Тень прошлого

Влажный вечерний воздух холодел с каждой минутой. Уставшие прохожие с озабоченными лицами проносились мимо, звук проезжающих машин смешивался с их короткими разговорами и смехом. Город ожил после очередного тяжелого дня, наполнился людьми, светом, музыкой из круглосуточных кафе. Короткое время сумерек угасало, но пока улицы освещали искусственные нейлоновые звезды и яркие вывески, он жил и дышал полной грудью, встречая легкий бриз долгожданной прохлады. Парк, около которого шли Кагами и Куроко, уже опустел, только вдалеке у фонтана сидела парочка подвыпивших студентов, громко разговаривавших о чем-то задушевном, своем. У Куроко пересохло в горле, и эта жажда никак не проходила, несмотря на то, что он все еще сжимал бумажный стакан недопитой колы в руке. Кагами прислушивался к голосам пьяных, будто совсем забыл о своем собеседнике. – Я хочу быть твоей тенью, – тихо произнес Куроко, но его голос прозвучал куда живее. Будто все остальное было белым шумом. – Чем ярче свет, тем темнее тень, и я хочу помочь тебе затмить своим блеском поколение чудес, – продолжал он тем же суфлерским шепотом. Такой слышно при любом шуме и звучит он и сухо и проникновенно одновременно. – Ого, как ты заговорил... Ладно, делай, что хочешь, – азартно улыбнулся Кагами. Такое предложение показалось ему несколько пошлым, будто близость в команде была под запретом. Костяшки пальцев Тайги начали замерзать. Ночь медленно подкрадывалась, и сумерки сменялись густой темнотой, хотя наступал период прозрачных майских ночей. Пора было прощаться и расходиться по домам, но Кагами никак не мог отделаться от ощущения, что упускает что-то важное для себя. Схватив Куроко за рукав, он спросил: – Не могу я понять, что творится в твоей голове. Говоришь загадками, а поступаешь ещё того глупее. Что вообще тебя заставляет быть моей тенью? Куроко вздохнул и взял Кагами за руку. – Это слишком долгая история. Но, если ты хочешь услышать... В поколении чудес не было ни одного лишнего человека. Все были на своих местах. Я тоже занимал положенное место пасующего, хотя такой позиции и не существовало в баскетболе. Для Акаши я был особенным игроком. Хотелось шутить, что из всех цветных мне не шла фамилия, и поэтому я не мог вписаться в основную команду. За меня все было решено. Связующее звено в цепи из силы и таланта, определенный балласт для остальных, тень для ослепительного света. Акаши был гением баскетбола. В его голове площадка была шахматным полем, поэтому каждому доставалось строго определенная роль и лимитированные, ограниченные ходы. Мы были предсказуемыми пешками, пускай в чужих глазах мы выглядели гениями. Мурасакибара – ладья, идеальный центровой. Он шел напролом и надежно защищал кольцо, даже если кому-то удавалось перехватить. Мидорима – конь. Его точнейшие трехочковые составляли львиную долю счета, но в большинстве атак они были не эффективны, никакого зрелища, только сухая игра. Кисе был слоном, копировавшим любые уловки соперника. Его скорость, ловкость и сила отставали от силы ферзя, но он был самой значимой фигурой после него. Акаши играл роль короля. Без него не могла начаться игра, нельзя было и ослушаться его приказов, оставив его без защиты. Я относил себя к пешкам. Я был последним в команде, меня можно заменять и рубить, ведь пешек на доске всегда много. Они необходимы, но только как расходный материал. А ферзь… Ферзем был Аомине. Ему принадлежала площадка. Он превосходил по силе даже короля. Его руками вершилась судьба матча. Аомине Дайки, благословенный рукой бога нападающий. Рослый и сильный, он был бы идеалом для девушек, если бы не его характер. Тем более слава женского угодника уже принадлежала Кисе. Я не считал его своим другом, даже в игре мы держали дистанцию. Он был моим светом, а я – его тенью. Мы соприкасались лишь на мгновение, но всегда были рядом. И я знал, что когда-то Аомине не нужен будет этот акцент, ведь