереть с открытым ртом. Но взмыленные Тин и Хлай были не в том положении, чтобы позволить себе благоговейное созерцание. Они как раз успели добраться до одного из ступенчатых постаментов, венчающихся такими же, как в парке, статуями хипридов, когда очередной душераздирающий позывной своей близостью дал понять, что добежать до куполов времени не осталось. Крылатые изваяния, расставленные на расстоянии двадцати-тридцати метров друг от друга, отмечали приблизительно половину пути от рощи до конечного пункта восьмой ступени. – Придётся принять бой здесь, – выравнивая дыхание, Тин оглядел мраморную горку постамента. – Смотри… – Хлай кивнул вверх. В прозрачно голубом рассветном небе кружили три настоящих хиприда. На высоте, достаточной, чтобы казаться обычными бабочками. – Словно наблюдают, – пробормотал Хлай. – Нам не до них, – констатировал Тин. – Главное, чтобы не вздумали нападать. – Хорошо, что солнце у нас за спиной, – заметил Хлай, вглядываясь в рябиновую границу вокруг поля. – Для нас – действительно, хорошо. А этим тварям без разницы – они одинаково отлично видят в любых условиях. В любых условиях Коронованные одинаково отлично не только видели, но так же слышали и чувствовали мельчайшие оттенки запахов. Поэтому тайные разведвылазки были упразднены в самом начале войны – невозможно было подобраться к врагу незамеченным даже на максимально дальнее расстояние, с которого получилось бы добыть какую-то информацию. Тин не мог об этом знать, когда подбивал Хлая на кражу вражеских планов, что потом, правда, ни капли не оправдывало его в собственных глазах. Они появились из рощи немного в стороне от того места, из которого Тин и Хлай сами выбежали несколько минут назад. Даже издалека можно было с уверенностью сказать: за те семь лет, что Тин имел счастье с ними не встречаться, кровожадности, злости и уродливости в них не поубавилось ни на грамм. И глядя, как на бегу Коронованные размахивают здоровыми, отблёскивающими на солнце тесаками, Тин отчётливо понял, что не испытывает ничего, хоть отдалённо смахивающего на ностальгию. – Здоровенные… – заметил Хлай несколько отрешённым тоном. – В среднем, два с половиной метра, – кивнул Тин. – И отвратные… – добавил Хлай. – Надеялся больше никогда их не увидеть, – согласился Тин. Когда он сам впервые столкнулся с Коронованным лицом к лицу, у него подогнулись колени, и тело отказалось слушаться. Завороженный ужасом, он смотрел, словно в замедленной съёмке, как огромная мерзкая тварь, слегка отклоняясь назад, переносит вес на толстый полутораметровый хвост, как задираются высоко вверх мощные длинностопые лапы с острыми когтями, как эти лапы начинают опускаться, собираясь распотрошить его грудь… Не подоспей вовремя один из своих, Тина постигла бы участь большинства погибших: его бы сначала чётким ударом порезали вертикально, а потом, ухватившись за края ран нечеловечески сильными руками, порвали бы на куски, как старую тряпку. Не посочувствовать ошеломлённо притихшему Хлаю было невозможно. Но он знал, на что шёл, и сейчас однозначно не выглядел потерявшим боеспособность. – Шестнадцать, – оценил Тин. – Четыре самки и двенадцать самцов… Надеюсь, ты метко стреляешь? – Неплохо, – ни хвастовства, ни неуверенности в голосе не было. Сдержанная констатация факта. – Твоими пулями их можно убить только метров с двадцати. Дальше – только ранишь и разозлишь, ближе пяти – выстрелить ты вряд ли уже успеешь. – Где у них самое уязвимое место, для лезвий? – серьёзно спросил Хлай, вглядываясь в приближающиеся фигуры. – Отстреляешься – постарайся держаться за мной, – покачал головой Тин. – Просто – уцелей. – Где. У них. Уязвимое. Место? Хлай чеканил каждое слово. Тин даже не подозревал, что он может говорить таким тоном. Холодно, твёрдо, решительно. По затылку пробежались мурашки. «Знаешь, хреново, что ты не воспринимал меня, как равного…» – Ямка между ключицами. Солнечное сплетение. И точка на пересечении линий, которые можно условно провести от правого глаза к левому переднему зубцу короны, и от левого глаза – к правому зубцу. Если туда попадаешь, дальше можно не париться. Только бей под прямым углом, а не так, чтобы лезвие между зубцами на макушке вылезло. Со стрельбой, кстати, то же самое. Можно ещё в средину макушки между зубцами сверху, но туда попасть… сам понимаешь. – Ясно, – сосредоточенно кивнул Хлай. – И ещё, – добавил Тин. – Если вдруг увидишь, что у него вверху грудины, под шеей пульсирует шишка, и услышишь бульканье – ни в коем случае не дай ему в себя плюнуть. – Я слышал об этом, – Хлай сглотнул. – Ну что, – Тин криво ухмыльнулся и глянул на него исподлобья. – Прощаться будем? – Хрена с два! – Хлай ответил ему таким же взглядом. – Мы ещё даже не поздоровались толком. Он вспрыгнул на вторую высокую ступень позади Тина, на следующую выложил перчатку, рюкзак закинул ещё выше, под самые хипридовы ноги, и взял револьвер наизготовку. Прищурился, прицеливаясь. – Я всё-таки начну стрелять раньше, – щёлкнул взводимый курок. – Потом добью. А то сразу всех за десять-пятнадцать метров – нереально. – Как знаешь. Из меня стрелок никакой. Тин достал из ножен длинный увесистый меч с широким основанием. Остро блеснула стальная поверхность. Таким орудовать мог не каждый. Зато для тех, кто мог, он был незаменим в рассечении каменно-твёрдых костей и тугих плотных сухожилий. Им можно было рубить головы Коронованным, а, при особо удачном маневре, даже половинить их тела. Позади раздался сухой стук спущенного курка. Сами выстрелы не бывали громкими – курок просто ударял о выпуклость зерна, приводя в движение, активизируя его естественный заряд. А вот пронзительный свист выпущенной пули ультразвуком бил по барабанным перепонкам. Один из Коронованных дёрнулся от удара, воздух возле его плеча на мгновенье исказился, раздался мощный глухой хлопок, полыхнула серебряная вспышка. Из развороченной плоти хлынула кровь, и рука повисла плетью. Коронованный издал пронзительный воюще-каркающий вопль, и прыгнул. Отталкиваясь сильными лапами, Коронованные за один прыжок преодолевали около десяти метров. Расстояние между противниками грозило сократиться очень быстро, но когда вслед за первым прыгать принялись и остальные, Хлай стал целить в ноги. С прыжками нападающим пришлось завязать. От высокого звука следующих один за другим выстрелов быстро начало закладывать уши. Это казалось чудом, но, начав издалека, сначала ограничивая их подвижность и реакции, а вблизи добивая, Хлай успел перестрелять больше половины нападающих. К моменту, когда пришло время непосредственного контакта, Коронованных осталось всего шестеро. Первого, попытавшегося атаковать в прыжке, Тин обезглавил одним мощным лаконичным ударом. Учтя печальный опыт соратника, трое Коронованных окружили Тина, угрожающе размахивая оружием. Двое достались Хлаю, и помочь ему Тин теперь ничем не мог – его собственные противники ринулись в бой, выкрикивая слово, значение которого знал каждый, побывавший на войне. «Мясо». Вот, чем для них были те, кто не пожелал покориться. Коронованные были оснащены только своими излюбленными секирами. Стальная рукоять с кожаной обмоткой перетекала в стальное длинное лезвие, широченным полумесяцем выгнутое вперёд и ровное со стороны рукояти. Сверху лезвие закруглялось, щетинилось зубцами, а сзади приобретало эффект крюка, загибаясь вниз и заканчиваясь остриём. Тин только мысленно поблагодарил Высшие силы за то, что у Коронованных не оказалось стрелкового оружия. И время исчезло. Как всегда, когда бой разворачивался в полную силу. Огненный диск солнца, салатово-рябиновая полоса рощи, полушария куполов, мрамор и трава под ногами. Отвратно розовая подвявшая кожа, злобные белые глаза, шишковатые руки, увитые венами, когтистые лапы. Звон и скрежет металла, топот, хрипло-каркающие крики, похожие на ругательства. Звериная вонь полузвериных тел, терпкая утренняя свежесть, железистый запах крови. Уйти от удара, размахнуться, ударить самому. Хорошо знакомые ощущения. В крови бурлит адреналин. Телу это всё почти нравится. Ничего особо непривычного. Всё почти как всегда. Кроме неотступного, ноющего страха за… Урывая секунды в мелькании лезвий и когтей, Тин старался следить за Хлаем. Тот пока мастерски занимался тем, что у него успешно выходило ещё у Тина на крыше: уклонялся от ударов. Только сейчас, ловко лавируя между гигантскими тушами Коронованных, он ещё и ухитрялся наносить им порезы. Особый хитин, из которого делалось такое оружие, как Хлаева перчатка, был сверхпрочным и лёгким. Но именно из-за лёгкости крупные клинки из него не вырезались – отрубить ими что-то с размаху было невозможно, так же, как и толком парировать удар массивного стального оружия. Поэтому Хлай не парировал. Ему приходилось просто вовремя исчезать из тех мест, в которые целили его враги. Тин очень, сумасшедше надеялся, что Хлай сумеет продержаться так, пока он сам разберётся со своей порцией Коронованных. И он изо всех сил старался сделать это как можно быстрее. Яркие вспышки солнца на стальных гранях. Свист воздуха, беспощадно вспарываемого стальными лезвиями. Сталь, рассекающая плоть… Ещё одна коронованная голова отлетела прочь. Уклониться, пригнуться, атаковать. Вспомнить, с чего началось взросление. Вспомнить, как эти монстры убивали незнакомых солдат и друзей весь тот страшный год. Как пытали пленников, а потом подбрасывали тела к человеческим лагерям… Какие кошмары до сих пор выталкивают из сна по ночам. Как каждую минуту каждого дня не верил, что смог бы защитить того, кто сейчас сражается рядом… Меч вспорол очередную тварь от живота до горла. Кто там на очереди? Никакой усталости, никаких сомнений. Только ненависть и мстительный азарт… Он остался один на один с самым крупным и свирепым самцом, когда раздался пронзительный, режущий уши вопль. Так Коронованные могли кричать и тогда, когда убивали их, и тогда, когда убивали они. Сердце пропустило удар. Тин обернулся. Один из Коронованных взмахнул руками, выронил секиру – и начал заваливаться назад, утягивая за собой снова взобравшегося на мраморную ступеньку Хлая. Хитиновая перчатка вошла в широченную грудь по самые костяшки. Если лезвия при таком глубоком ударе бывали в разведенном положении, быстро выдернуть их из плотного тела поверженного становилось невозможно. Второй гигант, пользуясь тем, что юркая жертва временно ограничена в движении, оперативно размахнулся и ударил. Сердце Тина пропустило второй удар. Но… Секунда – и рука Хлая выскользнула из перчатки. Он легко подскочил и, перекувырнувшись в воздухе, перелетел через голову атакующего Коронованного, попутно выхватывая кинжал из левого ботинка. Пока секира ещё совершала своё скольжение в том месте, где только что были колени Хлая, тот успел развернуться, снова подпрыгнуть и, одной рукой вцепившись в плечо Коронованного, всадить кинжал туда, куда труднее всего было попасть – в самый центр макушки. От удивления и восторга Тину перехватило дыхание, и он сам чуть не получил секирой по голове. Увиденное вдохновляло. До щекотных мурашек в затылке, до лёгкого головокружения, до яростно-весёлого безрассудного желания вот прямо сейчас получить ещё десяток врагов, чтобы с лёгкостью их разметать… И Тин с энтузиазмом бросился на единственного оставшегося. Теперь он был уверен, что Хлай справится сам. Наверное, Хлай тоже был уверен. Чересчур. И расслабился слишком рано. Никак иначе Тин не мог объяснить того, что, снова обернувшись на характерный вопль, обнаружил Хлая прижатым к земле. Рана в солнечное сплетение была для Коронованного смертельной. Просто смерть наступала не так быстро, как при попадании в лоб или макушку. Поэтому у твари ещё вполне хватило сил на то, чтобы сбить Хлая с ног и взгромоздиться сверху. Привалив его ноги всеми своими килограммами, Коронованный сдавил плечи Хлая так, что пошевелить чем-то ниже шеи у того не было никакой возможности. Он мог только мотать головой, и остервенело материться. Коронованный навис сверху и, словно отвечая на ругательства, надрывно хрипло взрёвывал, широко разевая безобразный рот. А на его груди, немного ниже ямки между ключицами, и повыше окровавленной перчатки, отчётливо вздымался и опадал небольшой бугор. Сердце Тина упало в желудок. У него больше не было ни одной лишней секунды на бой с собственным противником. Поэтому противник погиб мгновенно. Следующие несколько мгновений ушли на оценку