Спорим?

Этот идиот Гаррисон за каким-то хером ещё не уволился, хотя ненавидит как всех нас, так и проверки домашнего, контрольных и тестов. Поручить свою работу ответственному Брофловски, конечно, здраво, только еврей в последнее время не слишком жаждет внимания. Неловко отводит взгляд, избегает зрительного контакта, покашливает. Я догадываюсь, в чём дело, но нужно удостовериться. Вдруг он что-то скрывает, маленькая сволочь? Со мной так нельзя, Кайл. Поэтому остаюсь вместе с ним после уроков, когда долбаный трансвестит скидывает кипу листов на жида и сваливает, довольно насвистывая себе под нос. Сажусь за соседнюю парту и начинаю наслаждаться жизнью, беспрепятственно рассматривая худые жалкие плечи и длинные бледные пальцы. Пялюсь и предвкушаю. Ждать в любом случае долго не придётся. Это же Ка-а-айл, в конце концов. — Чего уставился, жиртрест?! — Просто смотрю. В чём твоя проблема, жид? Смотрит зло, остро, прожигает изумрудным пламенем. — В тебе. — Приятно быть причиной катаклизмов. Пытается сдержать внутреннего зверя, пытается контролировать себя. — А ты всегда преувеличиваешь мою значимость до катаклизма? Рыжий идиот. Ты уже на крючке. Теперь добиться своего будет совершенно элементарно. — Это лучше, чем недооценивать, Кайл, не так ли? Поджимает тонкие губы и резко возвращается к работе. — Философия давно стала прикладной наукой, жиртрест, утрись. Всё верно, Кайл, всё верно, следуй моему сценарию. Хорошо. Умница, еврейчик. Со скрипом двигаю стул ближе к нему, оказываюсь почти рядом и продолжаю внимательно смотреть ему прямо в лицо. Это приятно, он всё-таки самый красивый человек в мире. — Хороший способ уйти от ответа. Почему ты теперь боишься быть на первых ролях? — Не понимаю, о чём ты говоришь. Хмурится, старательно сжимает ручку меж пальчиков. Мой глупый рыжий монстр. И, конечно, всё понимает. — Я о том, Кайл, как ты старательно избегаешь лидерства. В классе, в баскетболе… Как будто специально делаешь шаг назад, когда нужно делать вперёд. Думал, заговорю о другом? О себе? О том, что ты меня опасаешься, не то что в детстве? Чуть позже. Мне нужны твои жалкие оправдания, трус. — Отвали, Картман. Я занят, мать твою. Начинает перебирать чёртовы бумажки, как будто эти ебаные контрольные кого-то вообще интересуют в этой комнате. — Мог бы просто сказать, что боишься. — Чего мне бояться, мудак? Всё ещё не смотрит на меня. Пора исправить это. Касаюсь рукой его шапки и резко сдёргиваю её, вырывая небольшой клок волос. Так ты беззащитнее, Брофловски. — Картман! Пошёл нахуй! Пытается отнять свой головной убор, но я сразу прячу руку за спину, а второй проворно хватаю за подбородок и тяну к себе. Так, что слышу его сбившееся дыхание. — Картман… — Отвечай, Кайл. Тебе придётся. Ты боишься ответственности, да? Боишься взять на себя слишком много и облажаться. Когда взрослеешь, уже не всё по плечу, да? Ка-а-а-айл. Уже не до пафосных речей перед всем городом. Издеваюсь, выдыхая слова ему прямо в губы, лениво пережёвывая уже безвкусную жвачку, и крепко держу за острый подбородок. Впрочем, он пока не дёргается, наверное, ошалев от такого обращения. Привыкай, мразь. — Картман… — М-м? Хорошо, переходим к Картману. Почти касаюсь его губ своими, улыбаясь. Уверен, мои глаза сверкают, а его начинают блестеть, потому что он почти не моргает. — Раньше ты частенько спускал меня с поводка, помнишь? Позволял мне делать то, что я люблю. — Это… было дерьмово, К-картман… Ты калечил людей. — Кто бы мог подумать. Откуда в тебе-то милосердие, урод?! Бесит. Ненавижу. Подаюсь вперёд слишком резко, чтобы он увернулся, и прокусываю нижнюю губу сразу же. Это очень вкусно. Вытягиваю кровь из него с полминуты, пока он не приходит в себя и не отталкивает меня руками. Он в ярости. Неужели, Брофловски? — Пошёл ты, псих! Какого ты творишь?! — А что ты сделаешь? Если не они, значит, ты. Всё просто, еврей. Он разъярённо