До скончания дней

…и просто был рядом. Шумел бы внутри утешительным прибоем, перехлестывал через край, расплескивая себя повсюду. Окружал бы Славу теплыми ласковыми волнами. Просто. Был. Рядом. Только так ведь не бывает. Бывает по-другому: раз и пустил по вене, два – оказался снова в реанимации, три... третьего раза не стало. Занавес. Финита ля. Как был при жизни клоуном, так и. И только паблики вконтакте осветятся божественным сиянием треков Бутер Бродского – поэта и постирониста своего века. Да блять. Слава переворачивается на другой бок и шипит. Поясницу простреливает болью так, что он на миг представляет себе ебучее голубое небо Аустерлица. Ой, пизда. Горячечный бред в термальной стадии, не иначе. Кряхтя, кое-как садится. Саши теперь рядом нет, болеть приходится в гордом (ага, как же) одиночестве. Ден вот вчера заскочил: оставил на компьютерном столе аспирин и записку. И будильник на телефоне включил. Чтобы кое-кто не проебланил прием лекарств (тоже мне, лысая Мать Тереза). В холодильнике находятся вчерашние макароны с сосисками и большая упаковка сока Фрутоняня с желтым стикером и радостной надписью: «выпей меня!». Какая там Мать Тереза, Алиса на проводе (хорошо хоть не повесилась). Пудинга, правда, похоже, не предвидится. Но Славе вполне достаточно того, что есть. Вместо Дена приходит Юля. И приносит с собой тепло весеннего дня, а еще свежие овощи и фрукты. - Вот пришла тебе борщи варить, а то макароны – это, конечно, здорово, но так ты себе только желудок еще больше посадишь. Нестерпимо хочется возразить что-то в духе: у меня и так кислотная дыра вместо него, но Слава лишь осторожно улыбается. Коха громко мяучит, и Юля послушно берет ее на руки. Саша, бывало, так же пристраивала ее в теплые объятия и гладила. А вот Дима ни разу Коху не видел. В квартире-то в этой никогда не был. И будет ли? Юля стелет себе на диване. Как еще вчера стелил Ден. То же белье. Та же подушка. Кажется, она сохранила выемку от его головы. Слава и сам, порой, вот так укладывался на Сашину подушку. Пристраивал в это прокрустово ложе голову. Все надеялся, что поможет (ну да, конечно). - Не боишься, что твой Пулион тебя заревнует, а? - К тебе-то? Слав, ты себе очень льстишь. Славе слышится в ее голосе улыбка. Все-таки пиздатые у него друзья, ничего не скажешь. Денно и нощно охраняют его (и свой) покой. - Я еще почитаю немного, а ты спи, - строго говорит она и оставляет включенным ночник. Как и всегда. Слава не спрашивает. У каждого есть вещи, о которых не хочется говорить. Уж ему-то не знать. Телефон рядом вибрирует. СМС почти с того (конца) света: «Завтра прилетаю в Питер на пару недель.» Дима, Дима, Дима. И его магические пара недель. Опять, небось, будет бить своих высокохудожественных мух и пауков, периодически натягивая сасных (как это слово вообще пишется?) дамочек. Мда, Славочка. Совсем уже скурвился, скоро начнешь на сленге изъясняться, курить подвороты и заворачивать вэйп (о времена, о нравы). «Рад за тебя.» Прикрывает глаза и переводит телефон на беззвучный режим. А потом скатывается с постели. Юля глаз от книжки не поднимает, но озабоченно хмурится. И молчит. У каждого есть вещи, о которых не хочется говорить. Курить и кашлять, кашлять и курить, таков его замысел. Слава глубоко затягивается, почти давится дымом, выдыхает, выхаркивает с серым туманом наболевшее. Стекло восхитительно-холодное, успокаивает внутренний жар, вытягивает его через лоб. У мамы в детстве такие же прохладные губы были, когда температуру проверяла. Теперь вместо нее Юля так же невесомо целует (как покойника) в лобик. За окном темное весеннее небо, на фоне которого тлеют угольками два ярких пятна небесных фонариков. Слава закуривает вторую, предвкушающе ухмыляясь. Сейчас-сейчас, дай только время, налетит суровый питерский ветер и к херам разорвет один, а, может, оба. Но тот лишь подхватывает, кружит и уносит их выше. Пока они не становятся неразличимыми точками вдалеке. «Даже не приедешь меня встречать? Я огорчен. Даже ранен». Утро начинается не с кофе. А с чашки чая с малиновым вареньем. Слава послушно ест концентрированный, застревающий мелкими косточками в зубах сахар. Ну как можно обидеть Юлину бабушку? Никак, совершенно. Его-то