ситуации и определение собственной тактики. Именно те несколько мгновений, которые потребовались, чтобы преодолеть десяток шагов до туши, припечатавшей Хлая к земле. Коронованный знал, что обречён. И никакая сила сейчас не способна была разжать его пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в последний шанс отомстить. Перерубить пополам – Коронованный всё равно успеет плюнуть. Отрубить голову – брызнет из шеи, и это будет ничем не лучше плевка. Даже без головы, даже без половины тела, он будет крепко держаться за жертву… Тин, пригнувшись, одним чётким, выверенным движением меча полоснул по жилистым узловатым предплечьям. Не дожидаясь, пока тело само разойдётся в местах порезов, со всей силы пнул его в сторону, заставив отлететь и ничком приземлиться в метре от Хлая. И уже там, прыгнув следом, не позволив Коронованному даже пошевелиться, двумя тяжёлыми ударами разрубил ему хребет и шею. Мерзкий, душераздирающий рёв наконец-то оборвался. Сразу стало невероятно тихо. Оглушающе, нереально тихо. Только сердце билось в барабанные перепонки да где-то вдалеке тихо щебетали птицы. Тин медленно обернулся. Несколько секунд, застыв, смотрел на лицо Хлая. И, как наяву, видел серебристую маску из искусственной кожи, которая могла навсегда покрыть большую его часть, не успей Тин вовремя. И даже от одного предположения в солнечном сплетении пульсировала неприятная дрожь, а скулы как-то странно сводило. Под шеей у Коронованных было что-то вроде железы, вырабатывающей особый яд, при контакте с которым плоть скручивалась и отпадала клочьями. Его состав, как и принцип действия железы, учёные определить не смогли – Коронованные имели особенность, схожую со способностью биллоков. Если их мёртвое тело пытались препарировать – оно истлевало на глазах и рассыпалось мелким невесомым пеплом. Для исследований это было фатально, зато позволяло легко избавляться от гор трупов после боёв. Железу Коронованные активизировали крайне редко, потому что после этого их тело на несколько минут существенно замедляло реакции. Тину «повезло» вляпаться в один из таких редких случаев. И, хотя под стальным зажимом, украшающим сбоку его левое ухо, притаилось всего лишь небольшое серебристое пятно, он на всю жизнь запомнил, насколько это больно… – Уже всё, что ли? – разрушая страшную иллюзию, Хлай приподнял голову и удивлённо огляделся. – Ты как?! – Тин упал возле него на колени. – Я… кажется, у меня… – начал было Хлай, страдальчески морща лоб, но вдруг его взгляд метнулся с лица Тина куда-то за его плечо. Страдание в момент сменилось яростью, брови сурово сдвинулись. Правая рука Хлая молниеносно протянулась к ботинку, выхватывая кинжал. И, прежде, чем Тин что-либо сообразил, возле его виска просвистела сталь, за спиной раздался характерный звук пронзаемой плоти и что-то тяжело грохнулось о землю. Обернувшись, он ещё успел увидеть последние конвульсии завалившегося навзничь, самого крупного и свирепого самца, который им самим впопыхах, видимо, был недобит настолько, что снова смог вооружиться и попытался атаковать. Теперь из его лба под прямым углом торчала рукоять кинжала. – Я же говорил, доставать из них оружие иногда совсем не хочется, – Хлай попробовал рассмеяться, но тут же застонал и откинулся на траву. – Плечо… Этот стон не дал Тину снова впасть в ступор. Он склонился над Хлаем и осторожно отвернул его куртку слева. – Кажется, эта падла мне его раздробила… – Хлай зашипел сквозь зубы, когда Тин начал прощупывать раненое место через ткань футболки. – Нет, просто вывих, – покачал головой Тин, перехватил руку в нужных местах и, не давая Хлаю опомниться, с силой дёрнул, вправляя сустав. Если в Бреши ещё кто-то и не знал об их присутствии, то теперь его точно поставили в известность. – Да, с голосом у тебя по-прежнему всё чудесно, – ухмыльнулся Тин, когда эхо крика стихло. – Скотина, – беззлобно буркнул Хлай, потирая вправленное плечо и осторожно, на пробу двигая рукой. – Почти не болит, – радостно констатировал он. – Спасибо! – Спасибо, скотина, – подытожил Тин. – Ну, ты бы хоть предупредил, – насупился Хлай, вставая и отряхиваясь. Что-то совсем-совсем древнее зашевелилось в памяти, а потом оформилось в воспоминание о походе к стоматологу лет так в пять-шесть. К стоматологу нужно было Хлаю, у которого несколько дней болел молочный зуб, но Тин, как верный доблестный соратник, отправился с ним. Тронутая такой заботой докторша даже разрешила Тину присутствовать в кабинете. Она елейным голосом пообещала, что просто положит лекарство, а вместо этого вырвала доверчиво распахнувшему рот Хлаю злосчастный зуб. Всю дорогу назад до питомника Хлай прорыдал, и ни воспитательница, ни Тин не могли его успокоить. А вечером, перед сном он признался Тину, что плакал вовсе не от боли или испуга, а от обиды на подло совравшую зубодёрку… – Ты чего скалишься? – настороженно спросил Хлай. – Да, принт у тебя теперь на футболке то, что надо, – Тин принялся разглядывать кровавые разводы на груди Хлая. – Кто ж в такие походы белое-то одевает? – Так я остальные ещё раньше засрал, – Хлай развёл руками. – Это ж восьмая ступень уже, забыл? А стирать мне было как-то, знаешь, некогда. Главное, что кровь не моя… – он вдруг тревожно всмотрелся в Тина. – Надеюсь, твои «принты» тоже наружного производства? – Серьёзного точно ничего нет, – кивнул Тин. – А царапины и порезы замажем потом. – Слушай… – Хлай обвёл побоище таким взглядом, словно не принимал в его создании никакого участия. – Как там вообще можно было выжить? Я разное видел, но это… – Я провёл там только год, – Тин покачал головой. - И мог бы задать тот же вопрос тем, кто прошёл войну от начала до конца. Это ведь… – он махнул рукой на поверженных. – Это всего лишь огрызки. А там у них были машины, у них был целый арсенал оружия, у них были союзники, и главное – уверенность в том, что не сегодня, так завтра мы станем их рабами. – Ты мне потом ещё раз это расскажешь, ладно? – Хлай горько усмехнулся. – Только что я испугался столько раз подряд, что пока пугаться больше не способен. Поэтому фантазия отказывается воспринимать твои слова. А сейчас нужно перчатку мою достать, – он поморщился. – Она дорогая и очень удобная. Надеюсь, больше никто из них ожить не ухитрится… – Не переживай. Это просто. Тин подошёл к нужному телу, ногой перевернул его на спину, наклонился и потянул за раструб перчатки, вверх и немного в сторону, словно пытаясь порезать труп ещё больше. Все разрозненные части тела Коронованного ожидаемо почернели, и в мгновенье ока были развеяны лёгким свежим ветром. – Ух ты! – Хлай пришёл в неподдельный восторг. – Прям настоящий обряд очищения пространства от скверны! – Пошли-ка, уберём за собой, – Тин кивнул, протянул перчатку Хлаю и поудобнее перехватил меч. – Это место слишком красивое. Не хочется оставлять здесь мусор. ** Воспоминания всплывали одно за другим. Иные, не входящие в привычный узкий круг тех, что были призваны усилить чувство вины. Эти были светлые, тёплые, лёгкие. Словно открылся какой-то клапан, они яркими объёмными картинками мягко проявлялись в памяти, как вдруг снова появляются в жизни старые знакомые, с которыми не встречался много лет. И видеть ты этих знакомых до боли рад. Тин понимал, что до этого момента сам подавлял в сознании эти образы, и они печальными призраками бродили вокруг да около. Они просились каждый день, но он не пускал. Чтобы не разжигать желание найти, увидеть, опять быть рядом, как раньше, как всегда, как правильно. Хлай в три, Хлай в пять, в восемь, в двенадцать, в пятнадцать… Хлай смеётся, Хлай плачет, радуется, грустит, задумался… Хлай на сцене в ядовито-жёлтом костюме птенца. Хлай, объевшийся дворовыми абрикосами и мучающийся животом. Хлай, в лунном свете сидящий на своей кровати и тихо напевающий мелодию собственного сочинения. Хлай, бегающий за Тином по коридорам в попытке отобрать портрет любимой актрисы детского театра, вырезанный из газеты… Хлай, на уроке бросающийся в Тина комочками бумаги с секретными записками… Они болтают, они гуляют, играют, воплощают в жизнь очередной гениальный план, пришедший в одну из гениальных голов, или сразу в обе… Всё это снова по праву принадлежало Тину. Благодаря тому, что только что произошло. И пускай это было совсем не то, что на войне. Пускай они оба были уже не такие, как в шестнадцать. Но Тин всё-таки смог защитить Хлая. А Хлай смог защитить его. Словно проклятье, разрушив так долго и упорно создаваемый Тином образ хлипкого мальчишки, сотни раз убитого на полях сражений. И выглядел идущий рядом Хлай сейчас по-настоящему счастливым, будто какое-то проклятье было разрушено и для него. Ради одной только этой битвы стоило выиграть все предыдущие.***
– А водичка ничего, тёплая, – сделал вывод Хлай, прыгнув со ступеней в воду, покрывающую мозаичный пол обширного зала. Тин вытер с лица брызги, оглянулся назад, где светился высокий узкий прямоугольник прохода. Вздохнул и последовал за Хлаем. Вода, и правда, была тёплой. Но первые секунды чувствовать, как она пропитывает джинсы и затекает в ботинки, было весьма неприятно. В воздухе стоял лёгкий свежий запах: чистой воды, и ещё чего-то, тонкого, смутно знакомого. Вода, действительно, выглядела чистейшей, голубой и прозрачной, словно её меняли каждый день, тщательно ухаживая за мелкой плиткой пола. Свод и стены, освещённые мягким светом снизу, переливались водными бликами. Откуда идёт свет, толком было непонятно. Светился или пол, или сама вода. Всего куполов было семь. Тин запомнил, что на схеме их расположение сверху выглядело как цветок с круглыми лепестками разного размера, соединёнными с круглой же сердцевиной короткими узкими перешейками. Ближайший к месту битвы «лепесток» был самым маленьким, и, соответственно схеме, только в нём имелся вход снаружи. Хлай и Тин на всякий случай проверили это, обойдя весь комплекс по кругу, и вынуждены были вернуться назад. Получалось, чтобы добраться в нужный им, самый крупный сегмент «цветка», находящийся как раз напротив входа, необходимо было напрямик пройти сквозь два других. Следившие за ними с момента сражения хиприды так и не приблизились. Они просто приземлились на тот самый, желанный дальний купол и сидели там, пока Тин и Хлай не зашли внутрь. – Я так понимаю, это что-то, вроде прихожей, – Хлай вертел головой, рассматривая то мелкую голубую плитку, выстилающую пол, то перламутровую, отблёскивающую по бокам и над головой, словно чешуя. – А дальше тогда что? – Тин тоже занимался созерцанием. – Гостиная, кухня, спальня? – Зависит от того, кто тут проживает, – Хлай первым нырнул в следующий проход, зеркально отображающий первый. – Хотя, больше всего это пока напоминает сплошную ванную. Метров пять сумеречного узкого коридора – и они оказались в следующем зале. – Это… Это же… – Хлай никак не мог подобрать слова. – Больше всего смахивает на храм, – закончил за него Тин. – Храм хипридов, – кивнул Хлай. Они медленно вышли в центр зала, и остановились, оглядываясь. Высоченный свод в произвольном порядке подпирали несколько белоснежных колонн естественной формы, больше похожих на огромные сталактиты, сросшиеся посредине высоты зала с такими же огромными сталагмитами. У подножия колонны плавно перетекали в плоские платформы с неровно волнистыми краями, островками выступающие из воды. Такими же островками повсюду над водой вздымались мраморные прямоугольные кубы, испещрённые схемами и узорами, подозрительно похожими на те, что покрывали куски хипридовых черепушек. – Это явно алтари, – Хлай кивнул на них. – А на этих штуках под колоннами явно удобно сидеть, – продолжил Тин, – и чему-нибудь внимать. – Или просто предаваться мыслям о высоком, под влиянием общей атмосферы… Чувствуешь? – Да. Тин действительно чувствовал. Тут было хорошо. Тут всё было пропитано каким-то особым, пронзительным ощущением близкой бесконечности и в то же время чем-то до боли знакомым, уютным, родным. Мягкий рассеянный свет, блики на поверхностях, тёплый ласковый воздух, голубая вода, звонкое чистое эхо каждого звука – моментами накатывала иллюзия, что они находятся под стеклянным колпаком, который отделяет их от прозрачной мерцающей вселенной. Чувство свободы и парения. И совершенно, предельно ясное сознание… – Я бы тут посидел, – очень тихо, словно боясь спугнуть эти ощущения, проговорил Хлай. – Или полежал. – Не расслабляйся, – Тин хлопнул его