ослепляющий луч солнца никогда не ищет себе преграды, чтобы слепить глаза жмурящихся людей. Он был великим без моей помощи, но Акаши видел меня именно его партнером. Наши отношения с Ао были изначально сложными. Слишком, слишком непохожие. Ни общих интересов, даже цели в игре разные. Я почувствовал, что на самом деле зависим от него, когда во время тренировки Аомине прикоснулся ко мне. Просто ткнул кулаком в спину безо всякого подтекста. Тогда я не хотел придавать этому значения, просто Ао часто было некуда деть свою агрессивную энергию, поэтому доставалось и Кисе, и Мурасакибаре. Однако я чувствовал совсем не обиду или неприязнь. На моей спине осталось зудящее пятно, теплая вспышка легкого удара. Я обернулся и схватил Аомине за руку. – Постой. Ты наверняка что-то хотел мне сказать? – Просто не выпячивай задницу, когда ведешь. Смотреть гадко, как ты стараешься, – насмешливо произнес он и отобрал мяч у Мидоримы, который готовился к броску. Аомине стремительно пронесся мимо, как случайно возникший речной водоворот. Я хотел забыть эти слова и это прикосновение, но этот образ пошлой шутки становился только ярче. Ничего удивительного в ней не было, Ао постоянно говорил про груди и попки, в каждом перерыве он доставал новый порно-журнал. К этому уже все привыкли. Я зашел в раздевалку последним. Сам вызвался убирать мячи, поэтому, когда сел переодеваться, никого уже не было. Довольно забавно, что тогда мне вспомнились слова Аомине. Я не прогибался в спине, но все равно хотел посмотреть, как выглядит мой зад, когда я веду мяч. В интимно-тихой обстановке пустой раздевалки мои кривляния казались постыдными и запретными. Коснувшись своих ягодиц, я наклонился вперед, смотря себе под ноги. Выглядело ужасно глупо. Я и не знал, что в это время в дверях был Аомине. – Да, да, отличная задница, – рассмеялся он. Через мое тело будто бы прошел электрический разряд. Стыд охватил меня, так что щеки загорелись, несмотря на то, что лицо оставалось спокойным. Не хотелось выглядеть для Аомине шутом, но еще больше я не желал быть для него шлюшкой. Я просто проигнорировал его слова и сел, хотя теперь во мне говорили отголоски справедливого смущения – ярость. Аомине был не таким, как я. Он не мог понять, почему его прикосновения, шутки и колкости ранят меня. Толстокожий, нет, просто пустоголовый Ао никогда не приблизился бы ко мне и моему пониманию мира, если бы я не позволил. В тот день все сложилось слишком неудачно. Мое одинокое флегматичное существование теперь обернулось совсем другой стороной. Я стал нуждаться во внимании. Даже в таких жалких его проявлениях. Я становился заметнее, переставал быть призраком Аомине. Мне нельзя было иметь свои желания, иначе я бы потерял связь со своей способностью. Аомине не выглядел уставшим, но видно было, что он напряжен. Пот стекал с его обнаженной груди и спины, но отчего-то это казалось мне привлекательным. Люди всегда сексуализировали спорт. Еще во времена первой порнографии, в Вавилонских банях, изображались лишь атлеты или девушки, играющие в мяч у реки. Эмоции во время секса часто переносят на спорт. Тот азарт, удовольствие, ярость, то же сладкое напряжение. Чувство опустошенности и униженности в случае неудачного финала. Аомине мог считаться олицетворением этой безудержной сексуальной энергии баскетбола. Он не нравился мне как парень, даже как друг или соигрок. Просто тогда мне не хватало его внимания. Я приложил руку к его торсу. Твердый, будто выточенный из камня рельеф его мышц завораживал меня. Аомине был разгоряченным, мои руки для него наверняка были обжигающе холодными. Он сидел, откинувшись на стену, и наблюдал за моими движениями, как зверь из засады. С виду расслабленный и уставший, но на самом деле напряженный, готовый к атаке. – Ао, ты же сказал, что у меня отличная задница. Можешь оценить ее еще раз… Мы бы не сошлись в тот раз, если бы не его постоянный голод. Только это заставляло