Young gods

Где-то очень далеко, где сливаются подводные глубины и молочная дорога, ведущая куда выше облаков, потому что миры, населяющие их, есть суть одно, и, если очень долго идти, закрыв глаза, сольются воедино звезды небесные и морские, громады небесных светил и подводных скал, преобразовываясь в нечто потустороннее и устрашающе-прекрасное, обжигающее холодом и колющее огнем - всё смешивается, становясь единым, ткань мироздания тонка и на сем уровне и вовсе практически неразличима, где-то очень далеко живут вечно юные бог и богиня. Разные люди поклоняются им и пытаются угадать, до кого же пытаются порой докричаться, разные интерпретация и владения им предрекали, от какой-то отдельной части подлунного мира, и до всей Вселенной, но что есть Всё? Что есть Вселенная, если она – не более, чем картонная декорация, размещенная на бесконечно длинном игральном столе, если она – вишневый пирог, надкусанный с нескольких сторон, если она – домик внутри стеклянного шара, если встряхнуть который, то пойдёт снег? Во всяком случае, бог с богиней давно распределили между собой роли. Он забрал себе мир подземный, забрал себе кладбищенскую (ибо вся земля – это кладбище, и цветы хорошо растут на костях, и спеют быстро плоды) землю и запах свечей и книг, а ещё тени, отбрасываемые миллиардами экранов, прибрал в карманы драгоценные камни и наземные горы, записал на гигантский патефон шелест ветров и шепот со всего мира, потому что великие истины так и передаются – шепотом, невзначай. Кровь каждого живого существа в мире – это кровь Его, но и наоборот, потому, когда наступает время, то Бог забирает себе своё. Прослыл он за это жестоким и бессердечным, но не трогают могучего сердца людские роптанья – сделка, которую предлагает он, вполне справедливо. А на соседнем с Ним троне восседает Богиня. Она взяла себе в обиход все моря и океаны, но не забыла про озера и даже ручьи, а чтобы не теряться в прозрачной глади, забрала с неба луну, как гигантский штурвал, и украсила волосы свои звездами, как маяками для одиноких путников, сбившихся с пути, и выпустила из клеток всех птиц, между делом прославляющих Её на прекрасном и недоступном человеку языке, и все цветы и душистые травы принадлежат теперь отныне тоже ей, чудесные и на вид беззащитные, но мстящие так или иначе с невероятной суровостью к каждому, кто причиняет им вред. Глуха к мольбам и Богиня, но не потому, что черство сердце её – такие понятия, как добросердечность и справедливость, они с мужем и создали, а потому, что каждому воздается по вере его. Никто из них не брал в свои владения самих людей, лишь Богиня тем, кто приглянется, вшивает в сердца серебряные нити, сотканные из небесного света, и протягивает их от одних людей к другим, и пускает Бог по ним каплю своей крови, окрашивая нити в багровый цвет, и зовут это любовью затем, и считают одни это благословеньем, а другие – карой свыше. И когда где-то там, далеко внизу, образуется пара, руками людскими же связывают Боги между собой нити, связывая членам пары запястья, рисуют причудливые узоры или делают некрепкий бант, заглядывая друг другу в глаза и пряча улыбки. Если этому суждено случиться, пара сама найдёт способ, каким развязать нить, уже без потусторонней помощи, ибо дело-то житейское. Любовь не вечна – нити иногда сами рвутся, прогнивают, и иссыхает в них, не найдя участия, божественная кровь. В остальном же люди сами за свои жизни в ответе, но каждый из них, кто ясен умом, хранит в себе знание о том, что каждый поступок в нём найдёт потом ответ, и добро вернется троекратным добром, а зло – троекратным злом. Гадают люди и об облике Бога и Богини. Правы почти те, кто поют свои баллады о том, что в волосах Бога заблудился закат, пролившись на него с небес, и что свежей, отдающей пурпуром ржавчиной покрываются колосья, завистливо пытаясь перенять этот цвет, но не могут представить поэты, что от причудливого освещения, меняющего градиент тепла, кажутся