Rainy summer

Настроение у Донхёка шальное какое-то. Дикое, несуразное, жаркое, разгильдяйское и всеми цветами радугами — в общем, летнее. У Донхёка, несмотря на льющие уже который день дожди, наконец-то наступило лето. Оно не подкралось сзади, как это обычно бывает, не обняло невесомо, закрыв ладонями глаза, и не прошептало на ухо «Угадай, кто». Нет, лето Донхёка первый раз в жизни оглушило, врезалось в него с разбега, обняло, притянуло к себе и едва не задушило в объятиях. Донхёку от такого лета душно, хочется оттянуть ворот футболки и холодной газировки (а лучше вообще раздеться и в воду бомбочкой, но). Он изнемогает от невыносимой жары, хотя за окном ливни круглыми сутками и люди кутаются в тёплые, по-осеннему тёплые, вещи. Ему слепит глаза солнечными лучами и очень хочется играть в баскетбол, кататься на скейте, гулять ночами и чувствовать себя живым по-настоящему. Вот только приходится сидеть в четырёх стенах безвылазно, завернувшись в плед огромной гусеницей («Ты похож на рыбину», — говорит Ханбин), и зачитываться книгами, засматриваться фильмами и сериалами, заслушиваться музыкой. Донхёк, вообще, не против. Ему нравится лето дождливое, лето не жаркое, лето домашнее и уютное, но почему-то не в этот раз. В этот раз стоит ему закрыть глаза, как сразу представляется горячий асфальт, шорох велосипедных шин по дороге, густой запах пионов в воздухе и солнечные очки на макушке. Он сглатывает, представляя обжигающе холодный лимонад со льдом, но вместо него пьёт горячий чай с мелиссой. Зелёный, его любимый. Как же ему это надоело. Холодно невыносимо, но Донхёк всё равно держит все окна в квартире открытыми. Ханбин ругается первое время, закрывает их, называет Донхёка придурошным, но тот хлопает его по голове книгой и заново открывает все окна. Ему жизненно необходим свежий воздух, иначе он задохнётся прямо за вечерним просмотром какой-нибудь дорамы по кабельному или за очередным соревнованием с парнями за звание лучшего игрока в Overwatch. Ханбин, как всегда, будет на последнем месте, но это уже совсем другая история. Донхёк начинает больше времени проводить на подоконнике (хвала всем Богам и строителям за то, что сделали его широким). Он забирается на него с ногами и кружкой чая и читает, до последнего отказываясь включить лампу. Ханбин никак не устаёт шутить по этому поводу, сравнивая Донхёка с нежной и трепетной школьницей, правда через несколько вечеров тоже перебирается на подоконник. Донхёку очень хочется спросить что-то вроде «Ну и кто тут нежная и трепетная», но вместо этого он в следующий раз ставит на подоконник уже две кружки. Ханбин, вроде как, этого не замечает, но в итоге сдаётся и берёт своё какао, отворачиваясь после с таким видом, будто ничего не произошло. Донхёк только улыбается себе под нос, поправляя очки, и продолжает читать. Ханбин не был бы собой, если бы отказался от какао с зефирками. Зефирки, кстати, в форме рыбок, но об этом никому, кроме Донхёка, знать не обязательно, равно как и об огромной игрушке в виде Микки Мауса, стоящей в изголовье кровати. Ханбин ведь взрослый, сильный и независимый, давно отказавшийся от глупых детских привычек. Засиживаться на подоконнике допоздна становится их совместной привычкой. Постепенно на подоконник переезжают подушки с дивана, пара пледов и даже ханбиновский ноутбук, в котором миллионы папок с разными текстами, песнями и просто стихами. А ещё немного видео с котиками и совместное фото с Донхёком фоном на рабочем столе, только это такой же секрет, как какао и Микки Маус. Донхёк смиряется с