человечность

      Серые горы на обвитой паутиной картине смотрятся слишком вычурными для ветхой, на вид заброшенной квартирки Акихито, погибшего в минувших семидесятых.       Точней укушенного во время пика расцвета сексуальной революции в странах Запада и преобразование в постиндустриальное общество в Америке со всеми отрицательными аспектами.       Он, хлипкий мальчишка с тонкими серыми пальцами, по двое обмотанными пластырями, и растянутыми желтыми футболками на его острых плечах, затасканными до дыр, сверлит глазами померкшие страницы журналов, поднося к губам затхлые сигареты, пропахшие сыростью и плесенью, не думая о будущем боле, чем о пачке новых сигарет. Просыревшие изнутри обложки «American Entomologist» с разнообразного раскраса пауками на обложке, уже сияющих расплывчатыми пятнами, стопками подпирают обветшалое, незакрывающееся окно в комнате Камбары, чуть пропуская скозняк, дрожью пробегающий по истертым до красна конечностям.       Акихито — вампир, но холод он все-таки чувствует.       Неугасающее желание жить и быть живым бьёт ключем, вырываясь наружу в виде преисполненных оптимизмом футболок, аляпистых кружок и энтомологических атрибутов, мозолящих глаза на каждом шагу захламленной квартиры, иссохшей от табачного дыма; оно напоминает о себе в виде разношерстных знакомых Акихито — людях или нет (он не разбирает), — которые так же, как и он, натягивают плакаты на стены, закрепляя их скрипучим скотчем, выжимают из себя всю человечность, превознося это своим знаменем, а не удручающим выходом из последствий.       Акихито было восемнадцать, когда его укусили. Ему было восемнадцать, и он планировал поступать в Массачусетс на MIT, собирал документы, зубрил предметы, тратя на это все свое свободное время и все здоровье вместе с обменом веществ, наплевательски относясь к усвоению потребляемой пищи. У него была девушка, красивая круглолицая нимфа с очёчками на аккуратном носике и кучей детских журналов, сейчас служащих ножкой его кровати. Её будущее исчиркано также смело, как и его. Только его — стираемый серый карандаш, а ее — невыводимые красные чернила, которые пятнают и его.       Ему было восемнадцать, и он не хотел умирать и убивать.       У вампиров нет плюсов, одни минусы и жажда крови, не исчезаемая даже тогда, когда ты ее подавляешь. Она лишь увеличивается в разы, проверяя своего носителя на обжорливость и человечность. Бросать же вызов солнцу — скверная идея даже для самых отчаянных. Сгоришь — и глазом не моргнешь; тело заискрится, блеснёт нездоровым белым светом, а после вспыхнет большим костром над землей, превращая все существо в пустейший прах, бесцветный и жгущий.       Акихито много видел самоубийц.       Так и появляется антипатия к миру, полный пессимизм и суицидальные наклонности, потому что, ха, ты живешь вечно, не умрешь даже при большом желании (если только не под лучами солнца), и это кажется единственным плюсом для глупца, но нет, вечная жизнь — это самое худшее, что могло быть, и он знает. Акихито было бы 47 лет и, наверное, у него была бы семья, парочка неказистых внуков и диплом с МIT, но ему восемнадцать, и так будет всегда.       Он поднимает над собой прогнивший изнутри журнал и немного поджигает сигаретой концы глянцевых страниц Glamour, корчится, кривится от горечи на языке от старых сигарет и выпускает пар прямо на лицо какой-то молодой девушки с обложки. На футболку падает осадок от сигареты, прожигая ядовито-желтую ткань, но Акихито не чувствует в прямом смысле ни-че-го и продолжает задымлять лицо журнальной красавицы, пока оно не меркнет, а дышать становится невозможно.       Бесчувствие — еще один плюс бессмертия.       Птичья трель слишком резко врывается в тишь квартирки, заставляя хозяина резко дернутся и обронить как журнал, так и сигарету. Уроненная хозяином, она мигом оставляет смачное пятно на ворсе серого ковра, запечатлившего таких пятен штук пятьдесят, но Акихито не заботит этот факт, как тот, что кто-то решил побеспокоить его покой. (он говорит, как настоящий упырь)       Акихито лениво встает и стоит пару секунд, всматриваясь в гладь двери и ожидая повторного звонка, чтобы увериться, что ему не послышалось, и это не какие-нибудь глюки, образовавшиеся на его психологически нездоровом состоянии. Трель раздаётся еще раз, оглушая своим писком и в этот раз.       