по спине. – Насколько я помню, это не наша остановка. Кроме прохода, в который вошли Тин и Хлай, в зале было ещё пять: четыре по сторонам, и один прямо перед ними. Они были разной высоты, видимо, соответственно высоте находящихся за ними залов, но все имели узкую продолговатую форму, к верху плавно перетекающую в острый клин. И, словно сами проходы символизировали тела хипридов, из каждого по обе стороны «росло» по паре огромных крыльев. Выложенные в стенах цветной мозаичной плиткой, они поразительно подробно имитировали рисунок на настоящих крыльях бабочек, с мельчайшими деталями, с тончайшими переходами оттенков. Но крылья хипридов редко имели окрас, настолько чётко придерживающийся одной цветовой гаммы… Расцветка каждой четвёрки крыльев, обрамляющих боковые проходы, чётко соответствовала одной из мастей Бабочников. С места, на котором остановились Тин и Хлай, хорошо просматривались все. Справа – коричневые и красные. Слева – рыжие и синие. А прямо напротив раскинулись самые большие, просто огромные перламутровые крылья. – Нам туда, – указал на них Хлай слегка неуверенным тоном. – Похоже на едва вылупившегося хиприда. Не пойму только, чего не синие-то? Я же с Синим Бабочником договаривался… – Я вообще до этого примитивно предполагал, что хиприды вместе со своими татуированными друзьями всего лишь дают наводки на места, где водятся клады, вовсе не ими зарытые, – Тин покачал головой. – А тут, куда ни плюнь – кругом эти крылатые твари, настоящие или картинки-статуи. Напрягает. – Представь, – Хлай сделал многозначительную паузу, – как это напрягает меня. – Это я к тому, что заранее предугадать что-то в таком деле сложно, – Тин пожал плечами. – Вся информация, что у нас есть – домыслы, сплетни да обрывочные сведения. Так что, хрен его знает, как это всё должно происходить. – А ведь раньше они явно были в почёте, – Хлай задумчиво посмотрел на белого мотылька. – И большинство, да что там – все наверняка знали, как это всё должно происходить. Может, и мы сейчас просветимся, – он решительно направился к приглашающе распахнутым крыльям, и немного замешкавшийся Тин едва расслышал совсем тихое: – Если это всё вообще имеет хоть какое-то значение… Ещё когда они совершали обход-разведку вокруг куполов, Тин заметил, что Хлай сник. Подъём, наладившийся было после победы над Коронованными, как-то незаметно схлынул. И Хлай, всю дорогу от дома Тина болтавший почти без умолку, теперь по большей части молчал, лишь изредка нехотя выдавая не особо развёрнутые реплики. От этого его настроя было неуютно. Очень хотелось спросить, что случилось. Как-то расшевелить, встряхнуть, вернуть, как было… Но Тин не решался, интуитивно чувствуя, что ответ может очень ему не понравиться. А сейчас стало крепнуть ощущение, что ответ вот-вот объявится сам собой. Хлай стоял возле самого выхода и рассматривал последний зал. Если размеры предыдущего впечатляли, то этот даже несколько подавлял. Эффект усиливался тем, что здесь было почти совсем пусто. Только три совершенно ровные колонны в центре окружали невысокий круглый постамент, как и кубы, изрисованный сложной паутиной схем. – И что теперь? – не выдержал Тин, несколько минут выжидательно протоптавшись рядом с безмолвствующим Хлаем. Тот продолжал упорно молчать. Теперь он даже больше не оглядывался по сторонам, остановившись взглядом где-то между колоннами. А когда, наконец, заговорил, стало ясно, что вопрос Тина его сейчас волнует меньше всего. – Ты ведь всё это только из-за обещанных процентов? – голос Хлая был сухим и ломким. Это было похоже на пощёчину. Хлёсткую, болезненную, наотмашь. – Да в жопу себе их засунь! – эхо крика ударилось в мраморные стены. Тин заставил себя стиснуть зубы, чтобы не вырвалось и всё остальное, что хотелось ответить. Хлай обернулся и посмотрел на него внимательным, изучающим и вместе с тем отрешённым взглядом. И теперь в его голосе явно сквозила безысходная горечь. – Знаешь, а я ведь думал, что ты погиб. Раз не пришёл ко мне, когда война закончилась… Когда ту газету увидел, я ж до слёз радовался. Потом только понял, что, в принципе, нечему. Это значило, что я тебе просто нахер не сдался. Ни тогда, ни сейчас. Ты кого-то там спасаешь, рискуя жизнью, а я… Хлай запнулся, словно подавившись словом. Пропасть дышала в лицо. Но на этот раз Тин был категорически не согласен с тем, что она вообще есть. – На самом деле, мне не было всё равно. – Что? – не понял Хлай. – Жив ты или нет. Перестав быть солдатом, я сразу вернулся сюда. Поехал к питомнику. Но на его месте были руины. Тогда я нашёл директрису, и она рассказала, что тебя усыновили хорошие люди. Дальше я не стал искать. – Почему? – Потому что знал, что если найду, – Тин вздохнул, – то не смогу держаться в стороне. И всё, что могут дать тебе эти хорошие люди, пойдёт прахом. – Идиот… – голос Хлая звучал глухо. Он опустил голову, но Тину было видно, как играют желваки. – Ты грёбаный идиот! – теперь это звучало уже как низкое рычание. – Ты… Он сгрёб Тина за грудки и со стуком прижал к стене. Со стороны это могло выглядеть смешно. Несмотря на то, что Хлай стал крупнее, чем в детстве, для любого было бы очевидно, что Тину ничего не стоит избавиться от его захвата. Но делать он этого не собирался. Он просто покорно стоял, опустив руки, и смотрел в каштановую макушку. – Ты хоть представляешь себе, что такое чувствовать себя ничтожеством? Жопу рвать, чтобы доказать себе и другим, что это не так – но всё без толку? Потому что тебе на это указал единственный человек, мнение которого имело для тебя значение… Хлай, наконец, поднял голову и теперь пепелил Тина взглядом, горячо выдыхая прямо ему в лицо слова, произносимые обманчиво спокойным тоном. – Представляю, поверь, – Тин покачал головой, не отводя глаз. – Так же, как чувствовать себя сволочью, способной только вредить единственному человеку, который… – он скрипнул зубами. – Который для тебя вообще важен. Несколько секунд лицо Хлая не меняло выражения. Всё ещё казалось, что он вот-вот размахнётся и двинет Тину в челюсть. Потом его брови поползли вверх. Потом он нахмурился и склонил голову набок, рассматривая Тина так, будто видел его впервые. Он ослабил хватку, разжал пальцы, отступил на шаг… И вдруг расхохотался. Сначала Тин подумал, что смех нервный или издевательский. Но Хлай смеялся настолько искренне, что для какой-либо злобы места просто не оставалось. В том, как он заливался, постанывал, хлопал себя по бёдрам и хватался за живот, было столько радости и облегчения, что Тин почувствовал, как и сам расслабляется, почувствовал, что пустота, образовавшаяся внутри после побега из питомника, окончательно исчезла, незаметно заполнилась за несколько последних часов. Это было так хорошо, что даже больно, словно ржавый гвоздь достали из сердца, и дышать стало легче. И не просто дышать хотелось, а именно хохотать, вместе с Хлаем рассыпая под высокими сводами гулкое искристое эхо. – Два козла! – всхлипывал Хлай. – Придурки! Ибм… имбецилы! Эта нелепая оговорка стала последней каплей, прорвавшей плотину сдержанности. Так долго, упоённо и от души Тин, кажется, не смеялся до этого ни разу в жизни. А когда приступ искристого веселья, наконец, пошёл на спад, увидел, что Хлай заворожено пожирает его светящимся взглядом. – Ты таки не разучился это делать, – Хлай покачал головой. – А я уж думал, что ты совсем засуровел. Знаешь, до частичной атрофии мимических мышц, – он вытирал слёзы, всё ещё посмеиваясь. – Согласись, нам обоим повезло, что я такой коммуникабельный и сделал первый шаг. Иначе так и носились бы до смерти со своими надуманными комплексами. Я ведь не ошибаюсь, а? – он вдруг внимательно посмотрел на Тина, и по его лицу тенью пробежала тревога. – Ты ведь вовсе не хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? – Никогда не хотел. Я сам пытался оставить в покое тебя. Но теперь понимаю, что это был напрасный труд, – Тин хмыкнул и ткнул кулаком в плечо Хлая. – Ты и сам по себе достойный мудила, что со мной, что без меня. Я-то думал, приёмные родители отдадут тебя учиться, думал, ты в люди выбьешься… – И буду сидеть где-нибудь занудным клерком? – Хлай скептически сощурился. – Ну да, – Тин хмыкнул и поднял брови, – стриптизёром, конечно, быть намного престижней. – Зараза, уел! – рассмеявшись, Хлай толкнул его раскрытой ладонью в грудь. И на Тина вдруг накатило. Облегчение было слишком сильным. Сознание было слишком ясным. И Хлай был сейчас слишком близко, во всех смыслах. Устоять оказалось просто невозможно. Тин перехватил его за запястье, не давая убрать руку со своей груди. И на несколько секунд замер, вглядываясь в ставшие вдруг очень серьёзными светлые глаза. Чётко осознавая, что сейчас воплотит одну из самых острых и мучительных фантазий, преследующих его, несмотря на собственные запреты, на протяжении всех этих восьми лет. Сгребёт Хлая в охапку, притиснет к стене, меняя расположение сил, и... – Ты слышишь? – Хлай вдруг настороженно склонил голову и нахмурился. – Какой-то… шорох? – Тину стоило некоторых усилий расслышать что-то сквозь шум в ушах и осознать, выныривая из почти реализовавшихся грёз, где он сейчас находится. А когда расслышал и осознал… – Чёрт! Чуть не сбив с ног Хлая, он ринулся к выходу, но было уже поздно. Крохотная щель, ещё остающаяся на месте прохода под водой, окончательно скрылась мраморной плитой, практически бесшумно выполнившей функцию двери. Шорох стих. – Нас захлопнули, – констатировал Тин. – Теперь только вперёд. – А вот в каком направлении это «вперёд», хрен поймёшь, – Хлай поёжился. – Странное у меня чувство – словно мы в мышеловке… – Не нагнетай, – посоветовал Тин. – Ты что-то там говорил про сердцевину без воды? – Ага. И она как будто должна быть где-то прямо здесь, – Хлай потопал ногами под водой. – Я надеялся, что на месте будет понятнее. Но пока всё, что я могу себе представить – это подпол. – Пошли, изучим ту штуку посреди зала, – Тин, не теряя времени, двинулся в указанном направлении. – Может, в ней есть люк или что-то вроде того? Люка не было. А если и был, задумка неизвестных архитекторов сделала его обнаружение слишком сложным даже для искушённых мозгов Хлая. – А что там на схеме про этот этап? – спросил Тин, когда постамент несколько раз был исследован вдоль и поперёк – внимательно осмотрен и тщательно облапан. – Фигня там какая-то, – Хлай махнул рукой и уселся на мраморный край. – Это вообще единственная пластина, оставившая меня в полном недоумении. Сам посмотри. Из трёх пластин, предназначенных для восьмой ступени, одна показывала общую карту их передвижений – путь из города в Брешь, и по Бреши до куполов. На второй был изображён комплекс куполов вблизи, с указанием входа и нужного «лепестка». Всю площадь третьей занимала схема зала, в котором они сейчас находились. Хлай достал её и выложил Тину на колено. – Вот это, например, – он ткнул пальцем в одну из двух пар фигурок, изображённых над круглым центром. – У этого от головы какие-то странные волнистые полосы отходят, словно ребёнок солнышко намалевал. Что это за кудряшки? Мощная сила мысли? Пар из ушей? А вот это, – теперь палец прошёлся по другим фигуркам. – Один, вроде, на плечах у второго стоит, или что? Это ещё ладно, но тот, что сверху – с крыльями… Хиприд? Но лапок нет… И главное, видишь тусклую маленькую фигурку прямо на фоне крылатого? Это что, ребёнок? Он то ли к животу крылатого прицеплен, то ли внутри него вообще, вроде его заглотили… Ты не глотал детей в последнее время? – Крылья отращивать я тоже не собирался… – Тин потёр подбородок, всматриваясь в непонятные каракули. – И, если уж на то пошло, то сверху должен быть ты, так как, боюсь, меня тебе не поднять. Тин повертел пластину в руках. Но ни вверх ногами, ни боком понятнее не становилось. Да и куда ему было браться, если даже у Хлая не было идей? А ведь умирать совсем не хотелось. Обидно было до ужаса. Только-только выбравшись из одной ловушки, старательно созданной собственными мозгами, тут же угодить в другую, созданную кем-то незнакомым, намертво застрять, не успев толком насладиться свободой и… Тин посмотрел на Хлая. Всё время хотелось к нему прикасаться, словно проверяя, настоящий ли он, правда ли, что он, действительно, не просто сидит рядом, что он снова доверяет, что теперь они вместе, как раньше. – Любопытно, – Хлай прекратил старательно тереть виски и уставился на вход в зал. – А