мать давно уже ничего не высылает (спасибо, хоть не посылает). Юля на прощание ласково целует его в лоб, обещает, что вечером заглянет Ден (у Андрея работы как всегда невпроворот, куда за больным смотреть). И строго-настрого запрещает курить в форточку («Слава, ты давно воспалением легких не болел? Или по больницам соскучился?»). Все, что ему остается – унылые перископ-трансляции да разговоры ни о чем в вк. Ебучая температура уже третий день держится. Нет, чтобы... простуда – третья за полгода. То ли пора опять анализы на вич и спид сдавать, то ли начинать закаляться по маминым заветам. «Я болею. А тебе корона не жмет?» «За короной это тебе к Окси. Уверен, на конкурсе «Мисс Россия» ты бы его обошел.» «Не знал, что ты мечтаешь увидеть меня в платье.» «А что если так? Для Сонечки только брендовые шмотки. Гуччи или Шанель? Что предпочитает моя девочка?» Сок, чуть не идет носом, даром, что через трубочку тянул. Ну и предложения у вас, товарищ Бамберг. Или шуточки. Толщина троллинга Димы обратно пропорциональна уровню его настроения. «На твой вкус. Пусть и крайне сомнительный.» На этом Дима обиженно замолкает, а Славу отрубает бессмысленно и беспощадно, как бывает только при болезни. Вместо платья Дима привозит фрукты и почему-то немецкий аспирин. Знать бы еще, кто именно сдал ему Славин адрес. За такое не то что в бан можно улететь – пинком под задницу из жизни. Но Дима практически отвоевывает себе сначала прихожую, в которой вдруг становится до смешного тесно вдвоем, а потом и ванную с кухней. Из комнаты выглядывает любопытная Коха, капризно морщит носик: еще бы, кому по вкусу придется запах мокрой псины? Чихает и уходит обратно. Слава, конечно же, припиздел: от Димы пахнет его обычным Кензо, свежо и терпко. Так пахнет летнее море. Так пахнет расставание длиной в полгода. - И охота тебе микробов на себя цеплять, Димочка? – Слава приземляется на кухонный стул, раздраженно вертит в пальцах новую зажигалку. Теперь не то, что в форточку, вообще в ближайшие дни не покуришь, если этот еблан решит остановиться тут. - Пусть лучше это буду я, а не Ден и Юля, как считаешь? – Дима сосредоточенно разделывает курицу для бульона. Методично и беспощадно. Если прикрыть глаза, то можно представить себя на месте куриного трупа. Диме ведь точно также нравится вскрывать его при каждой встрече, потрошить и оставлять со вспоротым нутром. В вечном страхе о том, вернется ли. - Считаю, что ты тут нахуй не нужен. Извини, что поебаться не получилось. - А ты думаешь я только ради поебаться приезжаю? Голос Димин совсем рядом. Руки полотенцем вытирает и глядит внимательно и как-то зло. - Я ничего не думаю. Знаю только, что Саша из-за тебя ушла. Из-за нас. Правильно говорить – «из-за нас». Но никаких «нас», конечно, нет. Есть Слава и есть Дима, которых связывает секс без обязательств (сам-то себе веришь?). - Бульон через час готов будет, иди полежи пока. «При встрече пизды получишь.» «Все обещаешь и обещаешь, Слав. Я уже заждался весь.» «Пидор.» Ден – тот еще козел. Но. Вот рядом лежит Дима в очках своих смешных, домашней футболке, и с планшета что-то читает. И море внутри Славы успокаивается, тихим прибоем укрывает развороченное нутро, жжет солью, но это хорошая боль. Его накрывает с головой, и вот уже телефон падает на простыни рядом, а Дима укутывает его одеялом. - Кстати, платье тебе я купил. Невозмутимость и ебантизм. В этом весь Дима. Сидит, кофе свой ебучий потягивает и, между делом, умудряется потралливать Славу. Еще и Коху за ухом почесывает. Один Цезарь только что вскрылся от зависти. - Это тебе к Оксане. Сонечка слишком эмансипе, чтобы носить эти девчачьи тряпки. И похуй, что внутри все обмирает при мысли, что Дима не шутит. Слава только никак не может разобраться это злость или предвкушение. Или все вместе? Да какая разница, если он до сих пор Диме лицо за такое не разбил. А тот и рад провоцировать и злить больного человека. Охуительный у них дуэт, ничего не скажешь (нихуя непонятно, но все еще лучше Замая). Дима лишь разевает свою волчью пасть в насмешливой улыбке. А Слава обреченно думает, что быть ему ебучей Красной Шапочкой в этой сказке до скончания дней (лучше бы охотником притворился, долбоеб).