Волосы его черными, как черен и самого высокого качества чернозем, как черно за глазами у слепых, как черно в душах тех, кого представители других религий называют заядлыми грешниками. А глаза его, должно быть, миндалевидные, слегка похожи и цветом на неочищенный миндаль, но вместе с тем примешиваются там и древесная кора, и терпкость горького шоколада, и кофейный дымок. Кожа его бела, как снег, хотя и отдаёт синевой из-за слабого свечения, отбрасываемого стенами и потолком. Одет Бог в одежды, которые кто-то назвал бы и траурными, да только и траур в масштабе Вселенной – лишь дань уважения, а уважение – одно из тех понятий, что тоже создали Бог с Богиней. Богиня же полна жизни и прекраснее рассвета, хотя в волосах её и запуталась ночь, но светятся и причудливо мерцают там звезды, и рассыпаются нежные локоны на кажущиеся хрупкими плечи. Кожа её цвета молочных рек, текущих где-то там в вышине, и алеет под нею божественная кровь. В глаза Богине заглядывать жутко, потому что в них отражается всё небо подлунного мира, и нечто ещё более древнее и дремучее, заставляющее всплывать на поверхность из глубин сознания самые потаенные страхи и животные инстинкты. Но улыбка её прелестна так, что тают недобрые намерения, плавятся низменные порывы – или просто перестают казаться таковыми. Ведь что есть истина, что есть правильность? Клубок, шарик йо-йо в руках Богини и Бога. Перемотан и отброшен в угол, ибо пока не нужен. А закону, что находится выше над всеми людьми, проводники не нужны. Тело Богини прикрыто тем, что издали напоминает греческую тунику, однако соткана она из самих облаков, и то почти полупрозрачна, невольно приманивая взор случайных путников – хотя вряд ли такие найдутся, – то вдруг становится плотнее и темнее, почти доспехами обхватывая любые изгибы. Меж слегка раздвинутых ног, тесно прижатая к бедрам и заставляющая приминаться к сидению трона тунику, слегка задирающуюся и открывающую соблазнительные колени, большая чаша, наполненная водой, которую поэты обычно называют чистейшей и горной, хотя на самом деле вода эта – со всех возможных земных и небесных источников. В чаше отражается лунный свет, а сама луна покоится вместо камня на диадеме, украшающей чело Богини. Когда Ей становится слегка скучновато, то Она опускает в чашу лишь кончики пальцев – и кто знает, быть может, в это самое время на Земле случаются наводнения и штормы. Иногда Богиня, дурачась, вылавливает из воды целые суда – и тогда они навсегда пропадают с лица Земли, а мирозданье, не в силах справиться с изменениями и то и дело выдающее ошибку, пускает по подлунной земле легенды о призрачных судах, лишь тенях настоящих. Но не стоит думать, что Бог и Богиня статичны, и всё время проводят на своих тронах. У них за спинами – или же перед лицами – бесконечное количество мест и множество дел. Просто из вежливости, тоже рожденной не без их участия, стоит перед крайне редкими путниками являться, так сказать, на рабочем месте, и во всей красе. А редко кто забредает в это бесконечно далекое место потому, что обычно у людей после того, как им открываются двери в иной мир, дороги всего две – вверх или вниз, под воду или на небо, и каждому самому решать, чего он заслужил и где лучше. Каждый почти находит себе пристанище и выбирает один путь, а заодно, чтобы добавить в это толику юмора, и температуру – таять ли на Солнце или гореть в кипятке, если считается, что заслуженно. У Богини и Бога, во всяком случае, никаких плетей и розг нет, они предпочитают не вмешиваться. Дальше, чтобы понять, что всё есть одно, никто идти не стремится. Однако иногда, раз в промежуток, временем не измеримый и вовсе, к ним во дворец наведываются случайные посетители. На этот раз – девушка, не менее юная. Сквозь жизнь пронесла она цвет волос, подобный ожившему пламени, и хотя тысячу раз менялся он на коротком людском веку, отражался теперь, как истинный и отображающий саму душу. Пламя свечи, маленький