Аомине похотливо трогать меня. Наверняка он представлял кого-то из своих журналов. Но даже так я желал быть нужным. Не тенью, не партнером, а полноправным участником действия. Огрубевшие от тренировок руки Аомине бесстыдно сжимали меня, не давая отвлекаться от ощущения беззащитности перед ним. Я отдавался в руки зверя, не думая о последствиях. Будто сам стал животным, движимым лишь инстинктами. Мы оба возбудились и оба желали большего, но никто не решался зайти за пределы разумного. Сидя на коленях у Аомине, я терся о его член. В какой-то момент я потерял ощущение времени, и мог воспринимать только горячие электрические волны от стимуляции. Едкий кисловатый запах пота, витающий в раздевалке, только сильнее распалял меня. Но Аомине все равно кончил быстрее. Мокрое пятно спермы растекалось по его шортам, пачкая и мое белье. – Хотя бы во время петтинга не делай такое холодное лицо, Куро-чан. Я понимал, что натворил. Я изначально шел на это и не рассчитывал на собственное удовлетворение. Когда я пришел домой и лег спать, то надеялся, что все это оказалось лишь моей фантазией. Но наши отношения с Аомине в каком-то смысле изменились. Мы действительно стали дополнять друг друга. Я больше не был бесполезным придатком к его гениальности и силе, я стал самостоятельной частью команды под его покровительством. Во время игры мы усиливали друг друга, во время секса отдавали друг другу свою энергию. Я не заметил, как наполовину невинные объятия в раздевалке переросли в более тесную связь. Нет, я по-прежнему не любил Ао, а он не любил меня. Между нами была странная зависимость, которая разъедала мою душу, как ржавчина. Невозможно быть уверенным в словах гордеца. Они всегда лгут, стараясь не задеть собственное достоинство никоим образом. Но я пытался поговорить с Аомине. Тогда еще он не потерял интерес к баскетболу, тогда он не пытался спрятать свое тщеславие за напускными унынием и скукой. В обеденном перерыве наш клуб обычно собирался вместе, но в этот день я специально отозвал Ао подальше. Есть мне не хотелось, даже слегка подташнивало от волнения. Аомине сел рядом со мной и низко наклонился, чтобы слышать даже мой шепот. – Колись, что хотел мне рассказать, – почти сквозь зубы сказал он. – Ничего, что было бы важным для тебя. Но я бы хотел снова видеть тебя в пустой раздевалке. Мы давно не делали этого. – Опять намекаешь, что тебе хочется трахаться? Нет, сегодня я не собираюсь тупо лапать тебя. Я потащу тебя домой, а потом… – Оставь подробности при себе, – неприязненно поморщился я. Аомине насмешливо смотрел мне в глаза. Слишком долго выдерживать его взгляд я не мог, отчего-то на меня накатывал стыд и страх. Я вспоминал каждую нашу встречу, и от этого становилось не по себе. – Не понимаю я тебя, Куро-чан. Вроде бы меня абсолютно к тебе не тянет, а ведь вляпался в тебя. И не отпускаешь… Ты ничтожество и не в моем вкусе, но я хочу тебя. Опять твои призрачные чары? Я улыбнулся, прикрыв рот рукой. Я ведь чувствовал то же самое, только относился к этому не так наплевательски, как Аомине. – Акаши не прогадал. Он сам решил, что мы идеальные партнеры, – ответил я. – Не хочу плясать под дудку этого красного. Но ведь так действительно лучше. Ты хорош в постели, Куроко. Не хочется тебя отпускать. – Я ведь не первый у тебя? Аомине рассмеялся. Что-то чужое и грустное было в этом смехе. На момент мне показалось, что у меня заложило уши от этого холодного звука. Утихли голоса болтающих рядом девочек, замолкли даже редкие птицы. Щемящее чувство в груди заглушило все остальные заботы. – Конечно да, Куро-чии. Я спал еще с одной девушкой. Совершенно случайно, по глупости. Мы встречались три месяца, но потом она не выдержала. Она рыдала и била меня кулаками в грудь, а я так и не понял, чего она от меня тогда ждала. Не скажу ее имя, ты наверняка все равно бы не догадался, что она из себя представляет. Жалко ее. Я любил ее милый ротик и