Burn It Up

Есть много вещей, из-за которых Юнги не любит быть альфой. По факту, Юнги бы сказал, что откровенно ненавидит это. Большую часть времени ему удобнее всего просто притворяться, что он вообще не один из них. Он не делится информацией добровольно. Поскольку девяносто процентов населения составляют беты, не похоже, что особенно трудно обойтись без того факта, что он был выращен альфой. Безусловно, это общедоступная информация (кто угодно мог узнать об этом, быстренько погуглив), но большинство людей, кажется, довольствуются тем, что забывают. До тех пор, пока какой-нибудь ведущий не поднимет этот вопрос в эфире, а потом: «О, вы действительно не похожи на альфу», или «Сложно быть в группе с кем-то, кто старше вас?», или «У ваших тонсенов такое тяжёлое время!» И Юнги должен улыбаться и кивать, Намджун скажет что-то о том, что это не очень важно, Чимин будет смеяться и говорить о том, какой Юнги действительно святой, замечательный хён, всё то время, пока Юнги будет комкать пальцами ткань своих джинс и стараться не так заметно хмуриться. И в этом действительно вся суть вопроса. Он знал, что был альфой столько, сколько мог вспомнить, — это не то, что на самом деле чертовски важно, пока он не стал подростком, но и это не мешало его родителям оповещать Юнги о его же вспыльчивом нраве каждые две секунды, или его одноклассникам, использующим каждую возможность, чтобы обвинить его в каком бы то ни было жёстоком дерьме, которое они могли сделать с ним, или то, как Юнги всегда ожидал, что, проснувшись однажды утром, будет сломлен, словно прут ураганом. Альфы должны быть напористыми. Доминирующими. Альфы должны руководить другими людьми, получать то, чего хотят, и ни под кого не прогибаться. Юнги не такой. Ему потребовалось много времени, чтобы разобраться в этом — разгадать и осознать, что всё это лишь культурный миф (однажды Намджун использовал эту фразу). Единственное, что на самом деле напоминает в нём альфу, — его грёбаный узел. Юнги тихий, может быть, даже немного застенчивый иногда и бестолковый… а его терпимость к этой ерунде на самом деле довольно высока, если так говорит он сам. И Юнги просто… ему не нравится образ альфы, не нравится, как он заставляет людей относиться к нему, не нравится мысль о том, чтобы ошиваться вокруг омег, не нравится, как мурашки бегут по коже каждый раз, когда он слышит это слово, применённое к нему. Юнги даже не настолько серьёзно думает о том, чтобы с кем-то повязаться. (Это просто… неважно. Это не значит больше, чем синхронизация течки и гона, но это то, что ты можешь сделать лишь один раз с одним конкретным человеком.) Кажется, все должны сказать ему что-то на эту тему; что Юнги может претендовать на кого-то, вонзить ему зубы в шею и оставить своё право, и это просто… это заставляет Юнги испытывать неудобство. Он никому не принадлежит. В целом, он доволен, что позволил всем забыть какова его сущность на самом деле. Он довольствуется тем, что горбит плечи, наклоняет голову вниз и прикусывает свой язык. Он доволен тем, что может позволить себе оторваться как бета. (Иногда он желает быть бетой.) Все в группе знают об этом: знают, что Юнги не нравится, когда кто-то донимает его этим, не нравится, когда с ним обращаются как с альфой. Единственный значимый аспект, которым альфа влияет на его жизнь, кроме её дерьмовых предубеждений, которые он получает от незнакомцев, — это его гоны раз в месяц. Которые не так уж и проблематичны: он выкидывает Сокджина из их комнаты на один день и большую часть своего времени проводит с мастурбатором, который скрывает в задней части одного из своих ящиков, и проклинает Чимина за то, что подавители течки в самом деле существуют. Но помимо этого, Юнги не тратит на думы об этом много времени. Ему не нравится думать об этом. Поэтому, когда Чимин, тяжело и мокро дыша, как в возбуждении, звонит ему и бормочет: «Хён», Юнги действительно не знает, что подумать. Он привстаёт на диване: Юнги дремал в (относительно) тихой комнате за кулисами. У него уже был наложен макияж и он просто ожидал, когда кто-нибудь разыщет его и сделает причёску. Хотя кто знает, сколько времени это может занять; не предполагалось, что они должны были выйти на сцену ещё — Юнги смотрит на часы — часа три. — В чём дело? — спрашивает он. Его голос звучит немного слабо, и он останавливается на полпути, поднимая руку, чтобы протереть сонные глаза. У него макияж, и Юнги, вероятно, будет убит каким-то невыспавшимся визажистом, если размажет подводку для глаз по всему лицу. — Хён, — произносит Чимин… и если бы Юнги был другим человеком, то мог бы понять это сразу, услышав, как дрожит голос Чимина и мокрое хлюпанье, которое перекрывает окончание предложения. Он мог бы сообразить что к чему, выяснить, почему Чимин позвонил ему в такое странное время (в слезах, не меньше)… но он этого не делает. Он моргает. — Чимин-а? — спрашивает он. — Что-то не так? — Я… — И тогда Юнги слышит это, понимает, что Чимин, должно быть, плачет (или, по крайней мере, сдерживает слёзы). — Мне… Мне так жаль, хён, действительно жаль… — Эй, — произносит Юнги. Рука, не прижимающая телефон к щеке, поднимается, чтобы прижать его ещё ближе к лицу… как будто он мог бы удержать Чимина, держась за эту чёртову штуку. Женщина, проходящая через комнату, смотрит на него, нахмурив брови, и Юнги быстро отворачивается, понижая голос. — Всё в порядке, что случилось? — Я… — Чимин запинается. — Они… Я не знаю, хён, я не… Я думаю, что они, возможно, проебали мою дозу или… Я не… — Его голос ломается, и он сглатывает, изо рта вырывается небольшой непроизвольный шум, когда он пытается отдышаться. Глаза Юнги расширяются в осознании, что-то холодное и онемелое скользит вокруг его сердца и сжимается настолько плотно, что он чувствует, словно задыхается. — Думаю, у меня… — Где ты? — Юнги встаёт прежде, чем Чимин может ответить, вылетая из двери и поднимаясь по ближайшей лестничной клетке с телефоном, прижатым к щеке. — Я в… мм… — Чимин прерывает себя, шмыгнув носом. — Я нахожусь в каком-то чулане, хён, я не хочу… они не позволят мне продолжать, хён, нам придётся отменить… — Всё в порядке, — говорит Юнги. Он делает два шага за раз, направляясь прямо мимо B1 и до первого этажа. Вероятно, там, где находится Чимин, должны быть все… — Просто… Чимин, на каком ты этаже? — Эмм, п-подвал, В1. Юнги останавливается вместе с зависшей рукой над дверью на первый этаж, приостанавливаясь на долгую секунду, прежде чем повернуть назад. — Юнги не думает, прежде чем проскользнуть внутрь маленького чулана, спрятанного в сравнительно оживлённом уголке за кулисами. — Дерьмовое место, чтобы спрятаться, — говорит он, заканчивая звонок. Наступает мгновение молчания. Юнги осознаёт, что затаил дыхание, не отрывая взгляда от своих собственных рук. — Хён, — произносит Чимин. Взгляд Юнги останавливается быстрее, чем он может думать об этом, дыхание скользит мимо его губ, а запах Чимина… Он поражает Юнги, как кирпичная стена, сладкий и мускусный, абсолютно подавляющий (Юнги удивлён, что не смог почувствовать его за пределами комнаты), кожа Чимина вспыхнула розовым, а рубашка пропиталась потом по воротнику и подмышкам… — Блять, — произносит Юнги. Он убирает телефон в задний карман, прежде чем потянуться к Чимину, чтобы убрать его слипшиеся от пота пряди чёлки со лба и за ушами. — Как долго ты пробыл так, ты весь, блять, промок насквозь… — Я не… — Чимин протягивает руку и хватается за его запястье, впутывая пальцы в манжету рукава. — Я не знаю, может, час, я думал, что оно просто пройдёт, но… — Чимин закрывает рот, губы сходятся толстой линией, когда его кадык подскакивает в горле. — Но нет, — говорит он. Когда Чимин перестаёт говорить, то тяжело дышит, кончик его языка выглядывает между губ… и Юнги ощущает, как что-то шевелится в низу его живота. — Мне так… мне т-так жаль, хён… Чимин поднимает свои руки к лицу, а его нос морщится, словно он вот-вот расплачется. Шагая вперёд и притягивая Чимина вплотную к себе, Юнги не думает ни о чём. — Эй, всё в порядке, — произносит Юнги. Он не слишком сильно думает о том, как его тон смягчается, становясь воркующим, когда он прислушивается. — Это не твоя вина, всё хорошо. — Они не позволят мне продолжать, — говорит Чимин. — Это не важно, — отвечает Юнги, потому что, даже если Чимин пахнет так чертовски божественно, он разумный человек. — Пропустишь одно выступление, переждёшь в общежитии, это отстойно, но вообще не важно… — Не хочу пропустить его, — перебивает его Чимин. Его нос неловко прижался к линии ключицы Юнги, а его маленькие ручонки запутались сзади на юнгиновой толстовке. — Я не… — вздрагивает Юнги, отстраняясь достаточно далеко, чтобы видеть лицо Чимина. Он оставляет свои ладони на его плечах. — Не думаю, что у тебя действительно есть такой уж большой выбор. Юнги предвидит, как, сидя на полу этого маленького складского помещения, оттолкнув швабры и коробки стеклоочистителя в сторону, так что он мог скользнуть рукой по чужим плечам, звонит менеджеру и держит Чимина за руку, пока оба в абсолютной тишине ждут, когда кто-нибудь придёт и заберёт Чимина, как, смутно объясняя ситуацию Намджуну, он вернётся в их общежитие после этого выступления и притворится, что игнорирует подавляющий запах пота, секса и течки… Но вместо того, чтобы сдержанно кивнуть, кусая губу и обнимая себя, Чимин наклоняет голову и бросает сквозь ресницы взгляд на Юнги. Юнги не мудак… ну, он не мудак в том смысле, что не считается с желаниями своих друзей. Он может быть бессердечным и бесчувственным, но он не дурак, использующий свою биологию, чтобы оправдать себя, как чёртов человеческий мусор, и, откровенно говоря, он предпочитает не думать о том, что большинство людей, кажется, автоматически предполагают это о нём, даже не узнав его. И за последние пару лет он хорошо узнал остальную часть своей группы, расширил определённое понимание каждого из них, и они сделали то же самое для него. До Юнги действительно не доходит, почему бы Чимин мог позвать конкретно его, до тех пор, пока тот не взмахивает ресницами, протаскивает руки по изгибу бёдер Юнги и говорит: — Хён. Юнги сжимает челюсть. — Ты, блять, серьёзно? — спрашивает он. — Не… хён, я не хочу никого разочаровать, я настолько чертовски упорно работал, и ты… — Что? — шипит Юнги. Злость клубится в его животе и подкрадывается к глотке, так напряжённо и жарко, что он чувствует, как задыхается. — Потому что я чёрт… — Нет. И тогда руки Чимина переходят на его щёки, гладят вдоль линии шеи, размазывая этот сладкий грёбаный запах по всей коже Юнги, заставляя его дышать им. — Я хочу. — Чимин внезапно прерывает себя, ожидая, когда Юнги оторвётся от созерцания стены картонного цвета, прежде чем продолжить. — Я только… — Юнги наблюдает за линией его горла, когда он глотает, наблюдает за его двигающимся кадыком, пульсирующими венами и мягкой линией челюсти. — Я доверяю тебе. Я хочу… Его голос ломается, а нос морщится, когда он пытается перестать плакать. Юнги наблюдает за всем, что происходит на лице Чимина: его челюсть напрягается, когда он стискивает её, цепляясь за материал толстовки Юнги и делая складки на материале, даже когда задерживает дыхание. — Мне так жаль. — Чимин пищит, задыхаясь, когда пытается сдержать слёзы, и Юнги не может сердиться на это, не тогда, когда Чимин дрожит, потеет и хлопает своими глазами так широко, что его подводка для глаз смазывается