тем, что нормального лета ему не видать. Точно так же, как смиряется Ханбин с его мертвецки ледяными ступнями, которыми иногда, если настроение совсем уж несуразное, Донхёк залезает ему под кофту с выражением чистейшей невинности на лице. Донхёк находит в этом всём что-то родное и успокаивающее, что-то своё. Вот только настоящего лета ему по-прежнему недостаёт. Настолько сильно недостаёт, что под конец июля он срывается. Уже вечер совсем, когда он краем глаза замечает за окном радугу. Радуется ей, как ребёнок, потому что неужели этот дождь наконец-то закончился. Смотрит на неё во все глаза, словно видит впервые в жизни (а ведь, действительно, он радуги так давно не видел, что кажется, будто в первый раз). Заставляет и Ханбина на неё посмотреть, пусть тот и занят какими-то своими делами, которые «что, важнее радуги». Ханбин на это прикидывается вредным старикашкой, а Донхёк кидается в него фантиком, чтобы прекратил страдать ерундой. — Кто тут ещё ерундой занимается, а, — Ханбин ворчит много и со вкусом, но уже минут через десять они оба собираются пойти гулять, потому что Донхёку приспичило. И нет ничего ужаснее, чем загоревшийся какой-то идеей Донхёк. — Ты, конечно же, — Ханбин только что положил в рюкзак зонт, а теперь Донхёк с абсолютной невозмутимостью достаёт его обратно, потому что к чёрту. — Ещё и занудствовать успеваешь. — Если ты снова подхватишь простуду, я носиться не буду с тобой, — Ханбин упрямый почти настолько же, насколько и Донхёк, поэтому кладёт зонт во второй рюкзак, который снимает с крючка и тут же закидывает себе за плечи. Ему так спокойнее. — А ты и так не носишься, — зонт бесит едва ли не больше Ханбина, но Донхёк соглашается на эту жертву. Если зонт — цена первой за всё лето прогулки, он согласен. — Напомню, обычно ты лежишь умирающим тюленем и гоняешь меня туда-сюда, вопя, что я врач и это мои прямые обязанности. — Но ты и так врач, — Ханбин обижается, закрывая входную дверь на ключ, и его обида отдаётся эхом по лестничной клетке. — Значит, в твои обязанности входит ухаживать за больным и несчастным мной. — Я пока ещё только студент, а вот ты наглая задница. На улице никого и, несмотря на летний сезон, до холодного свежо. Пар облачками поднимается от губ, пока Донхёк яростно убеждает Ханбина купить лимонад в ближайшем круглосуточном. Даже безо льда, даже не из холодильника. Даже без велосипеда и приторно сладкого запаха пионов. Ханбин не понимает, просит не вести себя, как ребёнок, и косится недоверчиво на тёмные тучи на горизонте. Донхёк говорит, что это в обмен на зонт. Как ни странно, срабатывает. Они заходят в магазин и дальше идут уже втроём: Ханбин, Донхёк и лимонад. Всё не так совсем, как Донхёк себе представлял. На дорогах лужи, трава вдоль тротуара мокрая, а цветы и не думали распускаться, спрятав лепестки в бутоны. Всё вокруг серое какое-то и пахнет осенью, а у него лето всё равно. Донхёку хорошо уже от того, что он чувствует себя не запертым в четырёх стенах, а свободным. Именно по-летнему свободным, когда на море рвануть хоть завтра, кочевать с вечеринки на вечеринку и по городу в машине с открытым верхом. А лимонад такой же вкусный, как он и думал. Донхёку доставляет бесцельно шататься по улицам, встречать редких прохожих и балансировать на бордюре, будто ему снова десять. Ханбин всё это время не перестаёт вслух размышлять о том, как же он несчастен и «за что это всё на мою бедную голову». За это Донхёк подводит Ханбина под дерево и трясёт его, что есть силы, а оно уже мстит Ханбину маленьким дождём и ледяными каплями