большую грудь, правда, когда мы перестали встречаться, совсем не скучал. Кажется, я даже девственником никогда не был. – Я тоже… Слишком странный переход от незнакомцев до партнеров, правда? Аомине нечего было сказать. Мы были счастливы в этих отношениях, где просто удовлетворяли потребности друг друга. Это было абсолютной гармонией. Без любви, без чувства привязанности, с хрупким, но одновременно настолько устойчивым равновесием сил. Мы стали спать все чаще. Под предлогом домашней работы, меня отпускали на ночь к Аомине. Не всегда удавалось устраивать «горячие ночки», как он часто это называл, но мне хватало простых прикосновений. Ао ласкал меня под одеялом, зажимая рот, чтобы его мама ничего не услышала. Пускай Аомине и говорил, что никогда не был девственником, он и тогда оставался им. Неосторожные грубые движения выдавали в нем дикого и неумелого партнера. Но его отношение ко мне, горячее дыхание перед лицом и возбуждающий шепот всегда доводили меня до экстаза. Обычно мне достаточно было работать ртом для Аомине. Ему не нравились мои руки, они казались ему снежно-холодными и неприятными. Но когда я обхватывал губами головку вставшего члена Аомине, мне больше не приходилось беспокоиться. Мое лицо, запятнанное слюной и спермой, Ао любил особенно. Я не был для него неприятным даже когда давился или лез целоваться после того как он кончит. В нашем сексе не было ничего страстного и запоминающегося, его мы воспринимали как приятную необходимость или рутину. Единственный раз, который врезался мне в память – это наша ночь без родителей. Мама Аомине вызвалась работать допоздна. Она была довольно милой, хотя около глаз и в уголках рта у нее светились длинные морщины, а бывшие насыщенно синими волосы побледнели и стали жестче. Аомине больше походил на нее, чем на грузного отца-клерка. Обычная доброта родителей часто остается незамеченной, но когда мама Аомине внезапно исчезала по работе, я чувствовал себя слегка одиноко. Пускай я не был знаком с этой женщиной близко, она мне нравилась. Я сказал об этом Аомине в самый неподходящий момент, когда тот уже начинал раздеваться. – Может, не будешь представлять мою мать, когда я собираюсь отодрать тебя? Ты не похож на дрочера, который любит порно с горячими зрелыми женщинами. – Я просто сказал… Начинай… Я встал на четвереньки и стал ждать. Тяжелая ладонь Аомине легла на мою поясницу, и он прогнул меня в спине. Я приподнял бедра, упираясь в его еще не до конца вставший член. Этот момент я любил больше всего. Когда предвкушение становилось невыносимым и хотелось застонать от избытка чувств. Мы не торопились, как это было обычно. Теперь казалось, что наша главная цель – не взаимное удовлетворение и быстрый оргазм, а нечто большее. Я сам не мог описать своих смутных ожиданий. Терпение кончалось. Несвойственная пламенная страсть охватила меня, опаляя привычную холодную сдержанность и кротость. Я стал насаживаться на член Аомине. Сухая горячая боль пронзила меня. Она заменила мне все, что я чувствовал до этого, теперь весь пыл переходил в медленное оцепенение. Как в трансе, я двигал бедрами, делая себе только больнее. Тогда мне хотелось доказать, что я способен отдаваться со всей искренностью, со всей страстью… Аомине кончил первым, позже он помог мне рукой. Чувство пустоты как будто разъело мою плоть, и я лишился всех внутренних органов. Пульсирующая непрекращающаяся боль не давала мне снова ощутить близость с Ао. Все закончилось, я вновь вошел в роль гармоничного, но совершенно ненужного партнера. Но наша связь крошилась на мелкие кусочки… Я перестал видеть сны. Просто так, просыпался и не мог вспомнить ничего, кроме черноты. Это чернота стала просачиваться в мою жизнь незаметно и плавно, будто сон мой никогда не прекращался. В поколении чудес все ревностно защищали статус игроков основной команды, только я никогда не мог оказаться среди настоящих гениев. Я был всего лишь связующим