густой линией по брови. — Мне так… Мне так жаль, я просто, я не… Юнги тянет Чимина обратно к себе так быстро, что их грудные клетки схлопываются от силы, что выбивает дыхание из Юнги. Слова Чимина исчезают в низком, безмолвном скулении, а Юнги обхватывает Чимина руками поперёк лопаток и крепко сжимает его. — Это не твоя вина, Чимин, всё нормально. — Если ты не… хочешь, то я просто, я вернусь в общежитие и пережду это, я просто… Я знаю, что ты не любишь, когда… когда люди, но я… Извини, я знаю, что ты не хочешь, но я просто должен был спросить, если ты, если бы ты… Даже уткнувшись лицом в плечо Юнги, невозможно не заметить, что он плачет. Его плечи дёргаются от мелкой икоты, когда он вдыхает, и дрожат от напряжения. Вероятно, макияж обкапал Юнги всё плечо худи. — Ты лепечешь, — говорит Юнги. Он проводит раскрытой ладонью по влажному от пота затылку Чимина. — Извини, — хрипит Чимин. И в этот момент кажется, что Чимин подходит ему, как кусочек головоломки, прилипает к нему, как вода, наполняющая стакан, вместе с его лицом, спрятанным в шее Юнги, и руками, цепляющимися за его плечи, и бёдрами, как влитыми в его. (И если он сосредоточится, сдвинется чуть-чуть вперёд, то, вероятно, сможет почувствовать эрекцию Чимина, упёршуюся в его бедро). Но… Юнги трясёт головой. Это просто гормоны. — Прекрати плакать, — говорит он, даря Чимину быстрое, успокаивающее объятие, после чего обхватывает руками его плечи и отталкивает. Он толкает достаточно сильно, чтобы Чимину пришлось отшатнуться на шаг назад, достаточно далеко, чтобы он мог хорошенько взглянуть в глаза Чимина. Которые… прямо сейчас он выглядит довольно жалко, с размазанным большими кругами вокруг век карандашом, угольными следами от туши на скулах, его глаза покраснели, а рот словно колеблющаяся линия. — Мне так жаль, — бормочет, почти неразборчиво, Чимин. Он поднимает руку, чтобы вытереть соплю из носа, и только в этот момент Юнги прокручивает их разговор в своей голове и осознаёт значение того, что он только что сказал. — Я не говорю, что не сделаю этого, — быстро проясняет Юнги, языком спотыкаясь о зубы, когда пытается говорить. — Я просто… — Он делает паузу, глубоко вдыхая, и запах Чимина омывает его, как ёбаная волна цунами. — Это то, чего ты хочешь? Губы Чимина с шумом открываются… и, блять, они прелестны. Юнги провёл более одного гона, думая о том, насколько красивы пухлые губки Чимина, насколько сладко они растягиваются на его зубах, когда он улыбается, и как хорошо они будут смотреться на его члене… — Да. Юнги прочищает горло. Он сжимает плечо Чимина, изо всех сил стараясь поддерживать зрительный контакт, в то время как Чимин сглатывает и повторяет: — Ага, это то, чего я хочу. — У тебя не было много времени, чтобы подумать об этом, — начинает Юнги. Потому что, если Мин Юнги — хоть что угодно, то он стопроцентно уверен, что точно не мудак, который использует в своих интересах чужие хреновые жизненные ситуации, просто чтобы трахнуться. (И, ебучие святые угодники, он хочет трахнуть Чимина, который пахнет подобно небесам и подходит Юнги, как кусочек головоломки, с блестящими губами, симпатичной маленькой талией и ровным животиком, о которых Юнги слишком много думает, когда дрочит.) — Ты уверен? — Я пробыл в этом грёбаном чулане где-то час, хён, у меня было много времени, чтобы подумать. — Чимин мокро шмыгает носом, вытирая слёзы и макияж из-под глаз. — Ты не хочешь, чтобы я позвал кого-нибудь ещё? — спрашивает Юнги. Он знает, что буквально любой грёбаный бета мог бы сделать то, о чём просит его Чимин… мог бы, вероятно, сделать это лучше, чем Юнги, если честно. — Намджун или… или Техён, или… — Нет! Слово вырывается изо рта Чимина так громко, что Юнги немного подпрыгивает, потом, в страхе, что кто-то снаружи, возможно, услышал, бросает взгляд за своё плечо. — Извини… — запинается Чимин. Юнги поворачивается обратно к нему и сжимает его плечо, бормочет что-то вроде всё в порядке или ты в порядке, но Чимин говорит за него, прежде чем тот сможет должным образом переключить своё внимание обратно на него. — Я не хочу… чтобы кто-то ещё, я предпочёл бы именно… — Как по команде, Чимин снова обрывает себя, чтобы стереть жирный блеск пота со лба. — Пожалуйста, не… не надо Намджуна. — Хорошо, — отвечает Юнги. Он знает, что, вероятно, звучит не столь успокаивающе, как хотелось бы, не так сочувственно или понимающе. И это из-за того, кто он, как личность (просто не очень хорош в такой хуйне, как всячески быть мягким, утешительным и милым, как Чимин), но также и потому, что он обрабатывает тот факт, что Чимин хочет его. Намджуна, который, вероятно, был бы нежным и понимающим, а зная Тэхёна, он бы, вероятно, обнял Чимина и, держа его за руку, трещал бы идиотские шуточки на ухо… чёрт, даже Чонгук, с его вытаращенными глазами, удивлённым лицом, практически отсутствующей способностью к принятию решений и отсутствием опыта, лучше подходит Чимину. По крайней мере… так кажется Юнги, потому что… Что у Юнги вообще есть для него? — Я не буду звонить Намджуну. Он скользит ладонью по плечу Чимина и вдоль линии его бицепса. Он не может придумать ни одной причины, по которой Чимин хотел бы его, кроме того факта, что он альфа — он нихуя не нежный, как Намджун, или обнадёживающий, как Тэхён, не такой же милый и мягкий, как Чонгук. Юнги стоит там и смотрит на заплаканные щёки Чимина, его покрасневшие глаза, и он, честно говоря, не может думать ни об одной грёбаной вещи, которую мог бы хотеть от него Чимин, но чего бы он не мог в полном размере получить от кого-то ещё. Но Чимин протягивает свою руку, чтобы проскользить ею по юнгиновой, пытается сморгнуть жидкий блеск слёз и прикусывает губу. — Спасибо, — говорит он. Юнги сглатывает, чувствуя, что его собственный кадык подскакивает в горле, а язык присох к нёбу. — Ты уверен? — спрашивает он. — Я уверен, — отвечает Чимин. Юнги поджимает губы. — Ладно. Он старается слишком много не смотреть на лицо Чимина, когда стаскивает куртку с плеч, не потому, что пытается избежать мысли о том, что он собирается сделать (Юнги в порядке, его мозг немного отскакивает от стенок черепа, но в конечном счёте он в порядке), а потому, что Чимин довольно напряжён, и его полное слёз выражение лица делает с Юнги то, о чём он не слишком сильно хочет думать. (Нечто горячее и немного пьянящее шевелится в животе, пламя, которое обдаёт веером каждый раз, когда он втягивает воздух, заставляет его желать обернуть руки вокруг плечей Чимина и держать его крепко и никогда, никогда не отпускать.) Юнги трясёт головой и задерживает дыхание. Ему нужно сфокусироваться. Он накидывает свою куртку поверх плечей Чимина в тщетной попытке спрятать его запах… даже, если беты будут полностью не в состоянии учуять его, Юнги знает, что его запах будет очевиден для кого-то ещё. И не похоже, что Юнги собирается выебать Чимина в проклятой кладовке недалеко от одной из самых оживлённых закулисных площадок. Он натягивает капюшон на голову Чимина, протягивает руку и тянет молнию вверх до тех пор, пока она не находится чуть ниже подбородка Чимина. — Держи голову опущенной, — говорит Юнги, протягивая руку над плечами Чимина. У них обоих одинаковый рост (если что, Юнги немного легче, талия тонкая, а плечи у́же), но в этот момент Чимин сворачивается вокруг него, пригибает голову ниже и кивает в его грудь, а Юнги… это заставляет его чувствовать. Что-то. Он всё время хочет прижать Чимина к своей груди, вдохнуть запах его волос и запустить свои ладони… Юнги скрежещет зубами. Ему нужно взять себя в руки. — Пошли. — Он тянет Чимина ближе (самую малость), прежде чем его пальцы оборачиваются вокруг дверной ручки и прокручивают её. Крошечный чулан открывается в мир абсолютного грёбаного хаоса. Толкотня среди людей ошеломляюща… в отличие от изолированного маленького чулана, так только кажется, из-за чего Юнги должен постараться, чтобы удержать Чимина прижатым к себе. Он тянет его сквозь толпу, несётся сломя голову и задевает плечами каждого случайного прохожего, привлекая к себе редкие встревоженные взгляды, когда Юнги тащит их обоих к ближайшей лестничной клетке. Когда Чимин пытается поднять голову, Юнги надавливает ладонью на чиминов затылок и с силой тянет его вниз. Он знает, что должен сделать то же самое — должен уставить взгляд в пол, сделать хоть какие-то усилия, чтобы скрыть своё лицо. Но Юнги ничего не может поделать с тем, что держит глаза приклеенными к каждому чёртовому человеку, который обращает свой взор на них, держит уши навострёнными на волну шёпота, что поднимается за ними. Что-то горячее и беспокойное извивается в желудке, вьётся вокруг его позвоночника и ползёт по спине. Он обнаруживает, что его взгляд носится от лица к лицу, некоторые знакомые, некоторые — нет. Юнги крепко прихватывает Чимина к своей груди и задаётся вопросом, кто может почувствовать запах Чимина, а кто — нет… Он никогда не заморачивался, вспоминая нечто такое. Юнги ненадолго обнаруживает, что проклинает Намджуна, который, вероятно, знает статус каждого проклятого айдола, которого когда-либо встречал, несмотря на то, что сам не может почувствовать их запах… а вот Юнги: нос полностью забит ароматом грёбаной течки Чимина, сердце колотится в груди, а его глаза мечутся от одного лица айдола к другому… Юнги наклоняет голову Чимина вниз для большей надёжности, позволяя краям капюшона свисать на его лицо, и оба подходят к тем, кто напоминают состав VIXX… и, блять, Сокджин дружит с одним из них, не так ли? Юнги, чувствует, как вены действительно пульсируют на лбу, плечи напрягаются, когда один из них, тот, что с худой фигурой и тёмной кожей, поворачивается к нему и поднимает свою чёртову бровь… Он должен заставить себя оторвать взгляд. Юнги стискивает Чимина так крепко, что, должно быть, ломает плечи бедного паренька и ускоряет темп, не слишком задумываясь над тем, почему его сердце бьётся так сильно (гормоны, возможно, чертовски странные гормоны), чувствует, как вены готовы лопнуть (от напряжения, видимо), он не может представить, чтобы ослабить хватку вокруг плеч Чимина (потому что Чимин — его тонсен, и он просто… он просто…). Прохладный воздух с лестничной клетки бьёт в лицо, как если бы он умылся ледяной водой. Юнги пытается не мешкать, таща Чимина вниз по лестнице, но его кожа дрожит от потрясения и дыхание судорожно вырывается из него, когда оба стоят на маленькой бетонной площадке. Дверь лязгает позади них с глухим металлическим стуком. Нет толп людей, нет голосов, только собственное дыхание Юнги отдаётся эхом от стен. Проходит долгая минута. — Ты в порядке? — спрашивает Чимин. Его рука хватается за материал рубашки Юнги, а пальцы тянут ткань подальше от его кожи. Юнги глотает, протащив языком по сухому нёбу. — Ага. — Куда мы идём? — спрашивает Чимин, когда они начинают спускаться по лестнице. Голос у него чёткий, мягкий, заполняющий уши Юнги, когда эхом распространяется по лестнице. — На цокольный этаж. Юнги вздрагивает, когда делает шаг вперёд от площадки, ударяясь об одну из своих ног в движении. Запах Чимина уже начинает затоплять лестничную клетку, заползая в носовые пазухи и прямо в мозг Юнги, каждый раз, когда он делает вдох. — Здесь есть, эм, полуэтаж… — Его голос дрожит, голова кружится, и он чуть хорошо не знакомится с бетоном, когда спотыкается об одну ступеньку. Чимин — единственный, кто предотвращает падение, ловя его за руку. — Нам вниз. Юнги