дышит через зубы и стискивает кулаки. Маленькое чудовище. Красивое. — Я вообще не собираюсь играть по твоим правилам, жирная ты задница! — Ты это уже делаешь, Кайл! Спокойно достаю ещё одну жвачку, а эту резину отправляю щелчком прямо Кайлу в волосы. Он орёт от злости и набрасывается на меня так, что мы оба заваливаемся назад вместе с моим стулом. Благо, у него мягкая спинка, но я всё равно прикладываюсь затылком, и это мгновенно выводит меня из себя. Хватаю эту бессовестно красивую тварь за волосы и тащу на себя, пока он не оказывается сверху. Бешеный, горячий, маленький. — Брофловски, есть ещё порох в пороховницах? — Ты знаешь, что есть, скотина жирная, но никакой судной ночи больше не будет, ты понял?! Прекращаю всё сопротивление мягким поцелуем в эту напряжённую шею. Переворачиваю его следующим движением и крепко хватаю за запястья. Вырывается, но елозит поясницей. Всё, как я люблю. — Да брось, Ка-а-айл, — прихватываю губами его кожу за ушком и всасываю её, располагая колено между его ног. Тает, подставляя шею под мои ласки. Только мои. — Сдались тебе эти люди, Кайл… Не бойся. Не бойся быть собой. Я же зна-аю, как ты любишь делать больно… Почти так же как я. Монстр… Целую его подбородок и кадык, облизываю шею, жадно впиваюсь зубами. Потому что он мой. Потому что он любит быть моим. — Не… правда… нет… — Кайл… — сложно оторваться от покрасневшей нежной кожи и заглянуть в потемневшие мутные глаза, — ты убил Кенни, помнишь? И тебе нравилось убивать его. — Я убил Кенни? Я сволочь… — шепчет он нетерпеливо и равнодушно, превращаясь в того-самого-Кайла. Он сидит внутри, выманить его нелегко, но я могу и люблю это делать хотя бы иногда. — Да, жид… Ты и меня когда-нибудь убьёшь. Возвращаюсь к своему излюбленному занятию, расстёгиваю послушные пуговицы его рубашки и набрасываюсь на ключицы. Он плохой мальчик, только не нужно, чтобы кто-то об этом знал. Кусаю его косточки, а он стонет и мечется подо мной. — Пусти, Эрик… Я тоже хочу… С удовольствием освобождаю его посиневшие запястья, и он тут же пускает руки в дело, расстёгивая мои штаны. — И я не… уступаю… никому... просто не хочу привлекать внимание. Кажется, что даже по лицу кто-то может понять и… — Закрой свой жидовский рот или займи его чем-нибудь. Не слушается, снова начиная брыкаться и вцепляясь пальцами в мой член. Сейчас я уязвим. Впрочем, как и всегда с ним. — Кайл, мать твою... Я тебя выебу прямо здесь. — Я знаю. Облизывается. Рыжий дьявол. И облизывает мои пальцы старательно. — И ты будешь меня слушаться, когда я захочу кого-то убить. — Посмотрим, жиртрест. Не забывай, что я гуманист. — Ты хотел сказать, ебаный хиппи и рыжий еврейский монстр, Ка-а-айл?.. Вхожу в него сначала одним пальцем, впитывая каждую эмоцию его напряжённого лица. Смотрит мне прямо в глаза, прикусив губу. Гордо, преданно и дико. Не могу не быть осторожен, хотя хочется разорвать его на части. Двигаю пальцем плавно, растягиваю, пока он не начинает постанывать и часто моргать. — Картман… Картман… Кайл не умеет просить, но когда он пытается делать это и смотрит своими невероятными глазами, мне срывает крышу, и я растворяюсь в нём, в своём мерзком еврейчике. — Ненавижу. Евреев. И хиппи. Ненавижу. Вытрахиваю из него дыхание методично и размеренно, так, как любим мы оба. Смотреть в его совершенно особенные глаза в это время — сущее удовольствие. Он хватается за свой член, а другой рукой за моё плечо, и я чувствую, как сильно нужен ему. Почти как воздух. Почти так же сильно, как он мне. — Да… Картман! Да… Я когда-нибудь… п… прикончу тебя… Усмехаюсь и мягко целую губы своего маленького чудовища по очереди, сначала нижнюю, пухлую и мягкую, а затем дрожащую верхнюю, обсасываю любовно, ласкаю языком, ускоряясь и проникая в него ещё глубже. До предела. До глухого еврейского стона, в котором всё, что он не способен высказать мне. — Спорим, я убью тебя раньше, Ка-а-айл?