здесь они цветные. Тин перевёл взгляд на крылья, как и снаружи, обрамляющие вход. Только с этой стороны они были выложены цветной плиткой. И не какого-то определённого цвета, как в центральном зале. Они переливались всеми цветами радуги. – Сформировавшийся хиприд… – пробормотал Тин. Несколько часов после выхода из куколки хиприды не летали. Просто сидели, прицепившись к какой-нибудь ветке, стене или потолку, практически не шевелясь, и было такое ощущение, что они никак не могут сообразить, на каком свете находятся. И всё это время их крылья оставались белыми. Без единого цветового пятна. А потом начинал проявляться рисунок. Словно следуя невидимой кисти невидимого художника, расползался между жилками, цветом оттеняя края, узорами заполняя всё пространство крыльев, делая их неповторимыми, как человеческие отпечатки пальцев. Говорили, что вместе с узором на крыльях проявляются и схемы на затылке. Наполняя примитивное до этого существо загадочным смыслом. Только после этого хиприды срывались с места и летели по своим бесконечным, одним им понятным делам. Тину вдруг подумалось, что будь у него крылья, рисунок на них начал бы проявляться именно сейчас. Он проступал бы вместе с воспоминаниями, возвращая Тину целостность, наполняя стремлением, вставляя на место недостающие куски личности. Ведь вместе с Хлаем в этих фрагментах памяти было слишком много и его самого, незамутнённого, настоящего, не отягощённого чувством вины и войной в анамнезе. Того Тина, о котором сам Тин давно забыл. Тина в три, Тина в пять, в восемь, в двенадцать, в пятнадцать… Тина, играющего с Хлаем в догонялки во дворе питомника. Тина, рассказывающего Хлаю страшилки перед сном. Тина, впервые попробовавшего самокрутку и хмельной сок кирпичного дерева, и после этого пьяно лезущего к Хлаю обниматься. Тина, бьющего морды Хлаевым обидчикам. Раскрывшего рот и атакуемого толпами мурашек Тина, слушающего льющийся со сцены мощными волнами голос Хлая… Стоп. Хлай. Голос. Волны. – Хлай… – Тин медленно повернулся. – Пой! – С чего бы это? – судя по выражению лица, Хлай сильно обеспокоился душевным здоровьем Тина. – Эти «кудряшки», – Тин нетерпеливо ткнул в волнистые линии. – Это не пар, это звук! И судя по тому, что мы с тобой уже с полчаса тут ржём и горланим без всякого результата, этот звук должен быть каким-то другим… – Более упорядоченным, – до Хлая, наконец, дошло. – Да ты же гений! Он оперативно заскочил на метровое возвышение, стал в центр, раскинул руки и прикрыл глаза. А потом запел. Это было ещё круче, чем раньше. Это было мощно и пронизывающе. Это струилось и переливалось, словно разрядами тока прошивая с ног до головы. Гулкое эхо огромного помещения усиливало эффект во множество раз. Красота и драйв. Оцепенение, восторг, и всё те же, сотнями иголок покалывающие кожу, мурашки… Едва стих последний звук, в его эхо вплёлся новый: тихое сухое потрескивание и глухой вибрирующий гул, от которого тут же заныли зубы. – Не знаю, что, но что-то у нас таки получилось, – Хлай оглядывался, пытаясь определить, откуда придут перемены. Воздух между колоннами замерцал, расплылся, на мгновение тускло вспыхнул – и пошёл цветными переливами. Словно от потолка до пола натянули радужную плёнку. Тин подошёл, и осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев. – На ощупь, как стекло, – констатировал он, шагнув назад. – Кажется, наша мышеловка уменьшилась в размерах. – Тин! – Хлай вдруг испуганно дёрнулся. – Влезай, быстро! – он нагнулся и протянул руку. Голос у него был такой, что Тин, не вникая в подробности, в секунду оказался рядом, на мраморной поверхности, иссеченной схемами. И уже там спросил: – Что? Хлай молча кивнул вниз. Проследив за его взглядом, Тин увидел, что из-под колонн со стороны постамента, обособленного теперь от остального зала, под водой бьёт несколько десятков тёмных струй. Быстро растекаясь, бурая жидкость стремительно окрашивала остальную воду, превращая её в маслянисто отблёскивающую, побулькивающую жижу. Было совершенно ясно, что через несколько минут она покроет мраморный островок, и очень сомнительно, что после этого остановится. В воздухе плыл острый неприятный запах чего-то химического. – Я что-то не пойму, это прогресс, или шаг к концу… – пробормотал Хлай. – Это намёк, что тормозить больше некогда, – Тин изучал колонны и «плёнку», в надежде найти хоть какую-то зацепку. – Я, наверное, спёкся за предыдущие семь ступеней, – Хлай нахмурился и потрогал собственный лоб, словно проверяя температуру. – У меня в голове ещё никогда не было так пусто… – Ничего, не спёкся, – Тин обошёл двухметровую площадку постамента по кругу. – Просто соберись – и думай. – Знаешь, у меня осталось одно зерно. Золотое, – тон у Хлая был какой-то совсем нехороший. – Думаешь, что-то даст? – Тин с сомнением оглядел радужно переливающуюся поверхность «стекла». – Мне кажется, эту хрень ничто не пробьет… – Я не о том, – Хлай покачал головой. – А о чём? – Тин перестал оглядываться и внимательно на него посмотрел. – О том, что вон та хрень, – Хлай ткнул пальцем в жижу, – Вряд ли утопит нас быстро и безболезненно. Поэтому… – он посмотрел на Тина и криво улыбнулся. – Если плотно друг к другу прижаться, и втиснуть между нами дуло… Ты ведь знаешь, что золотые зёрна более мощные, чем серебряные. Мне очень жаль, что втянул тебя… – Пожалуйста, – перебил его Тин, скрипнув зубами, - заткнись, а? Он чувствовал, как внутри закипает злость. Болезненное, бессильное раздражение на того, кто так по-дурацки расписал обстоятельства. Столько стараться – и всё ради того, чтобы под взрыв зерна слиться с Хлаем в последнем вздохе? Тин предпочёл бы сливаться с ним по-другому. Ну просто не могло всё так тупо и бездарно закончиться! Ведь до этого всё было слишком, слишком логично, словно кем-то тщательно и чётко продумано. Взять хотя бы то, что именно Коронованные и хиприды развели Тина и Хлая на все эти годы. И теперь именно они сводят их вместе. Всем своим нутром Тин чувствовал, что ни на его месте, ни на месте Хлая в этом деле не должен был быть кто-то другой. Вот только что – песня, как ключ. Именно Хлай должен был это сделать. И только Тин, с открывшимся вторым дыханием собственной памяти, мог понять, что именно нужно делать… Эти пластины и их обозначения были рассчитаны именно на них. Ответы нужно было искать не в области абстрактного, а конкретно в самих отвечающих. Тину перехватило дыхание. Хлай. Крылья. Ребёнок. «Похоже на инсайт, просветление что ли…» Теперь Тин понимал, что Хлай тогда имел в виду. В шаге от возможной гибели Тина неудержимо крыло озарениями. – Ещё одно воспоминание, – он почти смеялся. – Эта загадка явно полностью моя. – Тебе не кажется, что сейчас не совсем подходящий момент? - Хлай оптимистического настроя явно пока не разделял. – Самый что ни на есть! Помнишь, когда мы были совсем мелкими, ты любил изображать бабочку? – Когда это? Я их с детства терпеть не мог! – С детства, но выходит, что не с рождения! Это вообще из первых моих обрывков памяти… Ты бегал по двору и махал руками, взбирался повыше и сигал так рьяно, словно, и правда, мог взлететь. – Может, я изображал птицу? – Нет, ты заявлял, что ты… – Тин удивлённо сдвинул брови. – Хиприд, точно! Я помню, как смеялись воспитатели. – У меня в памяти это по нулям, но допустим, – Хлай потряс головой. – Только сейчас-то это к чему?! – К крыльям на схеме! – Как ни крути, у меня их нет! – У тебя их не было и тогда, но ты в них верил! Вот и сейчас, – Тин схватил Хлая за плечи и встряхнул. – Буди в себе «заглоченного» возрастом ребёнка, залезай ко мне на плечи и маши крыльями! – Это попахивает шизой! – то ли возмутился, то ли взмолился Хлай. – Но это лучше, чем размазать кишки по стенам, – Тин развернулся к Хлаю спиной и присел, упёршись руками в пол. – Давай. Я видел, как ты чётко перепрыгнул через Коронованного. У тебя точно получится! – Ладно, чёрт с тобой! – наконец из голоса Хлая полностью выветрилась обречённость, уступив место привычному для него воодушевлению. В поле зрения Тина один за другим со стуком шлёпнулись Хлаевы ботинки. – Смотри, не урони меня! Это оказалось не сложно. Хлай был относительно лёгким, очень ловким и хорошо держал баланс. Поэтому на создание пирамиды времени ушло немного, и получилось всё с первой попытки. – Слушай! – возглас Хлая излучал неподдельный восторг. – Снизу почему-то не видно, а тут по стенам кольцами в несколько рядов идут синие огоньки! О-о-о! – Что?! – акробатом Тин не был, и поднять голову, чтобы самому посмотреть, что там так радует Хлая, боялся. Он и так изо всех сил старался сохранять равновесие, чтобы ненароком не дать опасный крен. Но голубоватые отсветы, льющиеся сверху, ему было видно и так. – Я руки в стороны развёл, и от пальцев к этим огонькам полосы синие протянулись. Вверх, вниз, в стороны! Словно у меня, и правда, есть крылья! Ну что? – его голос вдруг потерял уверенность. – Это, правда, твоя загадка. Махать? – Да, – Тин еле сдержался, чтобы твёрдо не кивнуть, и тут же – чтобы предостерегающе не замотать головой: – Подожди! – Чего ты?! – испуганно крикнул Хлай. – Ты как махать собираешься – сверху вниз? – Ну а как обычно это делается? Вроде так классически и принято изображать летающую херню. – Не херню, а именно хиприда, – назидательно пояснил Тин. – Поэтому махать надо вперёд-назад. – Уверен? – с сомнением переспросил Хлай. – Назад-то слишком активно не махнёшь. – Не уверен. Просто говорю, как делал ты. И вообще… – Тин посмотрел вниз. – У нас ещё сантиметра два на размышления. Остаётся только рискнуть. – Тогда… полетели? Тин услышал, как Хлай тихо засмеялся, и по лёгкому раскачиванию понял, что он двигает руками. Сначала были по-прежнему только голубоватые отсветы, тени, скользящие по поверхностям. А потом сверху стали опускаться синие огоньки. Они мелькали и порхали, разрисовывая собой колонны и перепонки между ними. Словно сотни маленьких светляков, оказавшись в замкнутом помещении, беспомощно метались и бились в стены. Тин, как завороженный следил за ними. И только когда Хлай спрыгнул на пол, понял, что световой хоровод больше не повинуется его движениям. – Смотри… – положив руку на его плечо, Хлай запрокинул голову. Танец огней-светляков тянулся до самого верха. И там, под далёким сводом из его переливов формировалось светящееся синее кольцо. А обретя плотность и чёткую форму, начало опускаться. Вскоре стало видно, что кольцо – это нижний край широкой стеклянной трубы, всё удлиняющейся и удлиняющейся вниз, словно растущей из гладкой мраморной поверхности. Оказалось, что диаметр трубы полностью рассчитан на размеры постамента. Опустившись внутренней стороной вплотную к его краям, словно заключая Тина и Хлая в высокую колбу, она чётко перекрыла путь жиже, уже собирающейся хлынуть им под ноги. Синее кольцо погрузилось в бурые недра. Затем труба провернулась на несколько сантиметров, пол слегка дрогнул, послышался глухой стук и звонкий щелчок. – Кажется, оно встало в паз… – Хлай тёр одну босую ногу о другую, всё ещё опираясь на плечо Тина. А когда их островок медленно, бесшумно и плавно пополз вниз, добавил: – Нам таки нужно под пол. – И дальше всё будет уже не по схеме, – Тин проводил взглядом проплывший на уровне лица верхний край «аквариума», вода в котором снова начала очищаться. – Пускай, ну пускай это будет уже победа, – жалобно бормотал Хлай, усевшись прямо на пол и натягивая ботинки. – Я почти две недели марафоню. Я устал, я хочу уже пожинать заслуженные плоды. Долбаные Бабочники так всё запутали… – Я бы на твоём месте прикусил язык... Тин говорил тихо и медленно. И оглядываться вокруг старался так же. Чувствуя, как по позвоночнику бежит холодок. То, что минуту назад было полом, а теперь стало потолком, с этой стороны оказалась совершенно прозрачным, и вода по-прежнему рассеивала по стенам блики и голубоватое свечение. Но даже без этого отсвета «подпол» был достаточно ярко освещён мягким естественным светом, позволяющим в подробностях оценить открывшийся вид. Сверху до низу, опоясывая ещё более гигантский, чем верхний, зал по кругу, тянулись четыре уровня высоких мраморных аркад. А на краю каждой арки, возле витиеватых ассиметричных балюстрад, наблюдая за спускающимися на вершине медленно входящего в пол стержня чужаками, стояли… Молодые и старые. Мужчины, женщины, дети. Коричневые, красные, рыжие, синие… Бабочники.***