чувствует, словно его язык распух во рту. Он задаётся вопросом, куда делась его решимость… ибо ладони Чимина спокойно покоятся на его пояснице, а Юнги лишь потеет. — Ты в порядке? — Я в пррядке, — произносит Юнги. Пот скапливается на лбу, скользя вниз по краям лица вокруг основания. — Как ты… — У Чимина перехватывает дыхание в горле, когда Юнги ускоряется ещё больше, стараясь изо всех сил, чтобы как можно поскорее пройти лестницу. (Юнги даже не знает, что бы он сделал, если бы они оба на кого-нибудь нарвались, и в данный момент он не беспокоится об этом.) — Эм, знаешь об…? — Люди там много трахаются, — говорит Юнги. Он ощущает напряжение Чимина всем собой, его застывшие плечи, неуклюжее топанье ног, превратившееся в запинание. Юнги должен физически тянуть его за плечи, заставляя продолжать идти. — Оу, — произносит Чимин. Тихо и, вроде бы, нежно (может, только самую малость болезненно). Но большая часть нюанса ситуации теряется для Юнги в этот конкретный момент — он слишком занят, пытаясь понять, что будет делать, если там уже кто-нибудь будет, стараясь похоронить маленькую часть себя, что чертовски пульсирует от волнения. (От чего? От хотя бы, блять, Чимина, когда он отчаянии? Страдает? Когда он зависит от Юнги, полагаясь на него как на кого-то старше, кто знает, что он делает, кто сможет помочь, и это… это так мерзко, грёбаное отвратительное чувство, за которое Юнги ненавидит себя.) Он быстро проводит языком по своим губам, когда оба огибают угол последней лестницы. Плечи Чимина трясутся, и он держит голову пригнутой, когда они зависают перед массивной металлической дверью. — Здесь? — спрашивает Чимин. Действительно не задумываясь об этом, Юнги дёргает дверь, открывая, берёт Чимина в обе руки и перемещает их обоих через дверной проём. — Да, — отвечает Юнги. Его плечи потряхивает, сколь напряжённо он держится, когда двигается, чтоб закрыть за ними дверь. — Ты всё ещё уверен? Он не отпускает руку от того места, где она обхватывает Чимина. Его пальцы запутались в ткани его собственной толстовки, которая висела на чиминовых плечах… и, блять, это должно быть пугающим. Властным. Или, по крайней мере, неудобным. Так что он медленно, палец за пальцем, высвобождает его от хватки, делает шаг назад и захлопывает дверь, не поворачиваясь спиной к Чимину. Медленно, Юнги осматривает комнату. Он не знает, какова была первоначальная цель этой комнаты: полы сделаны из беловатого линолеума, который слезает там, где встречается со стеной, обнажая тёмно-серую штукатурку, а также здесь есть жалкая красная кушетка, которая изогнулась в центре комнаты. Юнги полагает, что что-то из этого кто-то использовал для хореографии в этом же самом месте, а теперь вещь оставлена гнить вместе с другими стульями, столами и остальной громоздкой мебелью. — Я… — произносит Чимин. Его руки сжимаются в кулаки по обе стороны. — Я уверен. Юнги делает шаг вперёд, молча подавляя искушение снова спросить Чимина, в порядке ли он… ибо он, на самом деле, выглядит не в порядке. Но не стоит ли Юнги просто… доверять ему? Чимин сам знает, что для него лучше, Чимин должен знать, чего он хочет. Юнги, как раз, был бы грёбаным мудаком, если бы повёл себя по-отечески, и не похоже, что он достаточно хорош в такого рода межличностной хуйне, чтобы действительно быть в состоянии сказать, что происходит с Чимином. Он не похож на… Хосока. Или Сокджина. (В тот момент, когда Юнги смотрит на трясущиеся плечи Чимина, ему в голову приходит мысль… Хосок вообще привёл бы его сюда? Или он просто позвонил бы их менеджеру и заставил Чимина отправиться домой?) — Хорошо, — говорит Юнги. Он кладёт руку на чужое плечо — Чимин, который всё ещё осматривает комнату, глубоко вдыхает, удерживая напряжение в плечах. — Что ж… Он обрывает себя, когда Чимин взрывается плачем. — Блять, — произносит Юнги. — Извини. — Чимин поворачивается к нему, в процессе спотыкаясь о собственные ноги. Он едва не впечатывается в Юнги, качнувшись перед его грудью и вплетая пальцы в низ чужой рубашки. — Я не… — Он не всхлипывает, когда говорит, просто поднимает одну руку от рубашки Юнги и вытирает текущие по щекам слёзы, умудряясь размазать подводку и густой слой туши по лицу. — Я не знаю, почему я плачу, прости… У Юнги дыхание в горле перехватывает и он не… не очень-то контролирует свою мимику, но чувствует, как его глаза широко распахиваются в панике, а плечи напрягаются, когда Чимин поглядывает на него, с силой останавливая себя от того, чтобы притянуть и крепко стиснуть Чимина в подавляюще близком подобии объятия… Чимин изгибается в талии от всхлипа, который сотрясает всё его тело. Юнги душит желание немного заплакать самому. — Давай просто… — Чимин всхлипывает. — Извини, я… Я постараюсь остановиться, я не… можем мы просто про… продолжить? Он не оглядывается на Юнги; его маленькие пальчики вплелись в рубашку Юнги, и, когда тот продолжает стоять там с напряжёнными плечами и застрявшими, как камень, в горле словами, Чимин просто пробирается пальцами по рубашке Юнги и по тазовым костям… Юнги перехватывает его запястья в свои руки, прежде чем тот успеет заговорить. Лоб Чимина врезается в солнечное сплетение Юнги, так как его встряхивает. — Ты плачешь, — произносит Юнги. — Я в порядке. — Но Чимин трясётся и дрожит, и Юнги довольно-таки уверен, что тушь обкапывает всю его рубашку наряду со слезами. — Просто давай. Покончим с этим, я в порядке. Юнги сглатывает. Чимин напрягается от хватки Юнги, как будто он хочет поднять руки вверх по его рубашке. Скользкая, тошнотворная дрожь быстро проносится по позвоночнику Юнги вверх. Он сжимает запястья Чимина. — Я, — произносит он, делая паузу, чтобы провести языком по пересохшим губам, — я не в порядке. Чимин вздрагивает. — Что…? — Просто… — Юнги хватает его за заднюю часть рубашки, тянет вверх и пихает его в сторону одного из стульев вдоль стены. — Просто сядь. Чимин, без особой суеты, приземляет свою задницу на стул, устремляя взгляд в пол, а его руки со шлепком обмякают на коленях. Вина пенится внизу живота Юнги. Он пытается смягчить свой голос, смягчить свои руки на плечах Чимина. Успокаивающе. Приятно. Юнги может сделать приятно. — Я не хочу трахать тебя, пока ты плачешь, Чимин. Несколько минут проходят в неестественной тишине. — Оу, — произносит Чимин. Юнги хмыкает, когда приседает, опираясь всем весом на пятки. Он едва ли не позволяет своим пальцам проследовать вдоль чиминовой руки (по рукаву своей собственной куртки, практически источающей этот сладкий, мускусный аромат, смешанный с юнгиновым) и мимо его запястья, по кончикам пальцев, что едва-едва выглядывали из-под рукава. Он уже подумывает о том, чтобы подержать Чимина за руку. Юнги стискивает челюсть. Он смотрит вверх, плотно сжимая губы вместе. Глаза Чимина покраснели, щёки все припухли, а взгляд очень прочно фиксирован на полу — выражение его лица на самом деле не совсем похоже на одно из чонгуковских, когда тот забывает контролировать своё выражение лица, как будто у него экзистенциальный кризис. (У него вполне может быть небольшой мини-экзистенциальный кризис. Юнги закусывает губу.) Чимин прерывает ход мысли Юнги громким, мокрым хлюпаньем. — Это просто… — говорит он, поднимая руку, чтобы вытереть нос. — Это отстойно. Юнги проводит языком по губам. — Да? — спрашивает он. Полсекунды спустя он хочет поднять руку и ударить себя по лицу: он не должен был формулировать это как вопрос. Очевидно же, что хреново. Юнги не может представить течку в такое чертовски неподходящее время… Ладно. На самом деле, может. (Его разум возвращается в прошлое, когда, будучи четырнадцатилетним, с двумя родителями бетами, он не знал чего ожидать от своего первого гона в тринадцать лет, вспоминает, как закрылся в туалете в школе, скорчился на грёбаном полу и, обхватив себя руками, пытался продумать план действий вместе с намертво зажатым телефоном в ладони, пытаясь осознать абсолютное, блять, унижение, трогая себя в общественном туалете. У Юнги никого не было.) Чимин прокручивает пальцы в материале своих штанов, сутуля плечи. Делая себя меньше. Юнги поворачивается, хватая ближайший стул и перетаскивая его к Чимину рядом. Дерьмовые металлические ножки скребут по линолеуму, покрывавшему пол, с таким шумом, что Юнги захотелось выцарапать собственные уши. Он говорит, не задумываясь. — Расскажи. Чимин — наконец-то — обращает свой взор в сторону Юнги и моргает. — Что? — Скажи, что думаешь. Юнги наклоняется вперёд, опираясь локтями на колени. Он не знает, из-за того ли, что это удобное положение для его мышц, которые всё ещё болели от всех танцевальных практик, которыми были забиты последние несколько недель, или из-за желания уткнуться носом в шею Чимина и вдохнуть, стучащее где-то в задней части черепа, но… он не слишком об этом задумывается. — Я… — начинает Чимин. Юнги сплетает свои пальцы вместе, заставляя себя медленно вдыхать и выдыхать на счёт семь. Его сердце колотится в груди, а его разум в беспорядке — он не знает, что он делает, не знает, что он должен делать, он не может отвлечься от мыслей о мокрых, маленьких и покрасневших глаз, или какого хуя Чимин из всех людей позвал Юнги. — Это отстой. Юнги собирается закатить глаза, отпустить едкий комментарий о том, что Чимин уже сказал это… но тот опережает его. Он отбрасывается плечами на спинку стула так резко, что его быстро и легко относит на несколько дюймов назад по линолеумному полу. — Я просто… — Он резко вдыхает. — Я потный, и я н-не могу перестать трястись, и я не знаю, почему я плачу, но я не могу, кажется, блять, остановиться… — Голос Чимина слёзно надламывается, и он вынужден на мгновение остановиться, чтобы взять себя в руки, перед продолжением. — А я просто… Я не хочу пропустить это выступление, и мне действительно нравились эти брюки, и я уверен, что теку… что они все протекли слизью, и… Он шмыгает носом, поднимая руки к лицу и вытирая глаза. Когда он убирает ладони, то больше похож на панду, чем на что-либо ещё. Юнги заглушает смешок. — Они, наверно, испорчены. Юнги сжимает губы вместе, выпрямляясь. Он на самом деле не знает, как справиться с… с чем-то таким, но знает, что сказать на это. — Ты расстроился из-за брюк? — спрашивает он. Чимин смотрит на собственные колени, его нижняя губа оттянута, и Юнги довольно уверен, что тот непроизвольно их выпячивает. — Нет, — бормочет он. Звучит немного жалко, немного плаксиво. Юнги вспоминает, какое конкретно выражение делает Чимин, когда кто-то говорит ему нечто слегка чёрствое, а потом смеётся, без последующей за этим похвалы или утешительного похлопывания по спине. Спустя долгий момент Чимин хмурит брови. — Да. Юнги хихикает. Взгляд Чимина становится выше в доли секунды, резко и внезапно. Его губы слегка разделяются, — как в мягком, тихом виде восклицания, — прежде чем края губ скривятся в улыбке, и он взрывается хихиканьем. — Это… это вроде бы нелепо, да? Юнги чувствует, как смех бьёт ключом из низа живота. Он всё ещё может разглядеть слегка тёмные дорожки, вспыхнувшие на щеках Чимина, где основание было лишено слёз, глаза всё ещё слегка воспалены от того, настолько сильно он плакал, щёки опухли и краснели багровыми пятнами. И он улыбается, вместо того, чтобы дуться, всасывать свою нижнюю губу или смотреть в сторону, когда на глазах наворачиваются слёзы. Когда он делает это, то его щёки до такой степени поднимаются, что почти закрывают глаза, он хватается за свой живот и