А может...

— Ненавижу тебя, еблан. — А я тебя, пездюк. Прерывистое и горячее, дыхание Канзаки падало на кожу Химекавы, когда губы соприкасались в страстном, но таком же прерывистом, как и дыхание, поцелуе. — Чертов пидр. — Тацуя стянул футболку Хаджиме, оголяя рельефный торс. Загляденье. — Ебаный долбоеб. — рыжий снял резинку с волос парня, заставляя те опасть на голые плечи. Так ему даже лучше. Обладатель волос цвета сочных персиков толкнул блондина, заставив того приземлиться на мягкую поверхность кровати. Все тело горело, как и щеки, уже сливавшиеся с волосами, а может, и того хуже. Сейчас будет мясо. — Остолоп говнистый. — процедил Химекава, затянув Канзаки на ту же постель. Перевернувшись и тем самым оседлав «говнистого остолопа», он резким движением разорвал пуговицы-кнопки своей рубашки. А эту рубашку ещё безобразной называют, глупцы! — Жопа. — Хаджиме лишь хитро ухмыльнулся, оставив дело на одноклассника. Он-то знает толк в «деле». — Хуесос. — данное высказывание было крайне противоречивым, ведь его обладатель в лице Химекавы уже покрывал разгоряченное тело поцелуями, потихоньку стягивая предмет одежды, носимый на нижних конечностях, ведь теперь его черёд. — Ходячий пиздец. — на выдохе произнёс Канзаки. Предвкушение пронизывало каждую клеточку тела, когда дразнящий язык остановился сантиметрах в пяти-десяти от того-самого, водя круги на столь чувствительной в такой момент коже и не давая ни малой возможности мыслительному процессу. — Ходячий пиздец? Серьезно? — отвлёкся от своего дела Тацуя, хихикая. — Я выиграл! — Соси дальше. Мило, не правда ли? Такая игра в «слова» повторялась практически каждые выходные и была уже неотъемлемой частью жизни двух парней. Усложнённая версия игры «кто кого перематерит». Под усложнённой имеется в виду «прям пиздец какая сложная» — цитируя красноречивого Хаджиме. Главной задачей сей игры было материть своего оппонента до последнего, пока мозг не сварится в собственном соку, когда даже выдохнуть нормально не можешь. Когда штаны Канзаки слетели с накачанных ног, то же сделал и сдержанный выдох все того же всемогущего предвкушения из широкой грудной клеткой. Сейчас блондин проведёт своими тонкими и длинными пальчиками по всей длине того-самого. Затем то же он сделает и языком, возьмёт головку в рот и... — Нет, не буду! — Чё вякнул, упыреныш?! — Куда мы катимся, Канзаки? — Причина такого резкого изменения осталась так и не найденной недалеким Хаджиме, хоть тот и пытался, несмотря на свою внешнюю отстранённость, помочь всем, чем может. И никакой аргумент рода «недотрах» или «недосып» или какой бы то ни было недо- тут сработать не мог, ведь речь идёт о Химекаве: богатый высокий красавчик, не обделённый силой и, в какой-то мере, красноречием, навряд ли мог чего-то недополучить. Да и говорить такое про Тацую Химекава кажется просто чрезмерно опрометчивым занятием ещё на подсознательном уровне, ведь это Тацуя Химекава. — Я планировал не совсем катиться... — хотел было отшутиться обладатель кипящего котелка, но он был прерван. — Да знаю я, что ты планировал! — нервно огрызнулся второй. — Ты в порядке? — Каком нахер порядке?! Я... я ничего не понимаю! — блондин схватился за голову. — Ну, понимаешь, у каждого организма есть такая нужда... — и опять шутка не удалась, ведь пламя негодования лишь возросло, будто Канзаки хлестнул туда литр-другой бренди, а то и ракетного топлива. — Нет же!.. в этом-то и дело! Ты воспринимаешь это как нужду! А может, я тебя люблю, пидорас?! — А может... — «я тебя тоже...». Именно так бы закончилась эта фраза, не свернись язык Хаджиме унылым ленивым клубком. Никогда ещё говорить не было так сложно. — Что может?! Может, ты вмажешь мне, ведь мужикам нюни распускать нехер?! — буйствовал Тацуя, но затем, хмыкнув, вышел из комнаты, направляясь в далекую пучину бесконечных коридоров.

***

Тёмные рожи разлетаются на все десять сторон, когда очередной удар влетал в табло какого-то третьесортного рукожопа (хотя в данном случае это слово употреблять не стоит, ведь ноги, растущие из того самого места, обычно бьют даже сильнее, чем нормальные руки). Две фигуры, одна выше другой, стояли друг к другу спиной, разметая вокруг себя всех и вся, словно внедорожник всяких зомби в каких-нибудь таких же как эти хулиганы апокалипсических фильмах. — Да как ты посмел, сукин ты сын?! — Легко и просто! — на этот раз Канзаки вмазал лысику в плаще (только вот в Сайтам мне тут играть не надо!) — тот отлетел как пробка с пятой новогодней бутылки шампанского: в тридевятом царстве Ивана Царевича наверняка задел. — Если я ухожу, — изящная и худая, рука Химекавы пропикировала к беззащитному парнише, упавшем богатею под ноги. Сам пристал ведь. — Никто за мной идти не смеет! — А может... — Какой нахер может?! — Такой вот может! — хук правой Канзаки вырубил того, что был в костюме Бобового Стручка. Ещё и ещё, самая разнообразная толпа безобразных без пяти минут уголовников в странных костюмах разлеталась во все стороны, когда в конце концов не остался один-одинёшенек маленький парниша из, похоже, средней школы. Взвизгнув как свинка, худощавая тушка ускакала на своих двоих, оставив слегка потрепанного Канзаки и чуть-чуть помятого Химекаву стоять одних, словно царей, на горе не чуть-чуть побитой кучи жертв Ярости Дуо (Тацуя до сих пор брался за голову, краснея, когда вспоминал, как придумал это, прокричав на всю округу). Тёплый камень приятно подогревал снизу, а желто-оранжевые лучи заходящего солнца подпалили бледную кожу. Где-то там стрекотали цикады или пели какие-то там птицы, но Химекаве было не до того. Он лишь думал о неотесанном остолопе, сидящем рядом. О том конченом дебиле, которому высказал все, что думал. А может, не стоило? Опять это «а может»... Из транса пепельноволосого вывел несильный толчок в плечо. Обернувшись, Тацуя увидел руку, протягивающую ему Великое Спасение в виде чогурта. — У меня тут лишний... Острый конец трубочки пронзил девственную плёнку тетрапака. Небольшая струйка перманентно хлынула из соломинки, но тут же перестала. — Ненавижу тебя, еблан. — процедил Химекава, втягивая молочную жидкость. — А я тебя, пездюк. — и не ясно, что Хаджиме имел в виду...