– Приветствуем вас, дошедшие до конца. Отделившись от небольшой делегации, Синий Бабочник шагнул вперёд, сцепил пальцы в замок на уровне солнечного сплетения, прикрыл глаза и слегка поклонился. Ещё когда постамент не опустился до конца, Хлай, внимательно разглядывающий стоящих в нескольких метрах от его подножия Бабочников, тихо проговорил, дёрнув Тина за рукав и едва заметно кивая на одну из центральных фигур: – Это мой. Тот, с которым я договаривался. Точно – мой. И теперь, спрыгнув с пьедестала, снова ставшего такой же высоты, какой был вверху, Хлай поклонился Бабочнику в ответ. – И вам доброго дня, – он слегка растерянно глянул на Тина, спрыгнувшего следом, и добавил: – встретившие в конце? Тин просто кивнул в знак приветствия, машинально оценивая позы и расположение «делегатов», прикидывая передвижения на случай внезапного нападения с их стороны. Хотя разумом он понимал, что, реши Бабочники на них напасть – и «дошедшими до конца» они станут в совсем невесёлом смысле. Это место могло превратиться в идеальную ловушку для любого, пришедшего снаружи. Оставалось только надеяться, что хозяевам не чужда честь, и они будут следовать условиям договора. Синий Бабочник молча разглядывал чужаков. Его глаза с огромными, как у котов, закрывающими почти весь белок радужками цвета индиго смотрели внимательно, изучающе. Так, словно Синий старался прочесть мысли. Это было странно, но неприятным взгляд не казался, в нём не чувствовалось угрозы или неприязни, только интерес и некоторая настороженность. Тин видел Бабочников в относительной близости и раньше. Но у него никогда не было возможности рассмотреть их подробно, с такого расстояния, как сейчас. Синий завораживал. Необычные глаза. Сухощавое крепкое тело. Чёрные, как смоль, густые тяжёлые волосы, часть которых гладкой гривой падала на плечи, часть – торчала на макушке продолговатым сложным узлом, собравшим пряди со лба и висков. Но главное было в том, что определяло его масть. Цветовые пятна, разводы, линии, завитки, сложные и простые, узкие и широкие, тёмные и светлые… Бабочник походил на живой холст, изрисованный тем же художником, что расцвечивал крылья хипридам. Казалось, на теле Синего не осталось ни одного уголка, куда бы не пробрался этот замысловатый ультрамариновый орнамент. Казалось, он приходит в движение от малейшего жеста хозяина, скользя по его телу, неуловимо перетекая из одного узора в другой. Словно желая открыть взглядам со стороны как можно больше этой странно-притягательной красоты, Бабочник, по традиции, был обнажён до пояса и бос. То единственное, во что был одет Синий, вверху напоминало свободную холщовую юбку, а под коленями было перехвачено широкими манжетами. Такие юбко-брюки, покрашенные чётко в тон масти, были характерны для всех Бабочников, у женщин комплектуясь ещё полоской ткани того же цвета, охватывающей грудь. Бабочники ходили так почти всё время. Только в снега и морозы «костюм» дополнялся длинным пончо с капюшоном и высокими замшевыми сапогами. И весь наряд должен был быть красным, синим, рыжим или коричневым, даже традиционная холщовая сумка через плечо, в которой хранились черепки, из которых решившемуся на игру смельчаку предлагалось выбрать свой. За спиной Синего Бабочника стояли ещё трое, по представителю от каждой масти. Красный, как и Хлаев знакомец, был налегке. А вот у Рыжего в руках имелась небольшая чёрная шкатулка, отблёскивающая лакированной поверхностью. Коричневый держал большой круглый аквариум, в котором одиноко плавало спелое красно-зелёное яблоко. Увидев плод, Тин, наконец, понял, что именно за аромат вплетался в запах воды на протяжении всего пути под куполами. Сейчас как раз был сезон сбора позднелетних яблок, и, видимо, у Бабочников где-то в недрах этого заковыристого строения был целый яблочный склад. – Ваши усилия должны быть вознаграждены, – наконец нарушил затянувшееся молчание Синий. – Пускай свершится неизбежное, подвластное лишь Великой Знающей Силе. Что-то в его тоне было такое… словно он собирается прыгнуть с обрыва. Тин физически ощущал напряжение, повисшее в воздухе. Чужие опасения, волнение и тревога наполняли зал, давили на виски и покалывали кожу статическим электричеством. Непрозрачная часть потолка полумесяцем охватывала круг, получающийся из водного пространства верхнего зала, а постамент, который наверху отмечал центр, здесь был явственно смещён в сторону. В этом зале по центру находилось другое возвышение, слева от которого выстроилась делегация Бабочников – вдвое уменьшенная по диаметру копия того, на котором спустились Тин и Хлай. Только верхушка у него была не плоской, а выпуклой. Прямой, как струна, гордо поднявший голову Синий торжественно прошествовал к нему по «ковру» из мелкой плитки, причудливо сочетающей основные цвета Бабочников. Слегка наклонившись, он синхронно провёл по округлой поверхности указательными пальцами. Плавными текучими жестами выделил из мешанины схем чёткие линии определённого рисунка, словно накладывая магический знак. Повинуясь этой магии, возвышение разделилось посередине, и, оказавшаяся чем-то, вроде полой крышки, выпуклая часть бесшумно поднялась на четырёх металлических стержнях. В самом центре открывшейся плоской столешницы, на железной подставке, выполненной в виде распахнутых крыльев, покоился каменный шар размером с очень крупный арбуз. Гладкая, матово-прозрачная поверхность неодолимо притягивала внимание густым тёмно-синим цветом. В глубине шара неуловимо двигались плавные тени, он медленно ритмично мерцал, еле заметно меняя оттенки. Он казался живым. – Что это?.. – выдохнул Хлай, пожирая камень по-детски восторженным взглядом. – Вы называете этот камень сумеречником. Сумеречник был невероятно дорогим и настолько же редким камнем. Один такой камушек, величиной с лесной орех, мог обеспечить безбедное существование на много лет. В основном, его находили в виде небольших осколков, и Тину сложно было представить себе, что встречаются такие огромные экземпляры. К тому же… – Но обычно он светло-серый, белый почти, – Хлай с сомнением покосился на шар. – Потому что «спит». Сейчас он в активном состоянии. Снаружи посветлеет. Он так же очень лёгкий, пока здесь, но, чтобы выкатить его из Бреши, придётся постараться. – И кто собирается его выкатывать? – поинтересовался Тин. – Вы, – Бабочник развёл руками. – Теперь он ваш, если захотите. На несколько минут в воздухе повисла тишина. – Это… наше? – наконец недоверчиво изрёк Хлай, искоса с подозрением глядя на Бабочника. – Без дураков? – Да, – Синий уверенно кивнул, но Тину показалось, что это стоило ему немалых усилий. – Только сначала вы должны кое-что узнать… – Ну вот и оно! – Хлай хлопнул себя по ляжкам. – Так и знал, что всё не может быть так просто! Насчёт «просто» Тин бы поспорил, но с посылом был полностью согласен. Ему тоже не особо верилось, что их так вот и отпустят, гружёными этой драгоценной штуковиной. – Нет, – Бабочник покачал головой. – Всё действительно просто. Для вас опасности в этом нет никакой. Просто вам нужно сделать выбор. И на этот раз опасности можем подвергнуться мы. – Ладно, – Хлай тяжело вздохнул и сплёл руки на груди. – Давай, ставь в известность. Бабочник кивнул, выдержал драматическую паузу, а потом выдал: – Мы не Пришлые. – Да понятно уже, что ты не полез бы сюда, если бы не смог потом выйти, – Хлай махнул рукой. – Но мы и не Исконные. Тину показалось, что Бабочник едва заметно, насмешливо ухмыльнулся. Но яркие синие узоры на его лице не давали чётко уловить оттенки мимики. – Кто же вы тогда? – Хлай оторопело огляделся. – Третьего, вроде, не дано… – О третьем вы не знаете, – Бабочник покачал головой. – Это очень сложно объяснить. И этого нельзя объяснять. Просто считайте нас таким же даром, как Щиты. Даром от тех же. Щиты существовали испокон веков. Без Щитов этот мир давно был бы разодран на клочки. Все знали, что нужно делать, чтобы они работали. Но никто не знал, как именно они работают. Так же, как никто не знал и того, кем, как и когда они построены. – Мы – важный дар, – гордо и печально продолжил Бабочник, пока онемевшие Тин и Хлай приходили в себя. – Но наша важность совсем иного толка, чем важность Щитов. Про них вы не смогли бы забыть. А про нас – смогли. Стоило нашей обители оказаться изолированной – и через пару десятков лет наше былое величие разлетелось в клочья. Многоголосый горестный вздох пронёсся по рядам аркад, словно сухие осенние листья прошуршали под порывом ветра. – Это всё, – Бабочник сделал руками широкий жест. – Это всё построено создателями Щитов. И это – единственное место, где хиприды могут откладывать яйца. Единственное место, где из них могут вылупиться гусеницы. Вылупиться и окрепнуть до состояния совместимости с этим миром. Это – наша обитель. Не будет её – не будет нас. – И?.. – Хлай прищурился и скривился, явно уверенный, что ничем хорошим эта речь не завершится. – Этот сумеречник – сердце обители, – Синий посмотрел на камень, а потом опустил взгляд. – Она функционирует только за счёт его энергии. Если его вынести, здесь всё застынет и очень быстро разрушится. Мы не просим о жалости, – он гордо поднял голову и прямо посмотрел сначала на Тина, а потом на Хлая. – Просто вы должны знать обе стороны возможного выбора. – Ну твою же ж мать! – Хлай протяжно страдальчески застонал, сжал кулаки, топнул ногой и с надеждой посмотрел на Тина, будто тот мог как-то повлиять на несправедливость ситуации. – Это нечестно! – Решай, – Тин неумолимо покачал головой. – Если бы не ты – нас бы здесь не было. Только ты имеешь право последнего слова. – Почему нечестно? – Бабочника явно оскорбило заявление Хлая. – Мы верны слову, и не станем вам препятствовать. – Ага, – саркастично ухмыльнулся Хлай, – а потом будете преследовать меня в страшных снах до конца жизни? Нечестно – ставить перед таким моральным выбором человека, у которого ещё не издохла совесть. – А просто пару кусков отбить нельзя? – предложил Тин. – Зачем нам вся эта громадина? А так – и вам хорошо, и нам выгодно. – Он неделим, – Бабочник покачал головой. – Только в спящем состоянии его можно разбить полностью, на сотни осколков. Вы можете сделать это снаружи, если не получится унести его весь. Для нас он в любом случае будет уже потерян. – Ладно, – пресекая дальнейшее обсуждение, Хлай усмехнулся так, словно ничего другого и не ожидал. – Вообще-то я свою награду уже получил, – теперь он мягко улыбнулся, глядя куда-то под ноги, а потом поднял взгляд на Тина. – А ты? Не против отказаться от своей доли? – Я уже говорил, куда ты можешь её себе засунуть, – Тин фыркнул. – Тогда, мы отказываемся, – Хлай посмотрел на Бабочника и кивнул. – Живите себе, так уж и быть. Только выпустите нас уже, а? Я зверски хочу принять нормальную ванну и отоспаться по-человечески. – Ты уверен? – Под взволнованный шорох десятков голосов, посыпавшийся со всех сторон, Синий Бабочник нагнул голову и исподлобья вопрошающе посмотрел на Хлая. – Подумай хорошо. – Да что тут думать? – Хлай пожал плечами. – Никогда не догонял, как можно жировать за счёт чьей-то боли. – То есть сумеречник остаётся здесь? Тин не мог понять, то ли Бабочник никак не решается поверить, что Хлай серьёзен, то ли добивается какой-то определённой формы ответа. – Я что-то не так говорю? – видимо, Хлая терзали те же сомнения, и он потихоньку начинал выходить из себя. – Да, геноцид – не наш вариант. Поэтому, да, ваш сумеречник остаётся вашим… Может, это просто должно было прозвучать три раза. Но в середине синего шара вдруг зародилось слабое свечение. За несколько мгновений оно заполнило камень целиком, и он засиял ярким голубым светом. – Кажется, наш несостоявшийся приз очень рад, – Хлай восхищённо присвистнул. – Бьюсь об заклад, ценители сумеречников даже не подозревают, что эти камешки могут откалывать такие номера… Его голос потонул в звуке, происхождения которого Тин в первые секунды даже не смог определить. Может быть потому, что не был особым любителем спортивных мероприятий и на стадионе в разгар игры присутствовал всего пару раз в жизни. А на войне восторг от побед выражался не так стройно. С аркад обрушилась лавина синхронных возгласов. Словно повинуясь палочке дирижёра, один за другим в своды зала ударяли мощные хоровые всплески, полные облегчения, восторга и… уважения. Никто из Бабочников не сделал попытки приблизиться, но ощущение у Тина было