Теперь Акихито убедился в том, что у него отвратительно-вычурный дверной звонок.       Камбара медленно подходит к двери, оттягивая шаг и надеясь, что гость уйдет сам, пеняя на хозяйскую нерасчетливость и похуизм, прислоняет к ней раскрытую ладонь и вслушивается. С его вампирским слухом он должен бы наблюдать пульс или небрежное дыхание незнакомца, но вместо этого его ошарашивают вопросом: — Долго будешь стоять?       Акихито отпрыгивает от двери и небрежно проводит рукой по лицу, потому что это не есть хорошо. Холод его собственного тела приходится как нельзя кстати. — Открой дверь, придурок, свои же!       Это, блять, и пугает. Акихито контактировал с другими вампирами и знает, что ничего от этих тварей хорошего ожидать не стоит. То они организуют пристанища, заблаговременно заманивая туда людей, накачаных наркотиками и с приличным опьянением (таких только в отрезвитель), и, предлагая незабываемую ночь, впиваются во все, что могут, высасывая всю кровь до капли, а после тела справляют в близ протекающую реку или водоём, перед этим расчленяя. Великолепно! То они превращаются в каннибалов и преследуют таких, как Акихито, потому что вампирская кровь — дрянь, но пить её можно и с виски, и плюс устранение противников на их территории — также их забота. И в вампирском мире нет прописанной конституции о правах человека или о наказаниях.       Всем чисто все равно. — Слушай сюда, дорогой, у тебя есть два варианта. Первый: ты открываешь мне дверь, второй: я выламываю ее тебе, как делал это прежде, — Акихито чертыхается, заводит руки за голову и пинает какую-то близ стоящую коробку, в надежде сплавить нагнетающее беспокойство.       Это, блять, он! Этот пидр, который сначала хотел поиграть в Баффи истребительницу вампиров, а потом решил, что ему, мол, нужны друзья среди своих. — Пошёл ты нахуй! — смело кричит Акихито, с полной уверенностью понимая, что за дверью его отчетливо слышно. — Мне что тебя опять на кол посадить или силками к солнцу вывести? — Что в ранее сказанном тебе показалось дружелюбным и приглашающим к себе? — Ты же умрешь без меня!       Акихито прорывает от смеха, и он придерживается стены, чтобы не упасть от приступа и не убиться головой об порожек. Хотя, он бессмертный, какой ему черт обо что он будет биться, если эффект будет нулевым? — Харе хохотать, — гость за дверью начинает шипеть от негодования, и эта неконтролируемая вампирская привычка бесит Акихиту сильнее, чем само явление гостя в его скромное лежбище. — Я скорее умру от тебя, чем без, — немного успокоившись резюмирует Акихито, немного отойдя от двери.       И делает это не зря, потому что в следующую секунду дверь раскалывается посередине, образуя длинную кривую трещину с проглядывающей подошвой от ботинка гостя. — Я, конечно, без приглашения, но все же, — еще один удар, и мелкие щепки осыпают пол в прихожей Акихито, пока он в полном ступоре, преисполненный возмущением и злостью, стоит и хлопает глазами, наблюдая, как нога гостя наносит сокрушительные удары его двери, в конце концов ломая ее надвое. — Ты вынудил меня, и, как я понимаю, можно не разуваться? — Ты… — Потом обменяемся местоимениями, друг, — гость, приобняв Акихито, выводит его из прихожей, совершенно выводя из себя раздосадованного Камбару.       Акихито знает его двадцать лет — прямолинейный, высокий, старше его на пару сотен лет, Хирооми, не раскрывающий тайну своего прошлого никому и никогда. Его худощавые ноги уже не первый год проламывают его двери и уже давно не первый десяток лет сводят с ума девушек. Исчерна зелёные глаза заглядывают в душу, от них хочется отвернуться, закрыться руками или наоборот: упиваться ими, полностью отдавая себя юному манипулятору. Но Акихито не какая-нибудь розовощёкая юная девка, готовая попасть в его сети.       