светлячок в спичечном коробке. Богиня, заметив скромное сияние издалека, отставила чашу на чайный столик, в составе которого тесно сплелись горный хрусталь и вечный лёд, заинтересованно щурясь – и стало в помещении ещё на тон темнее против всяких законов. О, здесь не работал ни один из годных для Земли. Однако заговорил первым Бог. Соблюдая приличия, он произнёс царственно: - Зачем же ты пожаловала к нам, о, дитя? – Дитя хотя бы потому, что ни один из смертных никогда хотя бы не приблизится по возрасту к Богине и Богу, хотя выглядели они ненамного старше заблудшей души. Юные и живые. Живее живого и уж точно живее незваной гости. - Я… - Девушка растерялась, с шумом проглатывая комок в горле. Она терялась, даже не зная, куда смотреть – всё здесь было прекрасным, разрывало потерявшее форму сознание смешение божественного с земным. Замер взгляд мятных глаз на коленях Богини, на что та ухмыльнулась и набросила на них тунику, дабы не смущать девушку, и тут же пристыженно подняла взгляд путница на Бога, пытаясь выглядеть хоть сколько-нибудь значимо на его фоне, ведь даже будучи сидящим на троне, тот казался бесконечно выше. – Я… - Получилось уже увереннее, хотя всё ещё безнадежно. – Я сама всё оборвала. Вырвала из себя все нити, сожженные дотла, да слишком поздно, и сама призвала все дороги, ведущие из нашего мира прочь, и они покатились ковровыми дорожками перед глазами, ярко-красными, как и кровь из моих вен, рвущаяся наружу, и… Я не знаю. – Поняв, что зазря растратила высший дар, данный Богом, девушка опустила было голову стыдливо – да тут же вскинулась вновь, услышав неподобающее и звучащее гротескно в подобном месте «Ну и дура», скорее не голосом, но затронувшее сердце и сознание, которых, парадокс, физически и не осталось, или она сама состояла из продырявленного сердца и потускневшего от обиды сознания. Не было смысла что-либо объяснять. Да и не было первоначально, неужели можно было подумать, что Богиня и Бог не знают хоть чего-то? Им нет особого дела, они не вмешиваются – но никто не отменял хотя бы большое любопытство. А приветствие было ритуальным, просто для забавы и соблюдения приличий смертных. Гости могли быть редкими и незваными, но в масштабе вечности много уже побывало таких гостей, и многие первоначально оставались, если можно так сказать, недовольны сервисом. Что же, они имели на подобное право… Ровно как и Бог и Богиней имели права не удостаивать своим вниманием заплутавших. Однако этот энергетический сгусток, где-то зовущийся душой, было впечатлить легко, как и любого ребенка – хотя перевалило тому, что некогда было девушкой, уже за второй десяток. И подобных визитеров не случалось относительно давно – краткий миг, за который, тем не менее, можно было слегка заскучать, - поэтому Они решили явить заблудшей маленькое чудо. - Уверена ли ты, что совершила правильный выбор, попав сюда, оборвав свой путь? Я не говорю о том, можно ли было всё исправить – всегда можно, если ты этого правда хочешь, даже если исправить – просто уйти, ты же понимаешь, о чём я. Но действительно ли ты уверена в том, что так сделала лучше? Ты отомстила им? Думаешь, сделала кому-то из них плохо? Тем, кто довёл тебя. Я вижу, ты не от скуки. Я знаю, почему. Ответа не было долго. Очень долго. Быть может, на Земле за это время разрушились одни горы и родились другие – так происходит, впрочем, почти каждый миг. Но ответом были бы слёзы, если бы они могли пойти, если бы хоть капля влаги не заполняла чашу, сейчас покоящуюся на столе. - Ничего уже не вернуть. Я…Я не знаю. У меня не получалось иначе. Я больше не могла. Не умею. - Не умеешь, потому что не научили. – Резонно заметила Богиня, наконец решившая вступить в разговор, и покинула трон, подойдя к девушке, и наклонилась, что-то ей шепча. Не потому, что имела секреты от мужа… А потому, что земные истины произносятся шепотом, а не звучат в крике на каждом углу. Бог прекрасно знал, о чём идёт речь. Когда он