такое, словно множество рук дружески хлопают его по спине и жмут ладонь. – Ваше великодушие неоценимо, – едва шквал всеобщего одобрения стих, Синий снова прижал замок из пальцев к солнечному сплетению и поклонился, в этот раз заметно охотнее. – А прозорливость Великой Знающей Силы не имеет границ, – он развёл руки в стороны и запрокинул голову. Все наблюдающие за этой сценой Бабочники повторили оба жеста, заставив арки переливаться многоцветьем мастей, отправив по залу благоговейный вздох. – Ну вы даёте… – проговорил Хлай, подняв брови и медленно качая головой. – Вы, и правда, позволили бы одному… – он глянул на Тина, – ладно, двум… скажем так, простым смертным угробить целую расу? – Да, – Синий склонил голову в жесте, невероятным образом сочетающем пафос с покорностью. – И дело здесь не только в правилах. Прошли те времена, когда мы считали себя выше людей. Наши далёкие предки были высокомерными, кичась своей связью с Великой Знающей Силой. Мы верим, что она наказала нас за гордыню, сделав земли вокруг обители опасными. А люди оказались не так преданны, как мы думали… Теперь Бабочник явно жаловался. Жаловался так искренне и даже охотно, словно делал это впервые за… Тину сложно было сказать, какими временными категориями мыслят Бабочники. Он не знал, какой у них срок жизни, не знал правил их существования, не знал, как у них принято выражать эмоции и есть ли они у них вообще. До этого, когда Тин видел Бабочников, ему всегда казалось, что они выглядят и ведут себя очень сдержанно и отстранённо, что, вкупе с их внешностью, усиливало ощущение чуждости, иного разума, недоступного человеческому пониманию. Но сейчас тон Синего был более чем человеческим, он словно расслабился, сбросив с себя маску, обычно надеваемую перед чужими людьми. Звучный, неуловимо странный голос, эхом несущийся под своды зала, очень, моментами даже до некоторой сухости правильная речь – и совершенно простая, доверительная горечь в интонациях. – У вас слишком короткая память. А ведь раньше под сводами центрального купола не затихали человеческие голоса. Сюда приходили из других городов, из других стран. Люди приносили множество даров, приходили просто подумать. Эти стены заставляли ил, всколыхнувшийся в их душе, осесть, позволяя увидеть вещи такими, какие они есть. А смелые или отчаявшиеся задавали важные вопросы, обращаясь к каждому из цветов, в зависимости от сложности проблемы… – Вопросы? – встрял Тин. – Разве не сокровища являются вашей главной приманкой? – Вы стали такими меркантильными, – Бабочник печально качнул головой. – Раньше нам не нужно было покидать это место. Люди приходили сами. После появления Бреши мы ждали очень долго. Но никто не появлялся, и наша жизнь начала становиться бессмысленной. Крылья хипридов теряли яркость, а ряды Бабочников стали редеть, не пополняясь новыми особями. Нам грозила постепенная деградация и неминуемое вымирание. И тогда пришлось выйти. Мы спасли свой род, но цель его существования была искажена вами до неузнаваемости. Он замолчал и скорбным взглядом обвёл зал. Тин не смог бы объяснить, каким образом понимает это, но готов был поклясться, что от Бабочника, нет – от всех Бабочников, молча наблюдающих за происходящим, веет сожалением и ностальгией по древнему прошлому. – Вы сами приземлили понятие «сокровище» соответственно нынешним приоритетам. Призом в наших заданиях никогда не были материальные ценности. Призом всегда были ответы. Даже если главным вопросом для человека являлись деньги – он просто получал ответ, как их заработать, или как обойтись без них. В давние времена к нам приходили за советом, мудрость, которого можно было познать, лишь рискуя жизнью. Теперь вам нужны только богатства, – Синий осуждающе вздохнул. – Вы почти не способны увидеть высший смысл, скрытый в разгадывании каждой загадки. Разгадывать их сейчас удаётся лишь единицам именно потому, что они для вас просто досадные препятствия на пути к выгоде. И эти единицы каждый раз начинают обвинять нас во лжи, не получив в конце ожидаемого, даже не заметив того, что получили. Чтобы не быть окончательно оклеветанными, нам приходится… – он развёл руками, – принимать меры. Тину как-то раз довелось общаться с «клиентом» Бабочников. О том, что он вступил в игру, ему рассказали друзья. Как и о том, кто он, откуда, чем по жизни занимался, и так далее, обо всём остальном, от начала до конца. Потому что сам он не помнил ничего, совершенно ничего о себе и своей жизни. – Ты не такой, – Бабочник внимательно посмотрел на Хлая. – Твоя основная цель изначально была иной, чем у многих и многих за многие десятки лет. И ты, – он повернулся к Тину, и у того холодок побежал по позвоночнику от ощущения, что взгляд тёмных глаз пронзает насквозь. – Ты ведь шёл совсем не за сокровищами. – Но ведь только что… – Тин непонимающе махнул рукой на главную ценность обители хипридов. – Это не было призом, обусловленным основной целью игрока. Это было Испытанием, – Бабочник снова обратился к Хлаю: – Ты ведь и сам это понял – награда была получена каждым из вас ещё там, наверху. То, что происходит здесь, должно определить нашу судьбу. – Почему всё-таки и вашу? – спросил Хлай. – Хиприды для вас так важны? – У крылатых на обитель приходится полторы фазы жизненного цикла. А у Бабочников здесь протекает цикл полностью – от яиц до имаго. – Значит, блуждающие в народе слухи недалеки от истины, – Хлай впечатлённо улыбнулся и качнул головой. – Всё-таки вы родственны хипридам? – Не просто родственны, – Синий сделал эффектную паузу. – По сути, мы с ними единое целое. У хипридов два вида имаго, – он вывел в воздухе указательным пальцем каждой руки по небольшому кольцу. – Два звена одной цепи – Несущее и Связующее. Мы относимся ко второму. Крылатые хиприды несут в себе костяные ребусы, а наш разум позволяет налаживать контакт с вами. Продолжение рода тоже разделено поровну. Мы не можем зачинать и вынашивать. Крылатые не могут заботиться. Они выполняют репродуктивную функцию, а мы – любим. У Бабочника был очень торжественный вид. Невозможно было не понять, насколько важные и, скорее всего, тайные сведения он сейчас обналичивает. И тем не менее он выкладывал всё новые и новые факты легко, предугадывая вопросы, не оставляя пробелов, не мешкая, не ожидая, когда информацию начнут вытягивать клещами. Это вызывало у Тина смутные, но настойчивые подозрения, которым, впрочем, следующие одно за другим откровения не давали оформиться во что-то более определённое. – Мы растим молодняк, пока гусеницы не окрепнут и не смогут жить в обычных условиях. А потом… Синий кивнул головой, и стоящий за его спиной Красный Бабочник подошёл к стене. Там, в фундаменте нижней аркады, по всему периметру зала шёл ряд широких круглых вертикальных люков, плотно закупоренных крышками. Бабочник открыл один, и стало видно, что за крышкой имеется ещё стеклянная перегородка с круглой дырой посередине, а отгороженное ею пространство на треть заполнено водой. – Разветвления этих каналов ведут ко всем имеющимся в городе большим и средним водоёмам. Когда детёныши достигают нужного возраста, мы отправляем их на волю, но инстинкты и память навсегда связывают их с этим местом. На время кладки они возвращаются. Кроме того, мы связаны ментально, и можем при надобности через них наблюдать за внешним миром, на расстоянии просить их выполнять наши поручения. Ведь формально родители – мы, и они слушаются беспрекословно. – А как же… – Хлай нахмурился. – Как же получаются такие, как вы? Два вида яиц и гусениц? – Нет, – Бабочник покачал головой и на какое-то время затих, словно сомневаясь, стоит ли отвечать. Но потом решительно закончил: – Мы рождаемся из ваших поражений. – На радостях что ли? – Тин хмыкнул. – Мы вовсе не радуемся вашим горестям, – укоризненно заметил Бабочник. – Это просто что-то вроде обмена. Заключая контракт, мы всегда честно предупреждаем игрока о возможном смертельном исходе. Он идёт на этот риск добровольно. Чтобы получился один Бабочник, нужен один проигравший. Из одной смерти рождается одна новая жизнь. В этом нет ни жертвенности, ни хищности – игроки погибают, идя к своей цели, а мы просто забираем оставшуюся оболочку. – То есть, вы облажавшихся… – Хлай ошеломлённо покачал головой. – Вы их что, едите?! – Но они ведь всё равно уже мертвы, – Бабочнику явно был неприятен произведенный эффект. – Кроме того, это происходит не так ужасно, как вы можете себе представить. – От всего, что я могу себе представить на эту тему, меня тянет проблеваться… – Хлай побледнел, заставив Тина усомниться в том, что это шутка. – Я и так хипридов боялся... – Ядовиты только гусеницы, – чувствовалось, насколько Синему хочется убедить их в безопасности и гуманности своих соплеменников. – Имаго полностью теряют это свойство, за ненадобностью. Кроме того, сами гусеницы никогда не нападают на людей. Перед тем как выползти на сушу, найти подходящее место и окуклиться, они живут в водоёмах, питаясь исключительно обитающей там мелкой живностью и водорослями. Только мы можем извлечь из их тел яд, способный превратить проигравшего в субстанцию, пригодную к употреблению. – Та тёмная хрень, что заполняла пространство под постаментом… – Хлая заметно передёрнуло. – Да. Обычно мы применяем яд к уже мёртвым. Смертельная угроза в загадках практически никогда не исходит от нас. Но в вашем случае это входило в условия ребуса. Яд оказывает парализующее действие. И если бы он попал в ваши лёгкие, вы бы умерли в секунды, а потом распались на мельчайшие частицы, превращая жидкость в питательное вещество для нескольких десятков гусениц. В такой концентрации оно не смогло бы привести к трансформации в Бабочника. Но хиприды получились бы породистые, со сложными ребусами – близкие к Синей и Рыжей масти. – Не пойму, – Хлай слегка нервно усмехнулся. – Такое чувство, что нам должно быть стыдно за недокормленных детишек. – Вовсе нет, – совершенно серьёзно заверил его Синий. – Вы проваливаете задания гораздо чаще, чем нам необходимо для поддержания баланса породы. Так что в пище такого рода недостатка не возникает. Сейчас Бабочников намного больше, чем во времена нашего расцвета. – Прямо камень с души! – Хлай рассмеялся, толкая Тина локтем в бок. – Кстати, хоть и ненадолго, но ведь ваши гусеницы всё-таки появляются на суше. Как же так вышло, что никто их не видел? – Так же, как вышло и то, что вы не заметили ни одной, добираясь сюда под куполами, – теперь Бабочник, впервые за время разговора, широко улыбнулся, блеснув белоснежными зубами. Тин и Хлай синхронно задрали головы к далёкому потолку, словно отсюда могли рассмотреть то, что не рассмотрели вблизи, но, кроме бликов голубой воды, по-прежнему, ничего не разобрали. – Не старайтесь, - продолжая улыбаться, Синий повелительно махнул рукой, и Коричневый Бабочник шагнул вперёд, поравнявшись с ним. – Мы единственные, кто может видеть их всегда. И снова Тина кольнуло это странное ощущение: неужели настолько интимные подробности жизни Бабочников не должны быть тайной? Только сейчас он заметил, что от яблока, плавающего в круглом пузыре аквариума, который Коричневый держал в руках, за время их разговора осталась половина. Синий запустил руку в воду, уверенно зачерпнул что-то ладонью и потянул наверх. Только по струям воды, стекающим на расстоянии от его пальцев, да по слабым шевелящимся отблескам было ясно, что в руке Бабочника что-то есть. И ещё по тонкому, едва слышному, но очень недовольному писку. – Обычно мы растим их здесь, – Бабочник кивнул на аркады, – во внутренних помещениях. Но, так как сейчас чужие в обитель практически не заходят, мы выпускаем подросших гусениц поплавать наверху, чтобы они немного привыкли к большим пространствам. Разговаривая, он подошёл к мерно светящемуся сумеречнику и поднёс к нему руку так, чтобы почти невидимое нечто оказалось на синем фоне. Это было похоже на рентген. Только на нём отобразились не кости, а контуры пухлого кольчатого существа, размером с котёнка. Совершенно прозрачная, словно обведенная чёрным маркером прямо по сумеречнику, гусеница активно трепыхалась, дрыгая короткими ногами, недовольно шевеля мелкозубчатыми жвалами. – Она ещё совсем маленькая, – Бабочник прижал к груди и ласково погладил снова ставшее невидимым существо. – Недавно вылупилась. Он опустил гусеницу в воду, и половина яблока исчезла в считанные секунды – видимо, так детёныш