Гипноз на вампиров не действует в априори, но глупый Насэ не сдается по сей день. — Ну-ка, взгляни на меня, красоточка! — подтягивает к себе блондина Хирооми, чуть касаясь кончиком его носа, хитро ухмыляется и кружит Акихито вместе с собой в вальсе, грубо положив руку тому на талию, а другой сжав руку Акихито, пока тот, поджав губы, не проваливается на его кашемировое пальто и не задыхается от злости. — Давно не виделись. — Отвали от меня, извращенец! — Камбара отпихивает от себя бесцеремонного вампира, падая на закопченную стену с слезшими у потолка обоями. — Ты сам упал на меня! — смеется вампир. — И кто из нас извращенец? Я не убивал свою любимую самым извращенским вампирским способом, — щелкает он пальцами.       Хирооми сыпет соль на рану, по-хозяйски прогуливаясь по комнате Акихито, в которой они оказались, и ему абсолютно нравится детское ополчение Камбары на него, но его абсолютно не интересуют рамки морали, которые он переходит.       Гнев Акихито стоит этих невидимых рамок.       Буквально через секунду Насэ оказывается впечатанным в стену с приставленным к горлу осколком от ранее бывшей двери. Акихито не контролирует свой гнев, точней не умеет, а Хирооми умело пользуется этим. Светловолосый проводит сколком поперек шеи гостя, оставляя красный порез на бледной коже, пачкая извечный шарф. — Ты самое ужасное., — шепчет он, вглядываясь остервеневшими глазами в преспокойного Хирооми. Его до безумия раздражает голос, лицо, весь вид Насэ, все его существо. Он — идиот, лезущий не в свое дело, питающий нездоровую страсть к гневу людей. Акихито невежливо зажимает одну его руку подошвой старых ботинок, испачканных поди не только в грязи, а вторую — держит в цепком захвате своей руки, ногтями впивающуюся кажется до костей, но Хирооми не стонет и не отбивается. Камбара налегает всем телом, не давая шанса выбраться, дышит Насэ в лицо и капает размашистыми каплями своей крови на голую кожу приятеля, окрашивая шарф в багровый цвет. — Я ненавижу…       Но Хирооми заведомо сильнее, и поэтому он затыкает рот Акихито быстрее, чем тот успевает выпалить фразу, налегая уже своим телом на чужое и прислоняя к противоположной стене. Камбара царапается и дерется, как девчонка, выплескивая все свои эмоции на противника — не самая лучшая тактика. Он приставляет калено в паху Акихито, блокируя его движения, потому что от его колена в прямом смысле зависит половая жизнь Камбары. — Умерь свой пыл, Акихито! Мне нет нужды драться с тобой. У меня к тебе предложение. Просто выслушай, — Хирооми отпускает его, отходит на метр и поднимает руки, тем самым уверяя, что ничего опасного делать он не будет.       Но Акихито знает, что он и без рук может убить все человечество.       Камбару порядком бесит, что ему ставят условия и ему приходится быть прижатым к стене с коленкой в паху — ладно бы это была какая-нибудь красивая девушка, но это блядский Хирооми, от которого от девушки лишь затасканный дорогой парфюм, которым он — спасибо ему — кажется, провонял всю небольшую квартиру Акихито — полностью обезоруженным, бесит, что приходится слушать его голос и видеть утонченную аристократическую физиономию. Бесит тот факт, что он буквально пресмыкается, прогибается под этим парнем, хотя тот совершенно не использует гипноз.       Не то, чтобы Акихито имел плохие соображения о вампирах, но да, бля, у него самые наихудшие о них соображения и сейчас. Выродки дракулы. — Что тебе нужно? — скалясь, как побитая кошка, Акихито, немного поникнув, проходит к другому концу комнаты, принимаясь, как ни в чем не бывало, собирать влажные журналы с ковра и, завидев новое никотиновое пятно на ковре, чертыхается, пару раз ковырнув пальцем ворс. — Не против, если я найму тебя к себе в горничные? Мне кажется ты неплохо бы смотрелся в коротеньком платьеце с черным фартуком, — задумчиво резюмирует выродок из дворянского помета, как сказал бы Акихито, и подносит большой палец к подбородку.       Камбара фыркает и, понимая, что нужно успокоиться, начинает собирать остатки своего самообладания, так искусно разрушенного Хирооми когда-то в нулевых своими играми. — Если это твоё предложение, то свали нахуй… и оставь свои грязные мысли для своей младшей сестры, педофил. — Знаешь, если мне захочется унизить себя, то я прямиком приду к тебе, — Насэ усмехается напору пылкости приятеля и тому, что он все еще не стягивает какой-нибудь шнур на шее у Насэ, пытаясь придушить вампира. Камбара не контролирует свой гнев — побочный эффект вампиризма.       