звеном. Незаменимым, но блеклым по сравнению с основными позвонками команды. В конце концов, Акаши признал, что я не могу гарантировать успех. Смазка, от которой шестеренки могли бы крутиться быстрее, всегда рано или поздно заканчивается. Гораздо раньше, чем изнашиваются стальные шестерни. Одиночество никогда не было враждебным для меня. Но тогда я боялся оставаться один. Без Аомине мне становилось тревожно, пусть даже я знал, где он и с кем. Я цеплялся за него, как будто он стал моим последним шансом на участие в игре. Но надежды не было. Была только темнота из душного тяжелого сна, от которого я никак не мог очнуться. Наш обыденный рутинный секс делал только хуже. Из-за постоянного напряжения я не мог возбудиться, а Аомине это только злило. – Я себе руку до кровавых прыщей сотру, держась за твой мелкий стручок… – Прекрати уже, Дайки. Давно не возбуждает. Такие случаи становились все чаще, а мы оба чувствовали неудовлетворенность. Я сбросил несколько килограммов, так что стал больше походить на призрак, но все меньше на достойного игрока. Никто не замечал моего медленного угасания, кроме Мурасакибары. Он хотел считаться моим другом и, правда, за меня переживал, но его мне хотелось видеть рядом с собой меньше всего. Неуклюжий, совсем не чувствующий своего роста здоровяк с ленивой походкой и флегматичным взглядом на жизнь. Это был Мурасакибара. Он не отталкивал, но ничего привлекательного я в нем не находил. Он был из разряда тех парней, которых все зовут отмечать праздники, но наутро никто не вспомнит его имени. Мурасакибара был гениален только своими физическими данными. На площадке все зависело от его роста, только тогда он будто вытягивался еще сильнее и представлял всех остальных беспомощными личинками, гниющей падалью у его ног. В жизни он – совершенно другой человек. Этим и объяснялась его природная неуклюжесть. Мой желудок отказывался принимать пищу. Я вот-вот мог вылететь из команды и этот час приближался. Я хотел раствориться в воздухе, чтобы никто не вспомнил кто такой Куроко Тетсуя. Что он делал, и какое место в команде занимал. Но если бы я стал воздухом, как русалочка, разве это принесло бы мне боль, чтобы искупить грех своего существования? Ведь я был виноват в том, что все еще жив и тяну команду на дно. Не будь меня, все бы обошлось. Шестеренки не стерлись бы, ведь нержавеющая сталь слишком дорога и всегда работает без перебоев. Аомине получил отказ. Я впервые сказал ему твердое «нет» на предложение секса. Короткое мгновение взаимопонимания прошло, как у двух старых друзей, которые одновременно сказали одну и ту же шутку, а потом сразу расстались. Я остался совершенно один в пустой раздевалке. Начиная тихо всхлипывать, я даже не заметил, как рядом со мной сел Мурасакибара. – Куроко, не заставляй себя чувствовать радость. Я вижу, как ты мучаешься, Еще час назад я отказывал Аомине, а он уже откуда-то учуял мою печаль. Я чувствовал вину перед этим здоровяком. Я не любил его и никогда бы не смог относиться так же добро к его помощи. – Если я хочу плакать – я плачу. Но если я не срываюсь на громкие рыдания, не захлебываюсь в слюне и не кричу, быть может, все хорошо? – тихо ответил я. – Все хорошо? Нет. Но все сложится, только не грусти. Мне правда жаль, но… Куроко, в мире есть вещи важнее баскетбола. Мурасакибара обнял меня. Его большие руки могли бы переломить мой позвоночник напополам, но я получал только неуклюжую ласку. Я вдруг почувствовал себя крохотным, незащищенным. Так дрожит и озирается по сторонам только что вылупившийся птенец, не верящий своему слуху, боящийся своей слепоты. Я хотел закричать, как будто Мурасакибара собирается меня удушить. Но он лишь успокаивал меня. Даже сильное чувство отчаяния теперь заменила меланхолия. Боль в груди сразу начала спадать, но это теплая пульсация осталась. Я лизнул влажные губы Мурасакибары и поцеловал его. Он не понимал, что происходит и не