***
Обратить внимание на злополучные записки получилось лишь спустя несколько месяцев. Гермиона, воодушевившись поднятием успеваемости жильцов мужской спальни, закрыла дверь каким-то мудрёным заклинанием, «которое нужно знать к ТРИТОНам обязательно», но, разумеется, никто не знал, и с упорством кентавра в гоне, бегущего за самкой, принялась за добровольно-принудительное обучение сокурсников. В тот момент, когда Гарри, завалившись учебниками и облившись вдобавок чернилами, страдальчески пытался не заснуть, а Рон уже по-тихому храпел, нагло пользуясь блатом, как парень самой умной девушки на курсе, Гермиона открыла злополучную тумбочку в поисках хоть одного чистого пергамента, тем самым вывалив на пол тщательно запихиваемую внутрь «коллекцию оригами». Её лицо приняло какое-то испуганно-печальное выражение, и единственное, что она могла сказать, было тихое «Гарри», в котором, кажется, сочеталось и осуждение, и сочувствие, и обязательно что-то ещё, что он никак не мог разобрать, пытаясь выбраться из-под завала учебников и понять степень катастрофы. Рон всхрапнул слишком громко, чем вызывал бурю осуждения от подруги, которая, возможно, и причиталась бы Гарри, но он в итоге уселся на пол у кучи записок и смотрел на них совершенно больным взглядом, чем заслужил небольшую отсрочку в оправданиях. Поттер просто даже в теории не представлял, как объяснить друзьям, что складирование малфоевской корреспонденции было без тайного умысла и не из любви к оскорбительным насмешкам. Просто выкинуть хоть один журавлик не поднималась рука, а читать очередной унизительный опус не было никаких сил. — Гарри? — разбуженный Рон сидел, опершись на плечо своей девушки, до сих пор не понимая причин переполоха и периодически зевая. — Это то, о чем я думаю? — о чем могла подумать Гермиона, Гарри представлял слабо, посему в меру своей сонливости и косноязычия попытался объяснить, почему же всю его тумбочку занимают малфоевские послания, не выставив себя ещё большим идиотом. Правда, к концу рассказа он сам не был уверен, что не сошёл с ума. Настолько странной со стороны казалась вся эта ситуация. — И ты не открыл ни один потому что?.. — Гарри молчал, потупил взгляд, сминая в руках ни в чём неповинный журавлик, который он схватил из кучи во время рассказа. Причин вроде как было много, и между тем ни одна не казалась действительно стоящей, чтобы устраивать чуть ли не склад тому, что читать он совсем не собирался. Гарри разжал руку и с сожалением посмотрел на смятый пергамент, когда-то бывший аккуратным оригами, может, назло, а может потому что гриффиндорцы обязаны быть смелыми, он развернул смятую бумажку и не поверил глазам. Рисунок, как и все магические рисунки, еле заметно двигался и был совершенно схематичным. В центре листа, в окружении мерцающих сердечек, стояли они вдвоём: Гарри и Малфой, и пока нарисованный Гарри смущённо краснел и улыбался, Малфой кривил губы и отгонял одной рукой сердечки, второй же накрепко держась за его, Гарри, руку. Казалось, даже на рисунке ему удалось передать их характеры, лишь в паре чёрточек и линий. — Дружище, что там такое? — Рон активно придвигался к лучшему месту обзора, и Поттеру, который был уверен, что покраснел на этот раз даже сильнее, чем обычно, пришлось машинально сжать в руке многострадальный пергамент. Ощутив странную жалость от смятия рисунка, он пытался придумать хоть мало-мальски правдоподобное описание записки — рассказывать про странный рисунок совершенно не хотелось даже друзьям. — Он просто… Он… Опять насмехался над моими родителями, — возможно, это было чересчур: увидев, как сжались руки у друга и как побледнела Гермиона, Гарри подумал, что это всё-таки не лучший вариант лжи. Понимая, что сейчас Рон разразится гневной тирадой, и осознавая, что просто не в состоянии её слушать, он попробовал чуть сгладить атмосферу, чем, безусловно, вызвал у Гермионы подозрения. — Но это точно старая записка! У Малфоя здесь ещё почерк кривой, наверняка курс третий-четвёртый. С очевидным сомнением друзья решили сменить тему, но попытки вернуть Гарри и Рона к учёбе после столь волнительного отвлечения были обречены на провал. Пока Поттер блуждал в своих мыслях, то и дело оборачиваясь в сторону журавликов, Рон демонстративно