хипридов избавлялся от нервного потрясения, полученного при демонстрации. – Бабочники развиваются немного по-иному, чем крылатые хиприды, – Синий совершенно затрапезным жестом вытер руку о штанину. – До определённого момента мы растим всех гусениц одинаково. А потом большинство отправляется на волю и живёт в этой форме ещё несколько лет, пока не достигнет нужных размеров. Из куколки, как вы знаете, всегда выходит взрослая особь. Несколько же гусениц из каждого выводка всегда остаются здесь и получают в пищу… – Синий на секунду замешкался. – Это мы уже обсудили. Потом они сразу заворачиваются в куколку, а выходят из неё детьми. Они ещё очень долго остаются хрупкими и беззащитными, полностью завися от старших. Интеллект и самосознание прогрессируют постепенно, как и у ваших детей. – Надеюсь, маленькие Бабочники выглядят посимпатичнее, чем… это, – поёжившись, Хлай кивнул на аквариум, по-прежнему кажущийся пустым. – Сами судите, – вид у Синего стал совсем озорной. Он неожиданно присел и склонил голову набок, заглядывая куда-то за спины Тина и Хлая. Мягко позвал: – Выходи, хватит прятаться. Тебя никто не тронет. Сначала из-за постамента высунулась лохматая пепельная макушка, потом показался лоб и светлые глаза… А потом обладатель всего этого пулей метнулся к взрослым Бабочникам, дробно прошлёпав босыми ступнями по плитам пола. Там он спрятался за спину вставшего Синего, ухватившись маленькими пальцами за его штанину. Лёгкие, как пух, вьющиеся волосы, светлые брови, пушистые ресницы, большие серые глаза, маленькие аккуратные ноги и руки… Он бы ничем не отличался от обычного трёх или четырёхлетнего ребёнка, если бы очень светлую, почти прозрачную кожу не покрывал лёгкий, едва наметившийся нежно-серый рисунок. – Он тоже только вылупился? – спросил Тин, пытаясь подробнее разглядеть эфемерное маленькое существо, опасливо выглядывающее из-за Бабочниковой ноги. – Два месяца назад, – Бабочник кивнул и ободряюще потрепал детёныша по волосам. – До прошлой недели он вообще был совершенно белым. Окончательная пигментация узоров начинает проявляться только через два года после выхода из куколки. – Сейчас… – Хлай вдруг принялся копаться в рюкзаке. – Вот, – он извлёк большой апельсин. – Ему можно? – Фрукты – наша основная пища, – улыбнулся Синий. – Конечно, можно. – Эй, – теперь настала очередь Хлая присесть. – Дружище, – он перебросил яркий плод из ладони в ладонь. – Нравится? Не бойся, держи. «Дружище» с минуту нерешительно мялся, но потом всё-таки сделал три шага навстречу, осторожно протянул ладонь, схватил апельсин, и снова шмыгнул за спину Синего. Теперь он выглядывал из-за неё уже не пугливо, а кокетливо. – Так это же совсем другое дело, – Хлай, не вставая, умилённо играл с детёнышем в гляделки. – А то всё гусеницы, бабочки… – Ты удивительный человек, – Бабочник уважительно покачал головой. – Ты ведь ненавидишь хипридов. Но тем не менее не воспользовался шансом избавиться от них навсегда. – Ну, ненавидеть и убивать – это ж разные вещи, – Хлай пожал плечами и встал. – Кроме того, к вам я никогда особой неприязни не испытывал. А теперь-то и подавно, – он подмигнул тут же зажмурившемуся от смущения крохотному Бабочнику. – А хиприды… Я, конечно, боюсь их до полуобморока, и из-за этого не очень-то люблю. Но, если разобраться, это ведь не объективная причина, чтобы желать им какого-то глобального зла… Вот он говорит, – Хлай кивнул на Тина, – что когда-то они мне даже нравились. В целом, они ведь и агрессивны-то не особо … – Хиприды никогда не нападают просто так, – встрял Синий. – И редко нападают первыми. Они защищаются. – Меня они, значит, просто проведать приходили? – ехидно осведомился Хлай. – Это как раз была самозащита, – непоколебимо, без тени смущения заявил Бабочник. – Не мы пишем загадки и не мы дарим путеводные письмена после первой ступени. Но мы всегда знаем, к чему придёт игрок в случае победы. Мы не должны были вмешиваться. Но видя, как ты ступень за ступенью приближаешься к нашей тайне, мы испугались. Заметьте, старались мы не сильно – иначе ты был бы уже мёртв. – Ладно, замяли, – Хлай поморщился. – Не сбивай меня с мысли, – он задумчиво почесал подбородок. – А многие ведь и сейчас относятся к хипридам, как к священным существам. Их убийство не приветствуется даже в целях чистки городского пространства. Куколдавы, несмотря на название, всего лишь вывозят куколки подальше от города в надежде, что вылупившиеся хиприды не найдут дорогу обратно. Многие считают их присутствие хорошим знаком, подкармливают, ваяют по их образу амулеты… И, мне кажется, есть достаточно народу, который ринется постигать ваши высоты, стоит только разъяснить недоразумение с кладами. То, что значение хипридов так упростили – такое же роковое совпадение, как и то, что Брешью накрыло именно это место. – Мне одно не ясно, – встрял Тин. – Я понимаю, что люди могли забыть правду о вас. Всё-таки, когда появилась Брешь, информация хранилась только на бумаге. А бумага легко горит, бумага истлевает со временем, отсыревает, теряется… И при обилии разного рода заварушек в наших краях, неудивительно, что всё это с ней и случилось. Но вот почему вы сами до сих пор не топнули ногой и не обозвали нас болванами в лицо? Почему терпите эту дурацкую пародию на собственное предназначение? Простите, но такое терпение выглядит слегка… – Тин замялся, глянул на согласно кивающего Хлая, но потом развёл руками, так и не придумав более мягкого определения: – По-идиотски оно выглядит, если честно. – У нас нет выбора, – Бабочник вздохнул и покачал головой так, словно гости не понимали очевидного. – Мы не верим в совпадения. Сама наша суть доказывает, что всё всегда происходит так, как должно. Кроме того, по отношению к вам мы – вестники, оракулы. Мы сами по себе есть Знаки. Знаки говорят людям о чём-то важном, но никогда – о себе самих, это противоречит нашей природе. – Но нам-то рассказываете, – возразил Тин. – Или… – мучившие его подозрения, наконец, созрели в страшную догадку. – Вы что, не собираетесь выпускать нас отсюда?! – Почему не собираемся? Это было бы бессмысленно, – Бабочник откровенно удивился. – Такая комбинация костяных ребусов, как у вас, выпадает крайне редко. За все тысячелетия нашего существования в вашем мире это место всего в третий раз посещают чужаки. Всего в третий раз кто-то узнаёт о нас столько, сколько сейчас узнаёте вы. Мы обязаны рассказать вам. Ведь Великая Знающая Сила ничего не делает просто так. Если она решила, что кроме получения вами ответов вы должны пройти ещё и Испытание, если вы с честью его прошли – вам можно доверять. Это часть приза. Не только для вас, для нас тоже. Мы не понимали своей выгоды, пока не поговорили с вами. Теперь нам ясно. Наш урок наконец-то усвоен, наше Испытание тоже закончилось. Ваш приход мог значить либо бесповоротный конец, либо новое начало. Мы счастливы, что это оказался второй вариант, – Синий мягко, тепло улыбнулся. – Нам нравится в вашем мире. Нам нравитесь вы. Мы рождаемся прозрачными и белыми, и только взаимосвязь с вами, нужность вам покрывает наши тела и крылья узорами, дарит цвет и смысл. И нам очень хочется приносить настоящую пользу, дарить вам взамен то, что мы можем. Не нужно было спрашивать, как Синий может говорить «теперь нам ясно», не устроив никакого совещания, не потратив несколько часов на дебаты и обсуждения со своими соплеменниками. С аркад не донеслось ни одного приветственного выкрика, ни одной осуждающей или одобрительной фразы. Но казалось, мысли и эмоции каждого Бабочника висят в воздухе, сплетаясь в удивительном единении, заполняя всё пространство зала. И первую скрипку в этой симфонии исполняла мощная, на грани боли, надежда. Если это чувствовали даже чужаки, не было сомнений в том, что любой из этой странной огромной семьи может в такие моменты высказываться за всех остальных. Бабочник сплёл пальцы в замок так же, как и в приветственном жесте, но на этот раз прижал их к сердцу. – Мы помогли вам обрести себя. Вы поможете нам в том же? – В таком вопросе нельзя гарантировать результат… – Хлай задумчиво покачал головой, видимо, прикидывая шансы на успех. А потом решительно посмотрел на Бабочника: – Но обещаю, что я сделаю всё возможное… – Мы, – перебил Тин. – Мы, – Хлай кивнул и благодарно ему улыбнулся. – Мы сделаем всё возможное, чтобы вас перестали воспринимать, как денежные мешки. Едва последнее слово слетело с его губ, сумеречник снова ярко вспыхнул. В этот раз настолько ярко и стремительно, что на мгновенье даже показалось – он бесшумно взорвался, и сейчас на пол посыплется множество серых осколков. Но сияние стихло, и оказалось, что совершено целый сумеречник по-прежнему мерцает на своём месте, только теперь его свечение было почти белым, словно он раскалился изнутри. Аркады зашумели морским прибоем. Волнами, крупной рябью катилась по их рядам искренняя радость, било через край бурное ликование. Но, в отличие от реакции на первую вспышку, сейчас каждый радовался по-своему: кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то выкрикивал слова благодарности. На то, что произошло в начале этой встречи, Бабочники надеялись с того момента, как Хлай получил первый черепок. На то, что произошло сейчас, они давно перестали надеяться. То, что минуту назад было всего лишь едва зародившейся, робкой надеждой, в мгновенье расцвело в твёрдую веру. Тин снова, вместе с внешними проявлениями, нутром ощущал все эти эмоции, словно и сам он на время стал частью единого целого, многоголосо празднующего триумф. – Сердце обители скрепило наш договор, – теперь Бабочник прижимал руку к груди вовсе не церемониально, а просто от переполняющих чувств. – Значит, мы всё поняли правильно, и всё должно получиться. – Так нам уже можно идти? – голос Хлая вклинился во всеобщее празднование неуместной просящей нотой. – Вы клёвые, с вами здорово, но… – он оперся о плечо Тина. – Без обид, но ещё чуть-чуть – и я склею ласты. Особенно теперь, когда я поверил, что членовредительства от вас не дождёшься и расслабился, моя бренная оболочка настойчиво требует отдыха… – Простите, – Бабочник понимающе кивнул. – Задерживать вас дольше – преступно. Напоследок позвольте попросить кое о чём. Не рассказывайте про наш дом. Мы умеем оставаться практически незаметными снаружи, а для вас здешние места всё ещё очень опасны. Брешь оберегает от влияния времени дома и растительность, но не продлевает жизнь своим обитателям и не позволяет Пришлым размножаться. Когда-нибудь здесь обязательно станет чисто. Но пока нашими соседями ещё являются многие из особенно злобных и сильных особей, у которых срок жизни превышает сотни лет. Здесь также есть союзники Коронованных и несколько групп их самих. Если костяные ребусы не приводят сюда, лучше не подвергать людей дополнительной опасности. Мы продолжим выходить сами, тайно, как выходили и возвращались все эти долгие годы. Ну и ещё… – Бабочник слегка замялся, но потом всё-таки попросил: – Вы же сами понимаете, что кое-какие детали информации, которую мы вам доверили, могут быть поняты некоторыми людьми неверно, а разглашение других сделает нас уязвимее. – Не волнуйтесь, – авторитетно заявил Хлай, качая головой. – Ничего лишнего мы болтать не станем. – Мы вам верим, – Синий кивнул. – И помните: тот, кто доверяет, полностью во власти того, кому доверился, – его тон снова стал важным и пафосным, как в самом начале встречи. – Это огромная ответственность, это власть – помочь или навредить. Это высокая честь для вас, и для вас же это тяжёлый груз… – Да хорош, кончай! – Хлай взял оторопевшего Бабочника за руку и активно её затряс. – Скорешились – и ладно. А то у меня такое ощущение, что мне читает брачную речь отец целого гарема! – Ну, я ещё хотел добавить, что это всё работает и в обратную сторону, – Бабочник аккуратно извлёк руку из дружеского захвата. – Проведи ладонью по сумеречнику. Хлай удивлённо на него посмотрел, но послушно приблизился к мерно светящемуся шару и погладил его по «макушке». Раздался звонкий стук – и на постамент возле сумеречника упал маленький гладкий осколок правильной прямоугольной формы. – Теперь ты, – Бабочник кивнул Тину. Пока Тин повторял опыт Хлая, к Синему подошёл Рыжий, на ходу открывая шкатулку. Внутри на чёрном бархате лежали две лаконичные стальные оправы на тонких цепочках, похожих на гибкие, тоже стальные нити. Синий взял в руки