судорожно выдыхает нечто похожее на: — Моя первая течка на публике, когда мы, блять, вот-вот выступим, и всё, что я могу… все, о чём я могу думать, — мои ебучие брюки. Первая реакция Юнги — смех; при мысли о том, что Чимин расстроился из-за своих грёбаных брюк, когда он в этой ситуации, из всех ситуаций, при том, что Чимин только что выругался дважды в одном предложении, и Юнги честно не может вспомнить последний раз, когда услышал, что Чимин делал это… А потом он останавливается. — Твоя первая? — спрашивает он. Плечи Чимина напряглись, а смех обрывается так же неожиданно, как и начался, и Юнги… ну, он отчаянно хочет, чтобы он ничего не говорил. Он хотел бы, чтобы Чимин продолжал смеяться. — Я имею в виду… — начинает Чимин. — Да. — Его кадык подпрыгивает в горле, когда он глотает. — Я не… К тому времени, как мы дебютировали, у меня её ещё не было, так что они просто… посадили меня на подавители. Он поднимает руки, чтобы растереть щёки… не смахнуть слезу, а сознательно, словно он пробует запихнуть свои щёки обратно в лицо. Юнги протягивает руку и перехватывает чиминово запястье, даже не думая об этом. — Прекрати это, — говорит он. — Ты отлично выглядишь. И, может быть, он должен сказать что-то; обернуть руки вокруг плечей Чимина и позволить ему выплакаться, как Сокджин, или выразить сочувствие, насчёт того, насколько это, должно быть, отстойно в первый раз Чимина, как Хосок, или основательно поговорить с Чимином и помочь ему принять разумное, блять, решение, как Намджун. У Юнги нет никаких дебильных шуток или того физического взаимопонимания с Чимином, которое есть у Тэхёна, даже нет идиотских, упоротых лиц, которые сделал бы Чонгук в ответ на каждую грёбаную вещь, что вылетела изо рта Чимина за последние десять минут… (На задворках разума, Юнги в очередной раз удивляется, почему, блять, Чимин позвонил ему. Из всех людей.) Вот, что есть у Юнги: Он смягчает хватку на чиминовых запястьях… достаточно, чтобы Чимин мог отстраниться, если бы захотел, но тот только обвивает пальцами его запястье и крепко хватается, глядя вниз на их переплетённые руки. Его ресницы, ещё мокрые от слёз, касаются скул, когда он моргает. — Извини, я всё ещё… плачу. — Всё в порядке, — говорит Юнги. Он смотрит на Чимина, моргая в течение долгого, долгого момента, прежде чем открывает рот и говорит: — Один раз… Хватка Чимина сильнее стягивается вокруг его запястья, он не сводит пристального взгляда с собственных коленей, и Юнги никогда не был хорош в сопереживании, но, на мгновение, он ставит себя на место Чимина, вспоминает, как его кишки выворачивало в первый раз, когда у него начался гон, вспоминает ощущение чистой, неподдельной паники, помнит, что был напуган, растерян и абсолютно, блять, подавлен, помнит, как ненавидел себя… Юнги прочищает горло. — Один раз, когда мне было вроде бы четырнадцать, у меня начался гон, когда я был в доме у друга. Чимин сопит, глядя на Юнги. Обычно, между ними не было бы такой разницы в высоте, особенно, когда они сидят, но Чимин настолько сгорбил свои плечи, что чувствует себя маленьким рядом с ним. Подсознательно, Юнги оборачивает руку по плечам Чимина, но вовремя одёргивает себя. — Да? — спрашивает Чимин. — Да, — отвечает Юнги. — Это, ээ… Он старается отыскать смех где-то внутри себя, копаясь внизу живота, и возвращается с чем-то, что не кажется таким же унизительным, как он себя ощущает. — Я заперся в его ванной и позвонил своей маме, но она… она не могла добраться туда за двадцать минут, или около того. — Юнги чувствует комок в горле, и он действительно хочет заставить Чимина смеяться, хочет, чтобы Чимин думал, что это смешно, а не жалко или унизительно. Юнги не помнит, когда последний раз рассказывал кому-то эту историю. Он не думает, что когда-либо рассказывал её. — И я… блять, мне было четырнадцать, и я думал о том, как бы проковылять через грёбаную гостиную друга, попрощавшись с его родителями, с огромным, блять, стояком, и я… Чимин пялится на него широкими, любопытными глазами. Юнги сжимает губы вместе. — Я обкончал тому парню всё зеркало. Спустя долгое мгновение он лишь вспоминает добавить улыбочку в конце этого заявления — смешно, он должен был быть забавным. Юнги готов встать и ударить себя в лицо ножом, когда губы Чимина наконец-то изгибаются в свойственной им манере. — Ты… — начинает он, на секунду оглядываясь, прежде чем вернуть взор обратно к Юнги. И, когда он поворачивается, Юнги видит, как его глаза сверкают, а губы изгибаются в недоверчивой улыбке. — Ты сделал что? На этот раз, когда Юнги ухмыляется, это честно. — Позволь мне сказать тебе, — говорит он, проводя одной рукой по рту. — Ты не испытывал должного смущения, пока не потратил десять минут на оттирание зеркала почти незнакомого чела от собственной кончи. И Чимин хихикает, обнимая себя руками и раскачиваясь вперёд, — это восхитительная вещь, которую он делает всякий раз, когда смеётся. Юнги замечал, как их фанаты ранее отмечали, что, когда он смеётся, иногда он так низко пригибается, что его голова выходит из кадра, хватаясь за живот и улыбаясь настолько широко, что его щёки давят на глаза, превращая их в полумесяцы. (Юнги понимал фанатов, которые говорили, что улыбка Чимина может осветить всю Вселенную. Это не то мнение, с которым Юнги не согласен.) — Гоны — отстой, — произносит он. Чимин продолжает хихикать вновь… это не очень смешно, вероятно, просто нервная энергия любым возможным способом бьёт из Чимина. Но Юнги действительно не заботится о том, чтобы быть смешным. Он заботится о том, чтобы заставить Чимина смеяться. Он не ждёт, когда парень придёт в себя, до того, как продолжить. — На мой школьный выпускной… Чимин обрывает его. — О, нет! — произносит он. Слова почти неразборчивы сквозь хихиканье. Юнги чувствует, что его собственные губы дрогнули, его пальцы вонзаются в противоположную сторону стула Чимина. — На моём выпускном в старшей школе, — повторяет он, — я помню, что они заставили нас сидеть на этих стульях, а директор нашей школы всё, блять, говорила и говорила. — Он тянет одну руку поверх глаз, мысленно готовя себя рассказать остальную часть истории. Он не совсем уверен, что сможет посмотреть Чимину в глаза. (Но на самом деле… любое количество унижений — терпимо, если оно облегчит Чимину жизнь, верно? Даст Чимину знать, что он не одинок?) — И я не знаю, что за хуйню она говорила, но я просто… я не мог спокойно сидеть, я вспотел настолько, что почувствовал, как пот впитывается в мою мантию. Он делает глубокий вдох, немного горбит плечи и закрывает глаза. — И к тому времени, как я, блять… понял, что у меня начался гон, было слишком поздно. Я уже провонял и мог видеть своих одноклассников, оглядывающихся, как будто… фу, все, кто мог чувствовать запах, знали, что что-то случилось… Чимин наклоняется, его губы слегка разделились и мерцали от слюны. Юнги ощущает, как его рот пересыхает, нечто примитивное и глубоко сидящее взбудораживает его внутренности. Запах течки Чимина — который угаснул в сносный вид белого шума — бьёт его по-новой. — Что ты сделал? Юнги облизывает свои губы, отводя взгляд от Чимина и направляя его в угол комнаты на очень долгое время. Периферийным зрением он перехватывает то, как Чимин наклоняется ещё дальше. Юнги будто делает паузу, чтобы усилить напряжённость истории, а не сдержать собственные проклятые гормоны. Он причмокивает губами. — Притворился, что не знаю, что происходит. Чимин гогочет, а Юнги продолжает. — Не было похоже, что я собирался встать посреди всего этого, чёртовы одноклассники оглядывались, типа «у какого ублюдка начался гон в середине нашей выпускной церемонии?», так что я просто… — он обрывает себя, пожимая плечами. — Посмотрел вокруг типа «у какого ублюдка начался гон в середине вашей выпускной церемонии?» — заканчивает Чимин. Юнги сжимает губы вместе. — Агась. Чимин смеётся. — Так что думай об этом также, — говорит Юнги, выпячивая грудь от притворной бравады, — могло быть и хуже. — Ну, — говорит Чимин, — думаю, эта ситуация… — Мой узел постоянно застревал в мастурбаторе. Чимин смотрит на него, разинув рот. Юнги прилагает все усилия, чтобы сохранить собственное выражение лица ровным. Он поднимает брови, и края его губ приподнимаются, типа, ему хватило смелости переплюнуть Чимина, а Чимин… — Хорошо, хён, хорошо, у тебя всё ещё хуже. — Чимин хихикает, качаясь так далеко вперёд, что его лоб находится в нескольких сантиметрах от коленей Юнги. — У тебя всё намного хуже. Юнги выпячивает грудь, выпрямляясь и ворча одним из своих самых лучших ворчащих старческих голосов: — Ты чертовски прав. Смех Чимина мог, вероятно… Юнги не знает. Вылечить рак, или ещё какое-нибудь нелепое дерьмо. Когда приступ хихиканья наконец-то подходит к концу, Чимин склоняет голову на юнгиново плечо, а его пухлые маленькие пальчики запутались в низу рубашки Юнги. Нежность разрастается в горле Юнги. — Чимин… — говорит он. — Если хочешь, я сделаю это для тебя. Я не возражаю. — Он кладёт руку на голову Чимина, ероша его серебристые волосы. — Нет ничего постыдного в уходе. Никто не будет злиться. — Он сглатывает. — Меньше всего — я. — Я знаю, — отвечает Чимин. Его голос звучит тихо и негромко. Сомневающимся. Юнги впивается кончиками пальцев в кожу головы Чимина чуть более грубо, чем должен был. Проходит долгое время, прежде чем Чимин спрашивает колеблющимся голосом: — Юнги? Юнги не выражает недовольства по поводу отсутствия почтения. — Да? — Ты когда-нибудь… — Чимин сглатывает. Юнги может почувствовать своим плечом, как кадык Чимина движется вверх-вниз. — Ты когда-нибудь приводил сюда кого-нибудь… раньше? Юнги хмурится, немного откидываясь назад, когда слышит, как голос Чимина надламывается. Но Чимин просто следует за ним, прижимаясь лбом к груди Юнги, почти сваливаясь со стула, когда тот в конечном счёте сдаётся. Он полагает, что это всё гормоны, или что-то ещё… должно быть приятно для Чимина. Быть тронутым. — Нет, — произносит Юнги. — Я просто нечаянно подслушал людей, говорящих об этом. — Меж его бровей пролегает морщинка, а губы хмуро изгибаются. — Почему…? — Тогда давай сделаем это. Юнги действительно не знает, каков смысл вопроса Чимина… не знает, почему тот спросил его об этом в первую очередь, не знает, почему Чимина это заботит. Но Чимин отталкивается от груди Юнги и смотрит ему прямо в глаза, с некоторым доверием, которое лишает лёгкие Юнги воздуха, и… Ему не нужно ничего другого. — Хорошо, — говорит Юнги. — Хорошо.