отвечал мне, но я старался не дать ему оторваться от моих губ, будто от его тяжелых частых вздохов теперь зависела моя жизнь. Я делал это, чтобы отвлечься. Никакой любви, никакой привязанности. Просто Мурасакибара стал для меня подходящим светом. Я краем глаза увидел забытую форму Аомине. Он рано или поздно бы вернулся и увидел меня с Мурасакибарой. Тогда мне было плевать. Неудавшееся, перешитое и перекроенное партнерство я рвал по швам, и оно жалкими лоскутами разлеталось у моих ног. В порыве страсти я встал на колени. Мой новый соигрок все еще смущался, но Мурасакибара оказался куда сговорчивее, чем я ожидал. Но я не успел. Как и ожидалось, Аомине вернулся за формой. Между нами не оставалось ничего. Эта глупая игра, этот жалкий ответ на чувства Мурасакибары был красивым жестом, что я ухожу. Аомине будто бы знал, что увидит тут. Он равнодушно подошел к оставленным шортам и встряхнул их. Старая резинка в них затрещала, судя по звуку, порвалась. Он злился. – Шлюха, – прошептал Аомине в мою сторону, уходя за дверь. Никаких скандалов, ничего. Я так ждал, что меня осадят еще тысячью грязных слов, но я получил только сухое оскорбление. Мурасакибара так и не возбудился. Он оттолкнул меня, сам упал на колени и стал уговаривать взять себя в руки. Мне хотелось ударить его. Эта раздражающая нелепая доброта уничтожала во мне остатки человеческого. Я зарыдал в голос, захлебываясь слезами и подступающей слюной. Почему все так, почему все так? Да, есть вещи важнее баскетбола, но вместе с игрой я потерял любовь, уважение к себе, последнюю надежду на дружбу. Мой надрывный протяжный крик превращался в хриплые ругательства и капризные всхлипывания, а их поглощала тишина раздевалки. С верхних этажей доносился высокий женский смех, и я чувствовал, что даже в своем страдании я одинок, даже когда кричу – я незаметен. Словно призрак, словно тень… А потом последовали самые тихие в моей жизни каникулы. Каждый день я не мог понять, почему мое тело все еще нуждается в пище, почему я выполняю рутинные дела, все еще чищу зубы, все еще просыпаюсь. Каждый ритуал, который я выполнял машинально, тогда приобретал некую особую значимость, ради этих ритуалов я и жил. Я совсем перестал чувствовать голод, но силой заставлял себя есть. Смерть не была страшной, но требовалось избавиться ото всех привычек, чтобы приблизиться к ней. Я давно думал, как бы сменить школу и искал подходящую. Подавал заявления только туда, где точно не могли бы быть ни Аомине, ни Мурасакибара. Ведь именно после каникул мы развалились. Великое поколение чудес… Из-за такой мелочи, как я. Даже отсутствие одной пешки приводит к катастрофе. Равновесие, такое хрупкое и неустойчивое, разлетелось на мелкие кусочки, когда меня не стало. А если бы я покончил с собой? Заметил бы это Аомине? Жалел бы он? Наглотаться снотворного или повеситься в платяном шкафу, спрыгнуть с крыши или же просто утопиться в ванной… Как много молчаливых и скромных смертей. Я бы выбрал самый тихий способ и самый невзрачный, если бы хотел. Меня ничего не держало. Родители-призраки, такие же нереальные, как и я сам, ничего не подозревали. Со временем я стал задумываться, а действительно ли я спал с Аомине? Может это приснилось мне, может эта глухая боль взяла свое начало гораздо раньше нашей встречи? Кагами слушал это, всматриваясь в сгущающиеся сумерки. Рассказ утомил его, но холодный воздух не давал задремать или расслабиться. Зубы сводило от начинающейся дрожи во всем теле. – Ты правда хочешь стать для меня тем, кем был для Аомине? – тихо спросил он. – Все зависит от твоего ответа. Пустеющие улицы становились жуткими, длинные тени случайных прохожих резкими линиями перерезали свет фонарей. Парк опустел, и во влажном воздухе ранней ночи затих щебет птиц. Нужно было чем-то разбавить эту тишину, но, ни Кагами, ни Куроко не решались это сделать. Напряжение между ними усиливалось, как на последних минутах матча.