добытые Тином и Хлаем осколки, и проворно превратил их в кулоны, привычными ловкими жестами защёлкнув мелкие крепления оправ. – Мы носим такие с собой, когда уходим далеко от дома. Летом в сумках, зимой – на груди под одеждой. Эти – вам, – он торжественно протянул гостям камни, с которых уже схлынуло свечение, позволив проявиться изначальному цвету. – Ты же говорил, что сумеречник неделим? – Тин звякнул своим кулоном, заворожено вглядываясь в глубокую синеву. – Ну, это ведь не то же самое, что «просто пару кусков отбить», – Бабочник усмехнулся. – Это он отдал сам, и его поверхность осталась идеальной. Эти капли сумеречника будут жить только на вас, подпитывая энергией, оказывая целебное действие. Они закрепляют нашу с вами связь, вместе с нашим словом гарантируя вам посильную помощь хипридов в любом деле. Вы, конечно, можете их продать, – он несколько сник и с напускным равнодушием пожал плечами. – То, что снятыми они заснут, не снизит их ценности. – Мы похожи на дебилов? – Хлай поспешно просунул голову в серебристое кольцо «нитки». – Кто ж такое продаёт? – Мудрое решение, – Синий снова расслабился. – Достойное дошедших до конца. – А чтобы из этого «конца» выйти... – Тин поднял голову, пытаясь рассмотреть хоть намёк на вход, через который они сюда попали. – Надеюсь, нам не нужно будет и на этот раз что-нибудь разгадывать? – Свою порцию загадок вы уже исчерпали, – Бабочник покачал головой. – Сверху переход можно активизировать множеством способов. Каждый включает его своим. Обратный же ход запускается для всех одинаково. Он подошёл к постаменту и, как до этого было с «футляром» сумеречника, погладил пальцами линии схем на его поверхности, снова создавая непонятный гостям знак. Что-то щёлкнуло под полом – и возвышение медленно поползло вверх, вырастая откуда-то из таинственных недр обители. – Если вам когда-нибудь понадобится помощь, можете просто подойти к любому из нас. Или позвать через крылатых хипридов – кулоны сделают их послушными, – Синий подошёл к своим собратьям и встал в их ряд. На этот раз все четверо прижали сцепленные пальцы к солнечному сплетению. А подняв взгляд на лёгкий шорох, донёсшийся со всех сторон, Тин обнаружил, что этот жест повторил каждый Бабочник. – А теперь – прощайте. Тин уже шагнул вслед за Хлаем к растущему подъёмнику, когда его настойчиво подёргали за куртку. Застенчиво втягивая голову в плечи, пряча взгляд и переминаясь с ноги на ногу, словно готовясь сбежать в любой момент, маленький Бабочник протягивал ему игрушку. Тин поспешно взобрался на становящийся всё выше с каждой секундой постамент, и уже там рассмотрел зажатый в ладони подарок. Простенький деревянный хиприд добродушно улыбался Тину широкой, кривовато выведенной детской рукой, улыбкой.***
Солнце уверенно взбиралось всё выше и выше, заливая площадь ярким полуденным светом. С минуту Хлай, прищурившись и приставив ко лбу ладонь козырьком, смотрел то на него, то на далёкие рябиновые заросли. А потом со смаком потянулся, так, словно только что выполз из тёплой уютной постели. – Не верится как-то, что всё закончилось, – он качнул головой. – Много времени должно пройти, чтобы я снова на такое решился… Тин нахмурился. Он до сих пор не понимал, как в такое можно было влезть даже один раз. У него-то самого выбора не было – не помочь Хлаю он не мог, однозначно. Кроме того, подсознательно он сразу мёртвой хваткой уцепился за возможность побыть с ним рядом. А вот сам Хлай? Исходя из всего, сказанного Синим, выходило, что он должен был получить какой-то очень важный ответ на какой-то очень важный вопрос. Вопрос, который прямо или косвенно толкнул его на всю эту авантюру. – Ты сказал Бабочнику, что свою награду уже получил, – Тин вопросительно посмотрел на Хлая. Тот на пару секунд закрыл глаза, помолчал, а потом вздохнул и заговорил: – Когда я добил-таки седьмую ступень, то кроме привычных костяшек со следующими ребусами нашёл ещё и вот эту. Он достал из внутреннего кармана куртки и протянул Тину небольшой осколок. Кривые чёрные буквы сообщали: «Ростки вчерашние полей сегодня – и завтра расцветут». – Я сложил два и два, плюнул на гордость, и пошёл к тебе. – Какие два и два? – не понял Тин, чувствуя только, что сердце почему-то даёт сбой. – Изначально я ведь хотел прийти к тебе уже с победой и наградой, и заявить, что вот, мол, я, крутой и сильный, нечего меня больше стыдиться, – Хлай печально усмехнулся, глядя вдаль. – Короче, типа, давай дружить, я вовсе не говно. Ну, или… – он пожал плечами. – Или уж сдохнуть и вообще больше всем этим не париться. Сердце колотилось в барабанные перепонки. Хотелось зажмуриться и зажать уши. Хлай точно не выжил бы, если бы пошёл один. Тин чуть не убил его своим эгоистичным желанием сделать ему лучше так, как только сам Тин это понимал. Не посоветовавшись, не спросив. Тину очень, до зубовного скрежета хотелось извиниться. Но он не умел. Совершенно не умел ни извиняться, ни просить, ни говорить «спасибо». И ему просто казалось, что он сейчас треснет. Расколется пополам от этого бессловесного, тяжёлого раскаяния, затопившего по самую макушку тёмным и горячим… – Да ладно, – совершенно будничным тоном заявил Хлай и похлопал его по плечу. – Главное, что разобрались. А сожалеть – бездарная трата времени и сил. Мы оба нарефлексировались на всю жизнь вперёд. Так что кончай маяться хернёй. Есть намного более интересные и важные занятия, – он подмигнул. И призрак чувства вины, собравшийся было восстать из пепла на новой благодатной почве, вдруг как по волшебству исчез, растаял в тёплом свежем запахе летнего полдня. – Давай посидим, а? – Хлай снова посмотрел на солнце, а потом, продолжая щуриться, перевёл взгляд на Тина. – Хочу перед возвращением в привычную среду немного прийти в себя. – Не боишься, что какие-нибудь остатки местных Пришлых решат устроить нам матч-реванш? – поинтересовался Тин, усилием воли прогнав неловкость, сжавшую было горло. Второй раз в жизни совершать одну и ту же роковую ошибку он не собирался. – По идее, должен был бы, но… – Хлай задумчиво огляделся. – У меня мощнейшее чувство, что нам тут уже ничто не грозит, не в этот раз. Тин чувствовал то же самое. Внутри царила необъяснимая, но твёрдая уверенность, что их никто не тронет. Поэтому они неспешно добрели до линии хипридовых постаментов, выбрали тот, что был подальше от заляпанного кровью недавней битвы, и уселись на нижнюю ступеньку. Хлай оперся спиной о следующую и сладко зевнул. – Надо подумать, как лучше обставить возвращение хипридовому роду правильного имиджа, – он почесал в затылке. – У тебя нет ощущения, что у нас в момент появилась целая орда родственников? – Тин невольно улыбнулся – от этой мысли стало очень тепло. Вспомнилось, как, едва постамент успел подняться на несколько метров, Бабочнёнок принялся активно чистить подарочный апельсин, бросая кожуру прямо на пол. – Ага, – Хлай хмыкнул. – Есть. И почему-то это нравится мне гораздо больше варианта, в котором мы с тобой сейчас пытались бы раздолбать на куски тот дорогущий шарик. – А они ведь тоже как зеркало, – Тин покачал головой, вертя в пальцах деревянного хиприда, которого до сих пор не спрятал. – Ты о чём? – Я про версию твоего знакомого деда о биллоках. Хиприды так же – и то, что ты получаешь от них, и их отношение зависит от того, что тебе от них нужно, и как ты пытаешься это получить. – Наверное, – Хлай задумчиво кивнул. – Правда, зеркало… Тогда интересно, почему он дал это именно тебе? – он щёлкнул ногтем по игрушке. – Ведь угостил же его я. – Это всё моё обаяние, – глядя на обиженное лицо Хлая, Тин поджал губы, чтобы не улыбаться. – Дети меня любят. Поставлю на полочку, рядом с подарком рыжего котёнка, – и, прежде чем Хлай успел сказать что-то, судя по выражению лица, очень ехидное, констатировал: – О родственниках нужно заботиться. Можно статью написать. Хорошо бы, чтоб пустили и в газеты, и по текстовым экранам. Понятно, что сразу не поверят. Но, наверняка, найдётся не один, кто захочет проверить. И, будем надеяться, с правильным подходом результаты окажутся более вдохновляющими, чем до сих пор. Тогда дальше слава пойдёт сама собой… Только вот, как добиться, чтобы это напечатали где-нибудь, кроме жёлтой прессы? Хлай многозначительно поднял палец. – Я помню, – засмеялся Тин, не дав ему заговорить. – У тебя много связей. Хлай кивнул, явно довольный признанием своего авторитета, и благодушно поинтересовался: – Ты куришь? – Нет, – Тин покачал головой. – Так и не прижилось. – А я – иногда, – Хлай порылся в рюкзаке, достал изящную костяную трубку, серый бархатный кисет, и принялся набивать трубочную чашку. – В основном – когда мне спокойно и хорошо. – Что ещё примечательного завалялось в твоей «чудо-сумке»? – усмехнулся Тин, которому тоже было спокойно и хорошо. Глядя, как Хлай ждёт, пока разгорится спичка, а потом прикуривает, подумал, что, может, тоже стоит как-нибудь попробовать, потом. – Ну… – Хлай задумчиво посмотрел в небо. – Ты уже почти всё видел. Кроме верёвки с маленькой «кошкой», набора отмычек, фляжки с остатками рома и сменного нижнего белья. – А бельё-то зачем? – Никогда не знаешь, когда домой вернёшься. Так что вот, забыл внести в перечень – я с собой ещё зубную щётку и бритву таскаю. – Хлай выпустил дымовое колечко. – Этот запах… – пробормотал Тин, принюхиваясь, чувствуя, как по телу бежит знакомая дрожь. – А, это у меня в табаке стружка мятной пихты. Очень напоминает мне другой запах, с которым связаны приятные воспоминания, – Хлай скользнул по Тину быстрым взглядом. – Эйфорические, можно сказать. Тин открыл рот и… Тин закрыл рот. Он просто не знал, что сказать. Это совпадение, или… Хлай помнит? Неужели тогда Хлай ни с кем его не перепутал?! В животе приятно заныло, а в голову и грудь ударилась радостная паника. Нужно было что-то сделать. Прямо сейчас. Спросить, выяснить, разрешить сомнения… А может просто… Тин расслабленно откинулся на мраморную «спинку» и посмотрел на Хлая. Тот смахивал на довольного кота, греющегося на солнце. Разморено прикрыл глаза и пыхал своими колечками, подставляя под тёплые лучи мокрые до колен ноги. Необходимость что-то решать прямо в этот момент отсутствовала полностью. Сегодняшняя ночь и утро расставили всё по своим местам. И пока с них обоих было достаточно определённости. Главное, что вместе с ответами они получили время на поиск следующих, и торопить события теперь казалось совершенно лишним. Всё должно было идти своим чередом. – Мне надо покормить Ша, – вдруг вспомнил Тин. – А то сожрёт что-нибудь из мебели. – Может, и меня покормишь? – предложил Хлай, провожая взглядом очередное кольцо дыма. – Пирожок уже давно переварился. – Покормлю, чего уж, – Тин красноречиво глянул на рюкзак, – если поделишься выпивкой. – Да бери всю, – щедро махнул рукой Хлай, снова зарываясь во вместительные недра, – я не жадный! – Я тоже, – Тин задумчиво потряс в руке флягу, послушал жалкие всплески на самом дне, допил всё одним глотком. – Будешь со мной работать? Хлай на мгновенье замер. А потом повернулся и прямо посмотрел на Тина. – Ты серьёзно? – Вполне, – Тин кивнул. – В основном, я занимаюсь ловлей, захватом и охраной. Всё просто. А с тобой можно было бы добавить в список предоставляемых услуг расследования запутанных дел… Ну, это на тот случай, если ты ничем не занят. – Я не занят! – выкрикнул Хлай, но тут же спохватился, кашлянул и подчёркнуто серьёзно пояснил: – Как раз сейчас работы у меня нет, – подумал и деловито добавил: – Только не меньше тридцати процентов от выручки – мои. – Любимая цифра? – Тин хмыкнул. – Что, много? – презрительно скривился Хлай. – Думаешь, я буду выполнять большую часть работы? – Тин покачал головой. – Обойдёшься. На тебе пахать можно. Так что – пятьдесят на пятьдесят. – На равных? – Хлай недоверчиво прищурился. – На равных, – Тин кивнул и улыбнулся. Рисунок на крыльях оформился окончательно. Вдали, в лёгкой дымке вздымалась величественная громада города. Его высоченные шпили и купола, его крыши, матовые и глянцем отблёскивающие на солнце, казались сейчас чем-то нереальным, мощным и сказочно-красивым. – Вот смотрю туда, и мне всё кажется, что здесь реальность, а там сон, – задумчиво проговорил Хлай. – Боюсь, что как только мы вернёмся – сразу снова уснём… – Надо проверить, – Тин встал, закинул на спину ножны, сунул в карман подарочного хиприда и ободряюще улыбнулся Хлаю. – Идём?