зевал. А уж после громогласного в тишине маленькой спальни рыка живота у Уизли, Гермиона сжалилась и вытолкала своего парня в сторону кухни, а затем, обернувшись в дверях и смерив Гарри странным взглядом, пожелала напоследок удачи. Стоило им уйти, как Поттер тут же двинулся в сторону записок и развернул самый ближайший к нему журавлик, издавая поражённо-обиженный вздох. «Поттер, твой шрам настолько отвратителен, что когда я его вижу, меня тянет блевать». Что? Какого хрена? Гарри перечитал записку раза три точно, пока не убедился, что никаких скрытых посланий, кроме типичного малфоевского оскорбления, там нет. Теперь первый журавлик с милым, немного наивным рисунком казался то ли галлюцинацией, то ли сном. Уже занеся палочку над пергаментами и разрываясь от внутреннего разочарования и какой-то непонятной злости, он передумал и вытащил из середины ещё один, а затем ещё, и ещё… Пока кучка журавликов не уменьшилась вдвое. Записки от Малфоя напоминали знаменитые Американские горки, только Гарри казалось, что он сейчас взлетит, как очередное послание бросало его с неба на землю, и так раз за разом. «Возможно, я смог бы простить тебе всё, кроме предательства. Но для того чтобы предать, ты должен хотя бы быть со мной…» «Тупее Лонгботтома на зельях можешь быть только ты, Поттер. Когда искренне считаешь, что окружающие тебя «друзья» будут верны тебе до конца». «Ты никогда не отвечаешь ни на одно послание, и наутро у тебя даже не меняется выражение лица. Это по-настоящему безумно глупо, я понимаю, что когда-нибудь обязательно об этом пожалею, но ты ведь не будешь против, если я буду хоть иногда писать тебе правду? А, Поттер?» «Когда ты прижимаешь меня к стене, яростно выкрикивая очередные праведные вещи, я вижу лишь твои чертовски яркие глаза. Чувствую твоё дыхание на своей коже. Биение твоего недосягаемого сердца. Просто как какой-то отвратительный хаффлпаффец». «Это было больно! Ты! Скотина! Даже если ты это не читаешь, даже если тебе наплевать на всё, что я пишу тебе каждую чёртову неделю! Это было чертовски, мать твою, больно, Поттер! Ты не достоин даже перевязывать мои раны после твоего подлого заклятия. Даже если ты захочешь это сделать. Даже если ты хотя бы соизволишь прийти…» «Я вижу тебя во сне. Слишком часто, чтобы это можно было назвать случайностью. Слишком долгожданно, чтобы думать, что я этого не хочу». «Глупый! Самовлюблённый! Наглый! Грязнокровный ублюдок! Я буду только рад, если грёбаный дракон подожжёт тебе твою лохматую башку! Чтобы ты больше никогда не делал таких по-идиотски глупых вещей!» «Я люблю тебя слишком долго, что просто уже не помню, когда был в моей жизни такой счастливый момент, чтобы я тебя не любил». «Если кто-то когда-нибудь узнает о том, что я тебе пишу. Если ты будешь смеяться надо мной со своими гриффиндорскими дружками. Если ты прочтёшь это хоть когда-нибудь, наверное, я умру. Я буду слишком сильно желать смерти. Ты поможешь мне, Поттер?» Расправив последний пергамент, Гарри наконец выдохнул. Понадобилось три дня и куча абсолютно неправдоподобной лжи друзьям, но теперь он с уверенностью мог сказать, что прочитал их все. Журавлики перепутались, на самых старых уже подтёрлись чернила, а на нескольких рисунках выдохлась магия. Послания были абсолютно разными, начиная со злобных пожеланий смерти всем и каждому, включая самого Гарри, и заканчивая тремя строчками описания того, что может сделать Драко, стоит ему прижать Поттера к любой горизонтальной поверхности. Одно из таких жарких посланий Гарри безнадёжно испачкал, заперевшись с ним в ванной. Ему было почти стыдно, но не настолько, чтобы не вспоминать о горячих строчках каждый последующий вечер, ложась в кровать. Драко был до отвращения искренен, во всём, касалось ли это ненависти, или… любви. Гарри даже задумался, как с таким буйным нравом и непрактичной честностью он оказался на Слизерине. Но большую часть его мыслей занимало другое. Поттер снова и снова пытался вспомнить, понять, как он мог столько времени быть таким слепым идиотом. План созрел даже быстрее, чем он нашёл ответ. То, чего не мог понять Поттер, ему обязательно объяснит сам Малфой, нужно всего лишь прижать того к какой-нибудь стене.***