только встретил свою избранницу, когда два мира слились в один, а на границе меж ними расположилась Земля, он и сам познал подобное от своей супруги – и прекратил злиться на вверенных первоначально ему в подчинение людей, оставив их идти своей дорогой самих, куда бы она ни завела, даже если сюда в итоге. И когда Богиня договорила, посвятив заблудшей одну из своих улыбок, для неё – самую прекрасную в мире, то огонёк внутри девушки зажегся ярче, а сердце наконец перестало кровоточить. Можно было остановиться и на этом, но чтобы прибавить зрелищности… Поднялся с трона Бог – и действительно оказался вдвое выше заблудшей. Подошёл к ней и доверительно произнёс: - Повернись ко мне спиной и обещай не бояться, что бы ты ни увидела. Девушке ничего не оставалось, только послушаться. Руки Богини мягко обхватили её запястья, будоража, даря эффект присутствия – тогда как ладони Бога, опущенные на глаза заблудшей, ощущались лишь лёгким покалыванием и прохладным дымком. Сначала всё опустилось во тьму, первозданную и пугающую. Лишь ощущение тепла от ладоней Богини заставляло заблудшую не кричать от ужаса. А затем перед закрытыми глазами девушки разверзся целый мир. Звёзды с высоты птичьего полета, городской вид с небоскреба, залитая солнцем водная гладь, пугающие темные переулки, отблески сотен тысяч ножей, вздымающихся лишь для того, чтобы опуститься на тела новых визитеров неба или моря, и снова ножи, но теперь уже мясные, молодые побеги и с хрустом рубящиеся старые могучие деревья, засушливые пустыни и похожие на пустыни же окраины городов, пепел костров и силуэты, виднеющиеся сквозь занавески и шторы из окон, старые люди, дети, подростки, те, кто также беспредельно юн, но не будет таковыми бесконечно – за какое-то мгновение в темноте за глазами промелькнуло вообще ВСЁ, что включало в себя жизнь, во всех её проявлениях, от первого и до последнего мига. Когда разжались руки на запястьях, убрались и ладони с глаз – и девушка упала на колени, закашлявшись от переизбытка эмоций, не иначе. Сквозь подступившие на глаза слёзы, неожиданно хлынувшие будто бы из перевернувшейся на чайном столике чаши – быть может, сама случайно задела, падая – заблудшая видела уже лишь силуэты, и слышала заглушенный тысячью других голосов голос Бога: - Возвращайся назад, дитя. Наш вердикт такой: твоё время ещё не пришло. Ты даже и познать не успела, что значит жить. И всё будто покрылось туманом. Приближался издали и нарастал только звон золотых колокольчиков, как в руках у сидящих на плечах выпускников первоклассниц на первом и последнем звонке… *** Сознание возвращалось крайне неохотно. Снова пришла возможность дышать, но первый же вдох больно обжег легкие, словно бы сдувшиеся до размера пустой пачки от сока. Однако сработал животный инстинкт жизни, не давший передохнуть и окончательно прийти в себя, и вздернул юное тело в сидячее положение. Перед глазами медленно прояснилось. Ну надо же! Собрала вокруг себя целую толпу народу. Всё же, хорошо, что здесь люди отзывчивее, чем на родине. Однако среди всех сочувствующих первее всего прояснились два силуэта – вроде бы юноши и девушки. Одежда молодого человека была черной несмотря на обжигающую летнюю жару, а его спутница, наоборот, была в светлой тунике наподобие греческой, и голову её украшало подобие диадемы, только вместо россыпи стекляшек на ней был якобы лик луны. Выглядела пара несколько инородно. Но и сама девушка, только вышедшая из обморока, смотрелась наверняка весьма инородно. Вот только... Пара помогла ей подняться, заботливо взяв под локти. Всё было в порядке, кроме главного - ощущение реальности не появлялось. Что-то было определенно не так. Девушка уж было открыла рот, чтобы произнести благодарность и сообщить, что теперь-то всё в порядке, но не смогла вымолвить ни слова не только потому, что пересохло в горле, нет. Просто юноша, придерживающий её и выглядящий несмотря на всё неожиданно знакомо, вдруг ей подмигнул.