***

В конечном итоге, они оба оказываются на жалкой красной кушетке. Чимин задыхается и прямо-таки извивается от течки. Юнги пытается не слишком думать о таинственных разводах, которые видел на обивке, прежде чем они покрыли их своими телами. Юнги в самом деле не должен был удивляться. Он старается не думать о людях, которые, вероятно, раньше занимались сексом на этом самом диванчике. Вместо этого он фокусируется на Чимине. Чьи колени обхватили талию Юнги, ладони плашмя прижались к его груди, бёдра ёрзали по юнгиновым. Чимин. Чимин, у которого течка, и он сверху. — Эта позиция — подходящая? — спрашивает Юнги. Они оба до сих пор в одежде, но Юнги не может… не может себе представить не переговорить заранее с Чимином, не может вообразить, чтобы торопиться в таких вещах. Не может представить, сделать с Чимином что-то, что было бы неприемлемо для него. — Я считаю, поскольку, это твой первый раз… — Чимин заливается румянцем, как только Юнги говорит это. Юнги не может не думать, что это абсолютно бесценно. — А у тебя крепкие бёдра, верно, Чимини? Он слегка похлопывает чиминово бедро одной рукой и притворяется, что у него нет никакой примитивной реакции на звук кожи на коже, даже когда она притуплена тканью брюк Чимина. — Да, — отвечает Чимин. Он, кажется, светится из-за похвалы, и Юнги прикусывает губу вопреки желанию сказать Чимину, что он красивый, что он прекрасный, что каждая его часть чертовски совершенна… Юнги затаивает дыхание. Всё это просто… болтливые гормоны. Вероятно. Он оставляет свою ладонь прижатой к бедру Чимина. — Хочешь поцеловаться? — бормочет он. — Да, — задыхается Чимин. Юнги удивляется тому, как быстро он ответил, как легко это кажется… вплоть до того момента, когда Чимин наклоняется и сминает своими губами губы Юнги. Нечто вроде небрежного, разрозненного поцелуя. Юнги может сказать, что у Чимина не так уж много опыта (он не совсем знает, как надо двигать губами, действительно не открывает нормально рот, пока Юнги не подсказывает ему, как сделать это), но это… это мило. Он подпирает одним локтём подлокотник дивана над головой Юнги и неуверенным движением подводит другую руку, чтобы удержать щёку Юнги в своей ладони. Есть нечто жаркое, что заставляет Юнги спешить, что-то отчаянное и нуждающееся скребётся внизу живота, но что-то совершенно противоположное тому, как касается его Чимин, как держит его. Это заставляет Юнги чувствовать… словно он где-то ещё, закрывая глаза. Заставляет его хотеть не спешить. (Заставляет его хотеть дать Чимину всё, что он заслуживает из траха… что, ну. Чтобы это не было просто еблёй. Он хочет дать Чимину простыни, усыпанные розами, и приятное шипение шампанского, хочет отдать ему всё время в мире, хочет, чтобы Чимин знал, насколько он чертовски ошеломителен.) Юнги всасывает нижнюю губу Чимина в рот. Его размышления становятся очень… странными. Всё же, он не был рядом с течной омегой в течение долгого времени. Юнги считает, что это странная гормональная реакция… или что-то такое. Он в порядке. Он в самом деле в порядке. Чимин выдыхает в его рот, когда Юнги впивается зубами в его нижнюю губу, извивается на коленях Юнги, когда тот скользит одной рукой по затылку Чимина, и… ох. Юнги может почувствовать смазку Чимина, горячо просачивающуюся по небольшой полоске его собственной кожи, обнажённой, когда его рубашка задралась. (Ему почему-то приходит в голову, что Чимин, по сути, вероятно, испортил свои брюки.) — Хён. — Едва слышное дыхание Чимина влажно ложится на губы Юнги, когда он говорит, отстраняясь достаточно далеко, чтобы выговориться, умоляюще и нуждаясь, и его тон просто заставляет Юнги становиться чертовски диким… — Всё хорошо, — произносит Юнги. Он прижимается к затылку Чимина, вновь соединяя их губы. Он целует Чимина… не мягко, но и не грязно. Он целует Чимина крепко, медленно и тщательно, скользя языком вдоль нижней губы Чимина и линии зубов, в то время, как двигает руку вверх по задней части чужой рубашки. Когда Чимин отрывается, Юнги задыхается. — Всё в порядке, — говорит он. А затем, прижав ладонь к выгнутой пояснице Чимина: — Если хочешь остановиться, то просто… просто скажи, это не такое уж и большое дело или… Чимин обрывает его скулением, подталкивая себя достаточно далеко, чтобы впутать пальцы в рубашку Юнги. — Я знаю, хён, всё в порядке, давай просто… — Он дёргает рубаху Юнги вверх, достаточно далеко, чтобы обнажить его живот; кожа вспыхивает ярко-красным от щёк и вплоть до шеи. — Покончим с этим. Юнги обвивает пальцами поясницу Чимина, ощущая подушечками пальцев сильные линии мускул и выступы позвоночника Чимина. — Иди сюда. Он скользит ладонью по изгибу позвоночника Чимина, медленно прижимая его к Юнги. Юнги приходит в голову, что, возможно, ему не следует делать это, следует позволить Чимину задать темп, но Юнги… он вдыхает и целует Чимина в уголок рта, позволяя запаху чиминовой течки осесть в своих лёгких, прежде чем пройтись поцелуями вдоль его щеки и челюсти. Нечто особенное трепещет в низу живота Юнги, в то время, как пульс Чимина трепещет по коже губ Юнги. Он задерживается далеко от тепловой железы… удобно расположившейся прямо под кожей на несколько дюймов под зубами Юнги. Юнги не хочет, чтобы Чимин получил грёбаный сердечный приступ, когда он откроет свой рот и вопьётся зубами в его кожу. То, как стонет Чимин перед ним, — чертовски божественно. Звук выливается из его рта, однако всё его тело вовлечено: лёгкие вибрируют, мускулы сжимаются, а пульс подскакивает в горле. Юнги выдыхает через нос, дыхание изгибается вдоль шеи Чимина. — Хён, — выдыхает Чимин. — Не оставляй никаких следов. — Я знаю. — Юнги мурлычет, когда отстраняется, уделяя всего секунду, чтобы быстро провести языком по месту пульса Чимина, прежде чем обвить пальцами одной руки его талию. Он двигается мягко, нежно, поскольку даже с закрытыми глазами Юнги не может, блять, забыть, насколько шедеврально тело Чимина… и сжимает. Его большой палец впивается в мягкую выемку чуть выше тазовой кости. — Я знаю, всё хорошо. Чимин часто и тяжело дышит, его лоб преобразует в полом подлокотнике дивана скрипучий стук! — Спасибо. Юнги знает, что Чимин благодарит его не за не оставленные метки, а за нечто большее, нечто более широкое. Он жмётся поцелуем в ушную раковину Юнги… посылая дрожь, трепетом проходящую вдоль позвоночника Юнги. — Спасибо тебе. Юнги гудит. — Без проблем, — произносит он. Потому что это действительно никак не проблема. Не вопрос. Юнги давно не спал с кем-то и, если он может… если он может помочь Чимину, переспав с ним, то убьёт двух зайцев одним выстрелом. (Он игнорирует то, как от этой мысли поднимается комок в горле.) Юнги незаметно скользит двумя руками по бокам тела Чимина, вдоль углубления талии, рёбер и сильных линий лопаток. Ткань чиминовской рубашки задирается вокруг запястий Юнги, и он не может, кажется, отвести оттуда глаз. Сначала — мягкая полоска живота над поясом и резкий подъём тазовых костей Чимина, а затем — нежный наклон его животика и маленькое углубление пупка, прежде чем Юнги смотрит на небольшие участки мышц над рёбрами Чимина и тёмные небольшие кончики сосков. У него пересыхает во рту. — Могу я снять это? — спрашивает Юнги. Чимин кивает, настолько плотно сжимая свои губы вместе, что его щёки начинают надуваться. Он держит свои руки вверху, чтобы Юнги мог снять с него рубашку. Что идёт довольно гладко — Юнги просто, блять, влюблённо глазеет на толстые линии бицепса Чимина и милый, небольшой изгиб его локтя — до тех пор, пока он не понимает, что слишком короток, чтобы смочь подняться достаточно высоко, чтобы содрать эту рубашку с Чимина. — Спустись ниже, — говорит он, дёргая за чиминову рубашку, пока тот не опускает руки и Юнги может сорвать вещь с рук Чимина и бросить её за спинку дивана. Когда Юнги оглядывается на лицо Чимина, тот улыбается. — Заткнись, — говорит Юнги, скользнув пальцами вокруг бёдер Чимина. — Я ничего не сказал, — отмечает Чимин. — Слышал, как ты, чёрт возьми, думаешь, — бормочет Юнги. При нормальных обстоятельствах в его голосе могло быть больше злобы, преимущественно раздражительность, но… он считает, что трудно справиться со всем тоном, когда его ладонь прижимается к животу Чимина. (Не поймите Юнги неправильно, он видел грудь Чимина много раз. Фактически, он видел бо́льшую часть тела Чимина достаточно раз, что мог бы, вероятно, определить парня на ощупь в темноте. Вы живёте с кем-то достаточно долго, вы видите их голыми, и так оно и есть, но… здесь нечто другое в отношении неслучайной наготы, зная, что Чимин снимает одежду для Юнги и что Юнги разрешено прикасаться…) Юнги сжимает челюсть. Он не тратит слишком много времени на изучение собственных мыслей в этот конкретный момент, но звучало погано. Чимин обнажён не для него, а потому что он… он должен быть. — Ты тоже, — говорит Чимин, дёргая концы рубашки Юнги. Юнги прокашливается. — Верно. Он без долгих раздумий просто позволяет Чимину стянуть свою рубашку через голову и бросить её где-то позади него. Он действительно не очень думает о том, как глаза Чимина широко распахиваются, его бёдра качаются на бёдрах Юнги, а зрачки расширяются. Что довольно трудно понять с такими тёмными глазами. Но когда он наклоняется и прижимает свои губы к челюсти Юнги, легко разобрать, как его зрачки овладевают радужной оболочкой, почти тревожно широкие. Юнги полагает, что это, вероятно, реакция гормонов. Из-за гормонов происходит много странного дерьма. — Юнги-хён, — бормочет Чимин. Он давит жадным поцелуем на нежную, мягкую кожу прямо под челюстью Юнги. (Ещё один способ, с помощью которого Юнги может сказать, что у него не так уж много опыта — он просто имитирует то, что Юнги делал для него. Что… мило. Привлекательно, в некотором роде.) — Ты уверен…? Чимин замирает, позволяя всему телу качнуться вперёд. Юнги может почувствовать, как его сломанный зуб прижимается к коже прямо под ухом. — Да? — напоминает он через мгновение. — Ты уверен, что не против? — Юнги слышит это, когда Чимин глотает, хрипло и нервно. — Я не, типа… давлю на тебя или что-нибудь ещё? — Что? — спрашивает Юнги. — Нет. Он обнимает рукой талию Чимина и сжимает… через мгновение Юнги понимает, что это, в своей основе, объятие. Несмотря на то, что он признаёт, что такой настрой своего рода разрушил тот факт, что Чимин немного взбрыкивает вперёд на живот Юнги, когда тот немного сжимает его, и Юнги может почувствовать, как головка чужого члена задевает за пупок сквозь ткань чиминовских брюк. Это заставляет чувствовать меньше, чем объятие и больше похожее на… странное сексуальное объятие. Юнги старается не слишком много об этом думать. Чимин изворачивается, отодвигаясь от рук Юнги, будто делая какую-то тщетную попытку удержать Юнги от ощущения, что его член прижимается к его животу. Но Юнги только легонько улыбается себе и прижимает Чимина крепче, тыкаясь носом в его плечо. — Всё хорошо, — говорит Юнги. И он не знает, говорит ли он о том факте, что Чимин твёрд, или о том, что Чимин попросил у него помощи, или… без разницы. Он просто знает, что всё в порядке. Проходит долгое мгновение, прежде чем Чимин отвечает. Его бёдра ослабляются по животу Юнги, а руки вьются по его плечам. — Хорошо, — говорит он. — Всё хорошо. Юнги урчит в ответ. — Мы не должны спешить, — говорит он. — У нас достаточно времени. Чимин кивает в плечо Юнги. — Верно, — отвечает он. — Хорошо. Ещё минута проходит в молчании… это не совсем компанейская тишина или тот тип, что заставляет Юнги чувствовать будто он задыхается, но где-то посередине. Сносное. Нейтральное молчание. Юнги выводит узоры на пояснице Чимина. — Ты когда-нибудь делал это раньше? Чимин хихикает, один небольшой вздох полусмеха сотрясает его тело в тех местах, где он прижимается к Юнги. — Спонтанный жаркий секс в заброшенном подвале музыкального зала? Не могу сказать, что было. Юнги убирает свою руку достаточно далеко, чтобы шлёпнуть Чимина по бедру. — Ты знаешь, что я имею в виду. — Нет, — отвечает Чимин. Когда он вдыхает, Юнги чувствует, как его грудь прижимается близко к его груди, горячую и пропитанную потом кожу. — Нет… ммм, — он делает долгую паузу, дыхание учащается, становясь небольшим пыхтением рядом с ухом Юнги. — Однажды девушка сделала мне минет в туалете для инвалидов в старшей школе, но это, э-э… на этом всё. Юнги хихикает. Вероятно, он не должен этого делать, на самом