Отправив Рона за ингредиентами, Гарри развернулся на стуле, поворачиваясь всем корпусом к партам Слизерина. Малфой, вытащивший что-то из сумки и уже готовый наложить на это заклинание левитации, замер, вздрогнул и поднял шокированные глаза на Поттера, который уставился на него немигающим взглядом, явно нервируя и руша всю привычную картину. То, как бегал взгляд у Драко, как едва заметно подрагивали руки и навелась палочка прямиком на поттеровское лицо, на это Гарри мог бы смотреть бесконечно. С некой, вроде бы несвойственной ему мстительностью, хотелось, чтобы Малфой понервничал, чтобы отплатил за добрую треть записок, всё-таки состоящих из весьма изощрённых оскорблений. Но план был другой, и Гарри палочкой, спрятанной в рукаве, отправил сложенную совершенно неаккуратно, как он ни пытался, лилию прямиком к малфоевскому столу. И без того огромные глаза Драко, казалось, расширились ещё сильнее, и он, явно не обладая тем терпением, свойственным представителям своего же факультета, тут же открыл записку. По мере прочтения его лицо пошло красными пятнами, и как только он поднял испуганный взгляд обратно, к его столу летел очередной, уже чуть более аккуратный пергамент. Непонимание и шок, читающиеся на лице Малфоя, веселили Гарри и придавали ему хоть и небольшую, но толику уверенности. Записки, заранее сложенные, заготовленные и зачарованные на прочтение лишь одним единственным человеком, были слишком личными, слишком правдивыми, чтобы он мог спокойно наблюдать, как уже бывший враг читает на бумаге его вывернутую наизнанку душу. На третьей или четвёртой записке, когда в кабинет почти вернулись однокурсники и Рон настойчиво тряс Гарри за плечо, явно привлекая к себе внимание, Малфой, красный настолько, насколько Поттер не видел в жизни, вскочил и, схватив свои вещи, стремительно выбежал из кабинета зельеварения под поражённые взгляды всех вокруг, включая Снейпа. Гарри, бросив что-то смутно напоминающее «Извините», побежал следом, не озаботившись даже сбором разбросанных по парте учебников. План действовал, но, увы, совершенно не так, как должен был, отчего у него подрагивали руки в накатывающей панике. Поймав Малфоя за рукав в нескольких метрах от кабинета, где тот пытался отдышаться, Гарри чуть было не отпрянул обратно от горевшей в глазах Драко злости и обиды. Это явно была не та реакция, которую он ожидал, описывая искреннюю правду в тех идиотских записках. Одно то, сколько времени ушло на попытки научиться сворачивать их хоть сколько-нибудь аккуратно, внушало надежду на другую реакцию. — Малфой? — вглядываясь в глаза напротив, Поттер не заметил насколько близко подошёл, пока его не оттолкнул от себя разгневанный Драко, яростно прожигая взглядом. — Не. Издевайся. Надо. Мной, — он не сказал, выплюнул это в лицо. Гарри на секунду показалось, что Малфой прошипел всё это на каком-то специфическом парселтанге, понимать который могут лишь они вдвоём. Идеалистическая мысль, но она побудила снова схватить вырывающегося и брызжущего оскорблениями Малфоя и затащить в ближайший закуток, чтобы сохранить хоть каплю личного в школе, в которой слухи разносятся быстрее ветра. Стоило им оказаться в относительной тени, как Драко вырвал руку, нервно отряхиваясь и не переставая с подозрением поглядывать в сторону Гарри. Тот же стоял, сложив в замок руки, абсолютно не представляя, что сказать, как объяснить, что большим идиотом, чем он есть, наверное, невозможно быть. Что придумать более адекватный способ донести правду до гордого засранца в его-то шоковом состоянии было невозможно. — Мне казалось, что гриффиндорцы обладают большим благородством, — Поттер усмехнулся, отмечая про себя, что только Драко может вложить в обычные слова столько презрения, что о настоящем смысле фразы становится понятно по одному только голосу. Только у Малфоя «благородство» могло быть как комплиментом, так и очередной изощрённой насмешкой. — Если ты намерен издеваться, рассказывать своим грязнокровным дружкам… — У меня достаточно благородства, Малфой. Мы же здесь? — Гарри выдохнул, переводя дыхание. Это всё было слишком: слишком спонтанно и слишком пугающе, но отступать, конечно же, было тоже не по-гриффиндорски, черт бы побрал факультетские качества. — Я просто, знаешь, не собираюсь ждать ещё несколько лет, — он физически