за ворот куртки. Последний раз Донхёк слышал, чтобы Ханбин так матерился, когда Чану, которого они попросили следить за квартирой во время их отъезда, перебил им половину посуды. — Вот же засранец, а! — Ханбин злой, как чёрт, и Донхёк благоразумно решает отойти от него подальше. — Слышь ты, ублюдок, мать твою, а ну иди сюда, говна кусок. — Ты похож на мокрого кота, — Донхёк не может прекратить смеяться, убегая от разъярённого Ханбина, из-за чего несколько раз вступает в лужи, и брызги от них летят в разные стороны, но прежде всего на донхёковские джинсы. — Догони меня, если сможешь! — Для тебя же будет лучше, если не смогу! — У Ханбина чёлка лезет в глаза (и вот зачем, спрашивается, отрастил вообще), и он пробегает по тем же лужам, что и Донхёк, не обращая на них никакого внимания. — Давай, растряси кости, старикашка! Они пробегают так не меньше двух кварталов, когда начинается дождь. Донхёк его и не замечает сначала, пока особенно крупная капля не падает ему прямо на макушку. От удивления он немного притормаживает, и тут сзади на него налетает Ханбин, чуть не повалив их обоих на землю. — Поймал, — Ханбин дышит тяжело после долгого бега, и Донхёк вместе с ним, но объятия расцеплять даже не думает. — Теперь не убежишь. — Да я и не пытаюсь, — дождь набирает обороты, и Донхёк запрокидывает голову назад, подставляя ему лицо. — У меня есть зонт, — Ханбин носом тычется ему куда-то за ухо и, судя по голосу, улыбается, — Могу достать. — Не надо, — Донхёк снова смеётся, чувствуя, как намокают волосы. — Заболеешь ведь, — Ханбин честно старается быть недовольным, но что-то идёт не так, и он смеётся вместе с Донхёком. — Ну и что. Они гуляют под дождём до тех пор, пока у Донхёка от холода не синеют пальцы. Одежда мокрая насквозь и липнет неприятно к телу, но Ханбин даже не возмущается по этому поводу, когда они медленно тащатся домой. Он предлагает снова зайти в тот круглосуточный, чтобы купить лапши и чего-нибудь ещё, чтобы согреться («Тебе лишь бы выпить, Ким Ханбин»). Донхёк не против, тем более что от голода уже желудок сводит, но только при условии, что рамён они возьмут самый острый. Продавец смотрит на них, как на придурков, когда пробивает на кассе несколько пачек рамёна, пару бутылок пива и шоколадный пудинг (Донхёк влюбился в него с первого взгляда, так что у Ханбина просто не было выбора), а они держатся под прилавком за руки. Это так глупо, но так до дрожи, что они оба не могут себе в этом отказать. Капли дождя стекают у Донхёка по лицу, когда они выходят обратно, и он ловит их языком, так и не отпустив ханбиновской руки. В Ханбине снова просыпается дедушка, и он начинает ворчать из-за этого, а Донхёк закатывает глаза и целует его прямо там, перед стеклянными дверями магазина. Срабатывает безотказно. Ханбин млеет, улыбается этой своей дурацкой и больше не пытается отчитывать Донхёка за ребячество. Всю дорогу до дома они в основном молчат и держатся за руки, а дождь прекращаться так и не думает. Донхёку хорошо и по-летнему. Без духоты и палящего солнца. Его с головой накрывает лето, когда они подходят к подъезду и целуются ещё раз, будто «у нас, что, первое свидание». Ханбин на это ржёт ну совсем не красиво, зато так, как только он умеет, и спрашивает, не стоит ли ему тогда пойти домой. Донхёк стучит ему несколько раз по макушке и угрожает, что если Ханбин заболеет, то сидеть с ним будет Юнхён. Он сразу прикидывается зайцем и снова целует Донхёка, утаскивая его за собой в подъезд. Зонт, кстати, потом так и остаётся лежать в рюкзаке. Им просто не до этого.