деле, он должен относиться к этой ситуации с большей осторожностью, но… — И ты решил перейти от этого к анальному сексу с парнем, который тебе даже не нравится? Юнги продолжает смеяться, даже когда Чимин отталкивается задней стороной ладоней, хмурясь на него. — Ты нравишься мне, хён. Юнги чувствует себя сдувающимся, как пробитый воздушный шарик. — Это не… Это не то, что я имел в виду, Чимин-и. Не похоже, что первый раз Юнги тоже был прогулкой в парке… на самом деле, большинство его ранних сексуальных переживаний были вполне себе смущающими, гигантская грёбаная череда неразберих, которые заставляют щёки Юнги гореть, а его пальцы поджиматься всякий раз, когда он думает о них. Он не хочет такого для Чимина (хочет, чтобы первый раз Чимина, первый правильный раз, был с кем-то, с кем он действительно хочет заняться сексом, и был бы выбран независимо от спонтанной течки), но в то же время… не будет ли Юнги мудаком, если поступит так, будто знает, что для Чимина лучше? Как будто Чимин не смог сделать свой собственный грёбаный выбор? Но прежде чем Юнги ещё больше себя запутает, Чимин прерывает его. — Пофигу, — говорит он. Его брови хмурятся, а губы сжимаются в тонкую линию. — Давай просто продолжим. И вот так же он дёргает за молнию на брюках Юнги, пухлые пальчики проскальзывают под пояс его джинс… — Воу! — вздрагивает Юнги. Он не думает о том, как глупо это звучит, пока через несколько секунд после того, как слово уже слетело с его губ, слишком сосредоточенный на том, чтобы схватить запястья Чимина. — Давай не… Он обрывает себя, когда видит выражение на лице Чимина, обиженное и разочарованное, а глаза морщатся по краям, словно он снова начнёт плакать… — Давай только помедленней, Чимин-и, ага? — просит Юнги. — Мне нравится медленно. Проходит мгновение, напряжённое и нагруженное всякими подтекстами, что Юнги не знает с чего начать, чтобы проанализировать, но Чимин хмурится и говорит: — Хён? — Да? — отвечает Юнги. — Я знаю, что ты старичок, но мне было тяжело, как бы, полтора часа, может, мы могли бы… Юнги расплывается в улыбке. — Хорошо, хорошо, мы можем продолжить немного быстрее, всё в порядке. Он скользит руками вверх по бокам Чимина, над плоскостью спины, прежде чем опускается вниз и ведёт ладонью по изгибу задницы. Он действительно не думает, бормоча «мокро», про себя, когда тянет свои пальцы через пятно, которое начинает собираться на поверхности ткани какой-то странной плёнкой. Чимин тут же застывает. — Извини! — Ах, не извиняйся, — говорит Юнги. Он втирает круги в бедро Чимина большим пальцем. Чимин отвечает только безмолвным видом, кряхтя, зарываясь носом в шею Юнги. Юнги глотает, цепляя пальцами пояс брюк Чимина. — Хочешь снять их? — спрашивает он. Чимин делает резкий небольшой вдох, и… его лицо скрыто в плече Юнги, поэтому невозможно сказать был ли это шок или возбуждение, или нечто совершенно другое. — Хм, — говорит Чимин. — Ты первый. Юнги ворчит. — Я не хочу первый. — Хён! — протестует Чимин, сворачиваясь так сильно, как только может, оставаясь прижатым к Юнги. Его пальцы цепляются по коже Юнги. — Я видел тебя обнажённым много раз, Чимин-а. Чимин поднимает голову от груди Юнги, чтобы свирепо взглянуть на него. — Я видел тебя обнажённым много раз раньше. Язык Юнги мелькает над его губами. — А ты прав, — признаёт он. Он думает о том, как уязвимо должен чувствовать себя Чимин. (Юнги помнит, как отчаянно старался не прикасаться к себе в туалете в школе, помнит, как ему хотелось выдрать свои глаза из глазниц и содрать кожу с лица, когда учительница высунула голову, чтобы спросить, что случилось, и Юнги должен был заставить свой рот сформировать слова: «у меня гон».) — Хотя, я всё ещё не хочу быть первым. Чимин стонет, позволяя лбу оторваться от грудины Юнги. — Юнги, — стонет он. Юнги нерешительно мнётся. Он правда… правда не должен был быть настолько мудаком, как сейчас. — Никто из нас не сможет раздеться в этом положении. Чимин наклоняет голову, выглядывая из-под груди Юнги и оценивающе поднимая одну бровь. — Да? — Поэтому мы должны просто встать и снять наши проклятые штаны, а затем вернуться обратно. Это не сексуальное предложение. Чёрт, от этих слов у Юнги от неловкости пальцы на ногах загибаются, а кожа зудит от стыда, но, тем не менее, Чимин краснеет. — Хорошо, — соглашается он. — Звучит… справедливо. Это ужасно неловко, когда они вдвоём поднимаются с кушетки, намеренно не смотря друг другу в глаза. У Юнги и раньше был секс… много раз, особенно до того, как он стал стажёром BigHit, но за всю жизнь он не может припомнить, чтобы было так неловко, не может припомнить, как отчаянно желал избежать глаз другого человека. Его грудь сжимается, и сердце у него болит, пока он теребит ремни и смотрит в пол, глядя на Чимина только тогда, когда тот говорит. — Юнги-хён? — спрашивает он. Юнги поворачивает голову в сторону, достаточно далеко, чтобы видеть выражение лица Чимина краем глаза. — Да? — Это… изменит… наши отношения? Юнги гудит. — Полагаю, да. Чимин обращает свой взор обратно в пол, грудь быстро вздымается от быстрых, горячих вздохов. — Ох, — говорит он. А Юнги… он чувствует, что что-то болезненное и сентиментальное шевелится в его животе. Он придвигается чуточку ближе к Чимину, так что их плечи соприкасаются. — Хотя, я не должен быть плох, — говорит он. (Честно говоря, по опыту Юнги, секс почти всегда всё ухудшает, но… не всегда.) Чимин облизывает губы, пальцами подцепляя пояс брюк. — Ты думаешь, это может быть хорошо? — спрашивает он. — Типа, изменяет ситуацию в… лучшую сторону? — Возможно, — отвечает Юнги. В горле комок, от которого он, похоже, не может избавиться, зуд в глазах, который никак не проходит, сколько бы раз он не пытался его сморгнуть. — Никогда не знаешь. Чимин прикусывает нижнюю губу. Что-то обнадёживающее мелькает на его лице. — Верно, — говорит он. — Никогда не знаешь. Он бросает взгляд на Юнги из-под ресниц, голова всё ещё наклонена в нервозности или стыдливости, или ещё чём-то, что он может чувствовать… и Юнги не думает, скользя ладонью под подбородком Чимина и откидывая его голову вверх, просто знает, что он не хочет, чтобы Чимин чувствовал что-то из этих вещей, просто знает, что хочет, чтобы Чимин чувствовал себя любимым, ценным и красивым. Он тоже особенно не задумывается, прежде чем наклониться и поцеловать Чимина. Оба расходятся с одинаковым румянцем. — Извини, — говорит Юнги. Он внезапно осознаёт, что одна его рука прижимается к щеке Чимина, а другая задержалась на его спине. — Всё нормально? Чимин разделяет губы с мягким, влажным звуком. — Да, — говорит он. — Конечно. Они раздеваются до нижнего белья и возвращаются обратно в положение без каких-либо слов. Юнги, похоже, не может успокоиться настолько, чтобы перестать краснеть, когда он откидывается плечами на подлокотник дивана, но Чимину, похоже, не намного лучше. Он прижимает руки ко рту, когда садится поверх Юнги, закрыв глаза и держась настолько натянуто, что выглядит это почти болезненно. — Расслабься, — говорит Юнги, а потом: — Иди сюда. Ему приходится сделать движение, чтобы Чимин убрал руки ото рта, но Чимин, кажется, сам без особой суеты перемещает их. Он без возражений наклоняется к Юнги, прижимаясь губами к его губам по своему собственному желанию… И Юнги не уверен, что именно это такое, но в этом поцелуе есть что-то, что вызывает нечто внутри него. Чимин так сильно прижимается губами к губам Юнги, что он клянётся, что чувствует, как его губы распухают, наклоняет голову на бок и целует Юнги глубоко и открыто, вылизывая его рот с отчаянием. — Блять, — бормочет он, когда Чимин отстраняется, только чтобы снова придавить своим ртом его. Он чувствует, как Чимин дрожит над ним — его руки трясутся, а хватка дрожит, когда одна его рука приземляется рядом с головой Юнги на подлокотнике, — но Юнги просто считает, что ему холодно. Только после того, как Чимин делает запинку, в очевидной попытке втереться в бёдра Юнги, он понимает, что Чимин, вероятно, нервничает. — Хей… — Заткнись, — обрывает его Чимин. Он вскидывает бедрами в его ещё раз, и Юнги стонет, и вот, собственно, в этот самый момент высоких размышлений, которые могли бы развлечь Юнги, эти самые мысли полностью прекращают своё существование. Он позволяет своим рукам блуждать по спине Чимина, вниз по его бокам, по мягкому изгибу его задницы и его пиздец-каким-бёдрам, через пятно, размазанное по всей коже, и, блять, Юнги пытается не думать о том, сколько раз он представлял себе, каково бы это было ощущать на пике своего гона, свернувшись калачиком во столько одеял, сколько он смог найти, отчаянно трахая пластик. Сколько раз он думал о заднице Чимина или о его бёдрах, или его плечах, о бёдрах Чимина покачивающихся в его собственных руках, когда он танцует, это особое свечение, которое приобретает его кожа после тренировки, пот, стекающий вдоль линии бровей, и толстые, розовые губы, извивающиеся в улыбке… Он ничего не говорит, подсовывая руки под эластичный пояс нижнего белья Чимина, но тот, похоже, не возражает. — Блять, Чимин. Их губы разделяются с гладким, влажным звуком, когда Чимин отстраняется. — Да, хён? — его губы причудливо улыбаются. Юнги сжимает задницу Чимина в своих руках — и это идеальная задница, абсолютно блистательная задница, которую Юнги так рад держать, чёрт возьми — и отвечает ворчанием. Чимин хихикает. Где-то в глубине души Юнги абсолютно чертовски в восторге, что Чимин, по всей видимости, достаточно легко справляется с этой ситуацией, чтобы смеяться. — Что, хён? — поддразнивает он. Юнги долго не отвечает, просто скользит пальцами по смазке, вытекающей из Чимина, кончиками пальцев проходится по расщелине его задницы. Он причмокивает губами и отдёргивает руку, чтобы нанести глухой шлёпок по материалу белья Чимина. — Классная задница, — говорит он. Чимин хихикает. Юнги улыбается, словно горд собой. Он дёргает за пояс нижнего белья Чимина. — Снять, — говорит он. — Мы можем их снять? На этот раз это не столько битва против неловкости, сколько сладкое объятие. Юнги посмеивается над неудобной позой, в которую Чимину приходится вжиматься, чтобы снять с себя трусы и спустить их по ногам. Чимин прячет лицо в спинке кушетки, и улыбка расплывается на его лице. Юнги обхватывает рукой член Чимина, и он так громко стонет, что это чертовски пугает Юнги, который даже немного подпрыгнул, что только заставляет Чимина смеяться больше, и… Это мило. Не особенно странно, просто… мило. — Блять, Чимин, — бормочет Юнги, когда скользит одной рукой по бёдрам Чимина и вниз к расщелине его задницы. Он оставляет другую на члене Чимина, выводя над головкой кружочки. — Ты такой мокрый. — Побудь так в течение нескольких часов, хён, — говорит Чимин. — Конечно, я мокрый. — Ну, да, конечно, — отвечает Юнги. Он звучит немного, как ведущий, когда проводит кончиком пальца по дырочке Чимина, уже расслабленному и мокрому, и блять… но, по крайней мере, тупой голос, вероятно, удерживает Чимина от чрезмерной застенчивости. — Конечно. Он просовывает палец в Чимина без лишней шумихи, смазка стекает вокруг его пальца и на костяшки. Он игнорирует то, как желудок ухает вниз, когда Чимин прикусывает губу. — Так хорошо, Чимин-а? — Да, — говорит Чимин. Его голос звучит немного скрипуче, а вихляя локтями, он пытается держать себя в вертикальном положении. (Если он реагирует так на один палец, Юнги задумывается, какого рода выражение он сделает, когда