почувствовал, как напрягся Малфой на фразе про годы ожидания. Все эти дни Гарри пытался понять, что же двигало Драко в этом странном мазохизме. Понимал ли он, что когда-нибудь Гарри мог прочесть его записку, возможно, всего одну, или забыть её где-то, где её нашёл бы кто-то другой. При мысли, что те невероятные слова, адресованные ему одному, могли прочесть даже друзья, руки сами собой сжались в кулаки, а слова полились неконтролируемым потоком: — Я просто написал всё как есть, Малфой. Всю правду, которую знаю и которой хотел поделиться с тобой. Не знаю чего-то более гриффиндорского и благородного, но, возможно, ты можешь меня просветить, как я должен был поступить? — но после слов о правде Драко, казалось, застыл, обдумывая что-то в своей голове. Было страшно, хоть Гарри и не признался бы Малфою никогда, но так безумно страшно ему не было уже давно. Мысль, что это всё дурацкая шутка, ложь, отвратительная и слишком сладкая, что все те минуты, которые Поттер провёл, улыбаясь как идиот, сжимая в руках чёртовы журавлики, были лишь новым идиотским розыгрышем… Гарри отступил назад, заставляя вернувшегося из размышлений Малфоя в очередной раз вздрогнуть. Возможно, всё это было изначально глупой идеей. Даже если они говорят друг другу чистую правду, это всё равно ничего не меняло. — Если ты передумал, я всё пойму. Извини, я тебя больше не побеспокою, — собираясь вернуться обратно в класс, или сбежать на кухню, на стадион, на край света, Гарри был удивлён, понимая, что за ту секунду, на которую он задумался о плане побега, крепкие руки успели обвить его талию, а волос сзади касалось тёплое дыхание. Запах Малфоя, ни с чем несравнимый, такой особенный, который Гарри запомнил сразу, ещё в пылу их бесконечных ссор и драк, окутал его с ног до головы, лишая малейшего шанса на побег. Бежать не хотелось, что бы Драко сейчас ни сказал, хотелось стоять так вечно. — И про руки правда? — с каждым словом губы касались уха, а те самые руки, на описание которых Гарри потратил целых пять строк и семь выкинутых, испорченных кляксами и зачёркиваниями пергаментов, уже забирались под небрежно застёгнутую рубашку. Поттер скорее промычал, чем сказал «да», но Драко, возможно, и не нужно было подтверждение. Ему хватало откинувшегося на него тела бывшего врага, которого уже ощутимо потряхивало от новых невероятных эмоций. — И про губы? — те самые губы уже целовали шею, слегка покусывая позвонки. Это было почти как сон, про который Гарри ещё не писал Драко, но обязательно собирался рассказать или показать на практике. На этот раз он даже не пытался говорить, просто кивнул и расплылся в руках, которые дрожали почти так же, как и его. Гарри развернулся в объятиях, разглядывая вблизи порозовевшие щеки и тёплые серые глаза, полные неописуемых эмоций, которые, он был уверен, со временем он сможет разгадать. Главное, что все они были для него, такие взгляды ещё никто в целом мире ему не дарил. Настолько искренние и бесхитростные, полные самых ярких чистых чувств. — А ты? — язык заплетался, а от жара, исходившего от тела Драко, Гарри терял любые мало-мальски сторонние мысли. Но нужно было спросить, задать всего один вопрос, который мучил его, несмотря на все жаркие объятия. — Ты не врал мне? Всё то… что ты писал? — Я не знаю, Поттер, — сердце Гарри пропустило удар, — возможно, мне повезло влюбиться в слепого глупца, — начиная заново биться в сумасшедшем ритме, пока неконтролируемая улыбка расползалась по лицу, — но я всегда говорил тебе, придурок, только правду. Последнее Драко уже прошептал, опуская глаза. Это были слишком правдивые, слишком яркие признания. Такие, для которых нужна огромная сила и одно мучительно-важное желание — быть вместе, несмотря ни на что. Прижав слабо сопротивляющегося Малфоя к стене, Гарри сделал наконец то, о чём мечтал с момента прочтения первой записки. Поцеловал своего личного Драко Малфоя, забираясь холодными дрожащими руками под школьную мантию и прикусывая ему губы, чтобы хоть чем-то отплатить, им обоим, за столько потраченных зря лет. Драко, чуть слышно постанывающий в поцелуй, казалось, был не против такой расплаты, уже наверняка придумывая новый план, включающий в себя Гарри Поттера и обязательно какие-нибудь горизонтальные поверхности.