в нём будет его член.) — Приятно. Юнги сглатывает, его собственный язык становится неподвижным комком в горле. — Хорошо, — говорит он. — Хорошо. Он всаживает палец в Чимина и из него медленно — он не может двинуться особо глубоко с места, но это не значит, что он действительно должен, просто нужно убедиться, что Чимин достаточно растянут для… для… — Юнги, — говорит Чимин. — Хён, мы могли бы просто… покончить с… — он замолкает, как будто не совсем разбирается, как сказать засунь свой член в мою задницу, чтобы это не было совершенно унизительно. — Этим? Юнги крепче сжимает головку члена Чимина, размазывая большим пальцем предэякулят по щели. Чимин задыхается, ногти скребут по подлокотнику, губы внезапно раскрываются, а язык скользит меж них. — Надо убедиться, что ты растянут, — говорит Юнги. — Чтобы не причинить тебе вреда. — Буквально… — Чимин обрывает себя, когда Юнги проскальзывает вторым пальцем рядом с первым. (И он весь горячий внутри, мокрый и узкий, и блять…) — Я был создан для этого, не так ли? Юнги фыркает. Есть что-то пленительно прекрасное в том, как грудь Чимина вздымается от его дыхания, как его бёдра покачиваются в пальцах Юнги, как член Чимина пульсирует в его руке и изливается предэякулят по большому пальцу. — Это не значит, что я не могу причинить тебе боль. Он трахает Чимина двумя пальцами, медленно и тщательно. И Чимин позволяет своим губам открыться, его голова заваливается в сторону, обнажая железу, которая находится прямо под кожей. Это рефлекс, Юнги знает, — у него в жизни была пара омег, которые делали то же самое, — но это движение заставило его сердце биться в груди немного быстрее, дышать чуть быстрее. — Просто… — скулит Чимин. — Пожалуйста? Юнги проскальзывает третьим пальцем и смакует вздох Чимина, немного сморщившего нос. Он задаётся вопросом, может ли Чимин делать это сам с собой… воображая, как Чимин закутался в одеяла своей постели в общежитии, скользя пальцами по колечку мышц и уткнувшись носом в подушку, чтобы заглушить свои стоны. — Просто, — хрипло говорит Юнги, — подожди немного. И Юнги уже давно известно, что не так уж сложно заставить Чимина стать немного непристойным, немного чересчур сексуальным, если подсказать или поймать его в нужном настроении… мало того, что это заставляет щёки Юнги немного покраснеть, так он ещё и должен запихнуть куда подальше желание прикрыться руками или ударить Чимина в плечо. (Что иронично, учитывая тот факт, что Юнги теперь уверен, что у Чимина никогда не было проникающего секса с другим человеком, а у Юнги… у Юнги, безусловно, был.) Но он правда, правда не ожидает, что Чимин откроет рот и скажет: — Хён, я хочу трахаться. Проходит мгновение, когда пальцы Юнги неподвижны, а хватка на члене Чимина ослабевает и всё, что он делает — моргает. Небольшая часть Юнги проявляется низко в животе. Чимин сглатывает. — Извини, это было… слиш…? — Охуеть, блять, — говорит Юнги, отрывая руку от члена Чимина и скользя ею по задней части шеи, и тянет его вниз, сталкивая их рты вместе, горячо и грязно, почти также, как и грёбаный огонь, что пылает в венах Юнги. — Блять, — бормочет в ответ Чимин, даже не удосужившись отстранить свой рот полностью; слово, главным образом, теряется в давке их ртов, когда Юнги пихает пальцы в Чимина до костяшек, и тот скулит. — Помоги мне, — Юнги тяжело дышит, лишь косвенно осознавая, как он, вероятно, чертовски невнятен. — Помоги мне снять эти… — Да. — Чимин скользит пальцами под пояс боксёров Юнги и начинает стаскивать их вниз. — Ладно. Это чертовски ужасно пытаться сорвать потное, блять, нижнее бельё Юнги с бёдер, а потом с ног, но, в конце концов, Чимин умудряется сделать это, распутывая вокруг его лодыжек и выкидывая ткань куда-то в сторону двери, а потом это всё просто кожа к коже, Чимин зависает над Юнги со стекающей смазкой по бёдрам, и его грудь, вспыхнувшая багровыми пятнами, и… — Т-ты готов? — спрашивает Чимин. Юнги поднимает руки, чтобы прикрыть свои глаза, — он не знает, почему смущён, он делал это много раз прежде, это Чимин должен быть смущён, — но кивает, чувствуя собственный горячий румянец под пальцами. Пальцы Чимина обхватывают основание его члена. (Они немного пухлые, коротенькие, и даже когда Юнги руками прикрыл глаза, они немного знакомо холодили кожу.) — Ладно, — произносит Чимин дрожащим голосом. — Хорошо. И, в то же мгновение, Юнги обнаруживает свои руки на бёдрах Чимина, пальцами впиваясь в его кожу, будто прося Чимина подождать. — Ты в порядке? — Да, — немного неуверенно говорит Чимин. Он смотрит прямо на член Юнги, и то, как его глаза расширяются и не мигают, заставляет кожу Юнги покрываться мурашками, но он делает всё возможное, чтобы игнорировать их. — Я просто нервничаю. — Это нормально, — отвечает Юнги. — Мы можем сейчас же прекратить, если хочешь. (Юнги не хочет прекращать, он едва может совладать со своим дыханием и чувствует, как его сердце собирается выскочить из груди в любой момент, возбуждение отчаянно скребётся внутри его живота. Но если бы Чимин захотел остановиться, он бы остановился. В мгновение ока. Если бы Чимин хотел остановиться и не знал, как об этом сказать, а Юнги просто позволил ему… позволил ему… он не знает, смог бы он простить себя.) — Нет, — говорит Чимин. — Нет, я хочу, я хочу, просто… — он прикусывает губу. — Что? — спрашивает Юнги. Язык Чимина, розовый и влажный, скользит по поверхности губ. — Ничего, — отвечает он. — Ничего, просто… я нервничаю. Юнги чувствует, как комок встаёт в горле. — Это не должно быть больно, — говорит он. — Если будет больно, мы остановимся… — Я знаю, — огрызается Чимин. — Я просто… можешь помочь? Я никогда не делал этого раньше. Юнги облизывает губы, и наконец, наконец-то, Чимин смотрит на него; его глаза блестят, щёки надулись, а губы опухли от поцелуев с Юнги. — Да, конечно. Он обхватывает пальцами основание собственного члена и кладёт одну руку на поясницу Чимина, чтобы направить его немного вперёд, выровнять его с головкой члена, и он собирается в последний раз закрепить, всё ли у Чимина действительно в порядке, когда он сам немного опускается, позволив головке проникнуть в эту чёртову жаркую тесноту, и Юнги запрокидывает голову и закусывает стон… — Юнги, — вздрагивает Чимин. — Ты в порядке? — Да, блять, — ругается Юнги, набрасывая одну руку поверх глаз. — Конечно, дерьмо, просто двигайся… до конца, Чимин, сразу, сделай это… Чимин опускается на член Юнги, прежде чем он сможет даже окончить мысль — слепо, блять, доверяя, считает Юнги, или, может быть, так же нетерпелив, как и Юнги — и Юнги откровенно стонет, долго и низко, откуда-то глубоко изнутри. — Блять, — бормочет Юнги. — Как… как это? — спрашивает он. Когда Чимин не сразу отвечает, Юнги открывает глаза и всматривается в Чимина, который раскрыл рот в бессловесном стоне, голова свисает вперёд, словно он утратил волю, чтобы удерживать её, а когда он неуверенно говорит: «Х-х-хорошо», что ж, Юнги понимает это. Даже если обстоятельствам первого раза Чимина необязательно быть самыми идеальными, по крайней мере… по крайней мере, он чувствовал себя хорошо. — Блять, — повторяет Юнги. (Потому что есть что-то великолепное в том, что Чимин попросил Юнги, что Чимин доверяет Юнги в этом больше, чем кому-либо ещё, что Юнги стал свидетелем этого.) — Просто… — Он скользит рукой по боку Чимина, прослеживая изгиб его талии и выступ бедра. — Просто двигайся, когда будешь готов. Юнги действительно, действительно надеется, что продержится, пока Чимин не будет готов. Но Чимин не ждёт какое-то время, начинает втираться бёдрами, как только Юнги заканчивает говорить, поднимая себя на дюйм или два, прежде чем упасть обратно вниз. Его задница шлёпается о бёдра Юнги, когда он падает… но это звук, который практически заглушает то, как громко Чимин, блять, стонет. Он такой чертовски громкий, что звук, блять, отскакивает от стен, Юнги кратко рассматривает идею о том, что шум достигает этажа над ними, и прикусывает собственную губу. — Хён… — задыхается Чимин. — Юнги… Если Юнги был абсолютно честен, он не думает, что когда-либо видел Чимина раньше таким… поехавшим. А Юнги близко знаком с лицом Чимина, когда он особенно усердно сосредоточен, как его глаза сияют, когда он погружён в хореографию, как он улыбается, когда у него особенно интересный разговор с Намджуном, но это… Его руки обхватывают голову Юнги, вихляя локтями и опуская голову вперёд и в сторону так резко, что Юнги может разглядеть маленький бугорок тепловой железы, набухший у основания его шеи. Его губы приоткрыты, распухшие, красные и греховно, греховно полные, серебряные пряди волос прилипли ко лбу, настолько он потеет, а его кожа чертовски светится тем прекрасным золотистым цветом, который Юнги так сильно любит. Чимин втрахивает себя на член Юнги, как профи, быстро, неглубоко и отчаянно, смазка стекает по его бёдрам и на бёдра Юнги, а пот льётся по его лицу и шее сзади, и в какой-то момент его предают руки, и он опускается на локти, достаточно низко, чтобы Юнги мог схватить талию Чимина и вбиваться в него, плотно, влажно и невероятно чертовски горячо… Шея Чимина прижимается ко рту Юнги, его лоб со стуком опустился на подлокотник дивана, и это… Юнги впивается пальцами в бёдра Чимина так сильно, что вполне может оставить синяки, но ему чертовски всё равно, кристально похуй, когда Чимин пихает эту железу ему прямо в рот, и он делает глубокий вдох. Это просто рефлекс, просто грёбаный рефлекс, и даже, если какая-то часть Юнги кричит, чтобы сделать это действие, открыть рот, впиться зубами и прикусить… На долю секунды, единственной вещью, удерживающей Юнги от этого порыва, является тот факт, что он знает, что Чимин не хочет этого. Это просто рефлекс. Это просто… гормоны. Но потом Чимин извивается на Юнги, качнувшись на его член под правильным, блять, углом, открывает рот и говорит: — Пометь меня, Юнги. Весь мир вопит, нерешительно прекращая. Юнги клянётся, что он почти теряет сознание на секунду… то ли из-за противоборствующих импульсов в голове или из-за чисто ментальной силы этого заявления, захватившего его, или того факта, что Юнги настолько переполняют грёбаные чувства, растущие внутри живота, он не знает. Но у Юнги нет никакого воспоминания между Чимином, который прижался к нему так крепко, что Юнги чувствует, будто они один человек, и им же, сидящим на бёдрах Юнги с прижатыми поверх рта руками, и, на долю секунды, пока Юнги изо всех сил пытается разобраться в небольшом пробеле в своих воспоминаниях и тем фактом, что Чимин плачет, он думает, что действительно сделал это, он, блять, укусил Чимина… — Мне так жаль, — Чимин плачет. Долго Юнги даже не понимает, потому что слова Чимина так трудно разобрать сквозь слёзы, а ещё он всё ещё пытается осознать, что только что произошло, глаза лихорадочно ищут хоть какие-то следы крови, но рука Чимина закрывает обзор… Он хватает Чимина за запястья и дёргает их вниз на колени, а Чимин плачет, слёзы текут по его щёкам, а сопли капают из носа, но нет крови, нет крови, и Юнги испускает огромный вздох облегчения. — Ладно, — говорит он себе. — Всё нормально. Хорошо. Но тело Чимина вздрагивает от очередного грёбаного всхлипывания, а плечи трясутся, и он всё ещё внутри него. И Юнги… Юнги понятия не имеет, что происходит. — Чимин-а, — говорит он. Чимин просто плачет и плачет, и плачет, выдёргивая запястья из хватки Юнги, чтобы снова закрыть ими лицо, и он бормочет что-то, что звучит очень похоже на безостановочное перечисление извини, мне очень жаль, мне так жаль, Юнги-хён. — Чимин-а, мне нужно, чтобы ты успокоился. Чимин выпускает один долгий, мучительный стон. — Мне жаль, — говорит он немного более чётко. — Я не должен был этого говорить, это просто… Чувство вины сидит в груди Юнги, как камень. — Нет, это… Всё нормально. Всё хорошо. — Всё не в порядке! — кричит Чимин. Он кричит так громко, что на самом деле делает ушам Юнги больно, голос эхом отдаётся от стен, столов и стульев. — Я не могу поверить, что я… Мне так жаль… Комок сидит в горле Юнги. — Мы все говорим… вещи, которые мы на самом деле не имеем в виду. Во время секса. (Это всего лишь небольшая ложь. Юнги слышал много восклицаний боже! и я люблю тебя! и имеет одно особенно яркое воспоминание об одном мальчишке, который немного рассердился на то, как он на самом деле, вероятно, поверил в бога после того, как потрахался с Юнги. Однако, он никогда не говорил ничего подобного о себе.) — Но я… — Всё прекрасно, Чимин. Юнги вырисовывает большим пальцем мягкие, успокаивающие кружочки над тазовой косточкой Чимина. — Ты не имел это в виду, — говорит он, и продолжает, выпуская глубокий вдох: — И я не укусил тебя. Робко, Чимин трогает набухшую маленькую железу, сидящую чуть ниже поверхности кожи. Его губы складываются в милую, невинную маленькую «о». Будто он даже не предполагал, что могла бы быть возможность этого. — О, — говорит он. — Нет, ты… не сделал этого. Грудь Юнги вздымается с щемяще глубокими вдохами, холодный воздух обжигает его лёгкие, когда он вдыхает. Он не признает, что думал об этом. Не признает, что, возможно, хотел бы этого. (Маленький, мелочный червь ненависти к себе скользит вокруг горла и сжимает его так крепко, что он чувствует, будто его душат. Он провёл всю свою жизнь, пытаясь убедить себя, что он не должен быть мудаком, не должен быть абсолютным куском дерьма, но… что, если он такой, так или иначе? Что, если ничего, блять, с этим не поделаешь?) — В любом случае, мне жаль, хён, — говорит Чимин. Когда Юнги смотрит вверх, то и в его глазах тоже витает чувство вины, болезненно-сладкое и приторное, подкреплённое чем-то гораздо более суровым, чем-то более глубоким. — Это произошло под влиянием момента, — говорит Юнги. Он держит бёдра Чимина устойчиво, вонзая пальцы сильнее, чем, вероятно, следовало бы. Он старается не думать о том, насколько это предложение звучит, как разумное объяснение. — Не такое уж и большое дело. — Верно, — отвечает Чимин. Его голос звучит грубо и разбито. — Влияние момента. — Его кадык подпрыгивает, когда он сглатывает. — Не то, что я имел в виду. Юнги поднимает брови. — Верно? — спрашивает он. Слегка вздрогнув, Чимин кивает. — Верно. — Верно, — снова говорит Юнги. Несколько остатков адреналина по-прежнему струятся по венам, заставляя его сердце колотиться, а голову пульсировать. — Мы можем просто… мы можем назвать это завершением, — говорит он. — Я позвоню менеджеру и… Руки Чимина опускаются на грудь Юнги с твёрдым хлоп! — Нет! — говорит он. Юнги моргает. — Я имею в виду… И Чимин начинает плакать снова, и он сжимается вокруг Юнги, как будто он… как будто он не хочет, чтобы Юнги уходил, и это не должно его заводить, не должно. — Извини, я не хотел… Я не хотел, блять, портить это, я просто… — Чимин… — начинает Юнги, подтягиваясь настолько это возможно с основным весом Чимина на своих бёдрах. — Всё нормально, я просто имел в виду… — Я действительно, действительно хочу, чтобы ты трахнул меня, хён. Слёзы снова рассыпаются по щекам Чимина, и в этот момент Юнги понимает, что у него, должно быть, пиздец какой сильный гормональный фон, потому что при обычных обстоятельствах Чимин никоим образом не повёл бы себя так. — Пожалуйста, пожалуйста, Юнги-хён, я не хочу возвращаться в общежитие и вы-выдерживать это до конца, это так больно, просто, пожалуйста, прости меня, мне жаль… Юнги кусает язык, вырисовывая кружочки на чиминовом бедре большим пальцем. Он очень смутно вспоминает это чувство отчаяния. Никто не пытался оставить его в середине его гона (никто никогда не проводил с ним его гон, вообще), но он не может представить, что бы он чувствовал, оставь кто-то его посередине, оставли его уязвимым, обнажённым и отвергнутым… Юнги крепко зажмуривается. Он уже знает, что у Чимина есть… есть вопросы по поводу быть отвергнутым. Ему, очевидно, приходит в голову, что он, возможно, совершил огромную ошибку. — Хорошо, — говорит Юнги. — Хорошо, мы можем продолжить… Мы можем закончить. — Да? — спрашивает Чимин. Юнги не хочет, чтобы Чимин чувствовал себя… отвергнутым. Не хочет, чтобы он чувствовал, что Юнги не хочет его. (Потому что Юнги… хочет компанию Чимина, его улыбку, его пассивно-агрессивные пререкания, хочет, чтобы Чимин был счастлив, здоров и доволен своей жизнью так же, как Юнги хочет трахнуть его.) — Ага, — отвечает Юнги. На этот раз он держит шею Чимина подальше от себя. Он позволяет Чимину самому насаживаться на свой член, но держит руку на его груди, вырисовывая широкие, успокаивающие круги ладонью и изредка щёлкая по соску большим пальцем. В этот раз Чимин движется более медленно, его звуки больше мокрые и плаксивые, он бормочет короткие благодарности и извинения, на что Юнги не знает, как реагировать, не знает, как остановить, просто знает, что Чимин сжимается вокруг него так плотно, когда всё его тело содрогается в рыдании, а Юнги не знает, не знает, что он сделал такого, чтобы Чимин так много плакал, и не знает, что сделать, чтобы исправить это, просто чувствует, будто делает лучшее, что может сделать в этой ситуации, но он не… он действительно не знает, так ли это, и он чертовски ненавидит себя… Он закрывает глаза, и, когда чувствует, что скоро кончит, он обхватывает рукой член Чимина, делая несколько быстрых рывков… Чимин кончает немного раньше Юнги, сжимаясь вокруг него так плотно, что он задыхается, ногти царапают небольшие следы по груди Юнги. Юнги кончает следом, расплёскивая через край, зубами вонзаясь в его нижнюю губу и пальцами зарываясь в бёдра Чимина. Похоже на искусственный кайф. Юнги не чувствует себя лучше, когда кончает, и когда он чувствует, что узел начинает набухать, он просто… закрывает глаза и подтягивается достаточно далеко, чтобы опереться поясницей на подлокотник. — Что… — Чимин шмыгает носом, — это…? — Узел, — отвечает Юнги. Он проводит ладонью по основанию позвоночника Чимина, когда тот скулит, низко, протяжно и лишь немного болезненно, звук, вонзающий чёртовы кинжалы в сердце Юнги. Он чувствует себя так, словно заболевает. Чимин ёрзает на его коленях, и Юнги делает всё возможное, чтобы удержать его неподвижным, прежде чем он сможет отыскать слова… — Не двигайся, не двигайся, будет лучше, если ты не будешь двигаться. — Хён, — говорит Чимин. Незначительно и ничтожно, и… и некоторая часть Юнги надеется, что Чимин использовал этот тон намеренно. — Это странно. Юнги держит глаза закрытыми и ищет, что бы сказать, сделать что-нибудь не совсем чертовски ужасное. — Такое чувство, что тебе нужно покакать, Чимин, раньше в твоей заднице не было ничего, кроме какашек. Он не уверен, что это высказывание соответствует делу. — Юнги-хён… — замирает Чимин. И это не звучит грустно, просто отчасти отвратительно и, возможно, немного встревоженно. Но разве это не лучше, чем если бы Чимин звучал разбито? — Не ненавидь меня за правду, — отвечает Юнги. Даже для него это звучит фальшиво и натянуто. Он поджимает губы и держит глаза плотно закрытыми. Когда он снова слышит голос Чимина, колеблющийся и неуверенный, он чувствует, как будто его грудь может рухнуть от того, как пусто это кажется. — Как долго это будет… продолжаться? — Десять-пятнадцать минут, — отвечает Юнги. Он думает, что слышит, как Чимин хлюпает носом, и ненадолго развлекается мыслью засунуть голову в дыру в земле и задохнуться. Звучит как приемлемый план действий. — Извини. — Нет, это… — Чимин заикается. — Всё хорошо. Его голос бесцветный, скрипит, когда он говорит. Юнги не открывает рот, но он прекрасно может представить, как Чимин беззвучно плачет, слезами пропитывая свои щёки. — Извини, что я до сих пор… до сих пор плачу, я не знаю, — он делает паузу, чтобы шмыгнуть носом. Юнги представляет его, пытающегося и не сумевшего стереть слёзы с щёк тыльной стороной ладони. Он представляет, как макияж Чимина был испорчен до неузнаваемости: коричневый, пурпурный и чёрный размазались по всему его лицу. — Мне действительно очень жаль. — Всё хорошо, — говорит Юнги. Он пробегается одной рукой по бедру Чимина, по мускулам и над его коленной чашечкой. — Это не твоя вина. Чимин долгое время больше ничего не говорит, просто молчит. Юнги держит глаза закрытыми и старается не позволить себе слишком увлечься ненавистью к себе. Он всё ещё должен позаботиться о Чимине, когда его узёл спадёт, почистить его и дать чистую одежду, объяснить ситуацию… кому бы он ни объяснял, потому что, он чертовски уверен, кто-то должен знать. — Эй, хён? — спрашивает Чимин. — Да? — Не мог бы ты, эм… Не мог бы ты рассказать мне историю? Юнги, наконец, широко открывает глаза. Нижняя губа Чимина трясётся, а глаза всё ещё воспалённые от всех слёз, но, в остальном он выглядит… в порядке. — Что? — К-как ты делал раньше. О чём-то, что… что, эээ. Случилось с тобой. — О, — говорит Юнги. — Хорошо. Он прочищает горло перед тем, как начать, позволяя своему взгляду соскользнуть с Чимина, чтобы зафиксироваться где-то на полу. — Ну, был один раз… — говорит он. — До того, как я стал стажёром, была девушка, которую я знал… старше меня, и я был, мм… Я был у неё в комнате и всё шло… ты знаешь. Юнги прокашливается, Чимин серьёзно кивает. — Но, во всяком случае, знаешь, мы… мы целовались, и ещё много чего, и вдруг она просто начинает говорить… — Юнги откидывает голову к подлокотнику дивана и стонет: — Альфа. Чимин хихикает. Звучит плаксиво, но лишь немного вымучено. — И я такой, знаешь, что за хуйня?, да? Но она делала это снова, и снова, и снова…, поэтому я просто… — Что? — спрашивает Чимин. — Я просто встал и ушёл, — отвечает Юнги. На этот раз, когда Чимин смеётся, его смех полноценный и честный, даже если его голос дрогнул к концу. — Ты сделал что? — Я просто встал и ушёл, — повторяет Юнги. — Натянул рубашку и схватил свою сумку, перекинув через плечо… — А она что сказала? Юнги прочищает горло. — Ну, она такая, очевидно, куда ты, черт возьми, идёшь?, а то, что я сказал было… — Он выдыхает горячий воздух. — Мне надо посрать. А потом я ушёл. Смех Чимина звучит, как колокольчики в ушах, чётко и чисто. Звук омрачён только тем, как его голос дрожит в конце, дрожит и дрожит, пока он не опускает плечи, сгорбившись в поражении, а по его лицу снова не текут слёзы. — Юнги? — зовёт он. Юнги чувствует себя так, словно плачет он сам. — Да? — спрашивает он. Его узел пульсирует внутри Чимина, неудобно и нежелательно, и Юнги отдал бы что угодно, чтобы не быть альфой в этот момент. — Как ты думаешь, я всё ещё могу вернуться домой? На ответ у Юнги уходит минута… он закрывает глаза и прикусывает собственный язык так сильно, что чувствует привкус крови. Чимину надо было позвонить кому-то другому. Кому-нибудь ещё. — Да, — отвечает он. — Конечно, ты можешь пойти домой, Чимин. Плечи Чимина трясутся в ещё одном всхлипе. — Спасибо, — говорит он. Юнги хмурится. Он говорит так тихо, что уверен, что Чимин не услышит его: — Не благодари меня.