И Хирооми знает, как этим пользоваться.       Каждому достается что-то особенное, с чем юный кровосос должен сразиться, дабы открыть «новую сверхспособность». Хирооми поборол свой «дар», а Акихито — нет. — Да, пожалуйста. Все равно двери у меня теперь нет, — зато колких слов хоть отбавляй. — А теперь вали, я в твой гадюшник не сунусь и ногой.       У Хирооми голливудская улыбка, острые клыки и чуть вздернутый нос. Заместо румянца у него синие впадины и стертые в кровь скулы. Он тот типаж парней, которые девушки боготворят, которым пишут первый и на которых мастурбируют, запираясь в ванных комнатах. Хирооми скидывает с плеч черное пальто, оставаясь в сером свитере с шарфом, окропленным его собственной кровью. Любого другого бы он убил, не тешась над ним и не приглашая домой, безжалостно перегрыз ему глотку или разорвал бы горло собственными длинными пальцами.       Но не Акихито. Это больше чем панибратские отношения, больше чем просто сексуальное влечение, излишние пылкости кажутся слишком грязными для их отношений в виде агрессора и жертвы. — Если ты пришел трахаться, то я не в настроении, — Акихито, уняв внутренного демона, отвечает на немой вопрос, повисший в воздухе туманом, обличающим длинные следы ногтей (совсем не женских), оставленные на заплесневелых обоях, причудливые кляксы крови на матрацах и наволочках, не отстирывающиеся в прачечных, и безмолвие стен, с застывшими вампирскими стонами в них, отдающие теперь звоном хрусталя люстр. — Не в этом состоит моё предложение, — вкрадчиво проговаривает Хирооми, продолжая раздеваться и стягивая теперь с себя свой свитер через голову. Акихито отрывает взгляд от обложек журналов с расплывшимися фигурами моделей и всматривается в силуэт Насэ, загораживающего весь свет своей фигурой. От изгибов талии тонким контуром проходит яркий рефлекс, когда кожа от плеча до длинной шеи поблескивает на свету, обличая пару красных отметен (явно не от Акихито), мерцающих в тени таким же алым, полоска под кадыком от осколка поблескивает в тени.       И пару капель крови на шее Насэ, принадлежавших Акихито, возвращают ему вид настоящего вампира.       Хирооми подходит к Акихито слишком близко, поэтому Камбаре приходится поднять голову, чтобы видеть лицо Насэ. Брюнет ухмыляется, потому что любое его действие будет легким воспоминанием после того, как он раздевается. Его способность не гипноз, его способность — завораживать людей тогда, когда он хочет этого. Он ебаный развратитель малолетних, но ему это на руку, потому что совокупляться с людьми для него то же самое, что и с овощами. Он просто использует эту способность в немного других целях.       Лишь Акихито знает, как он ненавидит этот дар, и как он ненавидит быть неживым. Собственно, в этом они и сошлись.       Но на Камбару не действует сия возможность. Беззащитность Хирооми — вот, что пленяет сердце юного вампира, обезоруживая его наповал. Хоть и эта беззащитность лишь фикция, но близость кожи к коже сводит с сума, сбивает поток мыслей и заставляет чувствовать что-то больше, чем ненависть и постоянную апатию.       Насэ садится рядом с застывшим Акихито, побоявшимся сдвинуться с места, кладет руку на шею и ждёт разрешения, дальше он холодными пальцами двигается вдоль сонной артерии, посылая холодок по коже, и прислоняет тыльную часть ладони к горящим щекам. Извращенная дружба, приятель в ковычках — и поцелуй прямо в губы, нежный и чувственный, от которого сводит челюсть, и логическое мышление отправляется в тартарарым.       Акихито целуется по-детски, невинно и безобидно, когда Насэ проникает языком в податливый рот, захватывает зубами губу и облизывает чужие губы. Камбара выплескивает всю свою отчаянность, хватается за широкие плечи и забывает все, что было до этого, растворяясь в теле приятеля.       Хирооми — его эмоциональный якорь, хоть Камбара никогда не признает этого. В друг друге они находят необходимую им человечность, чувственность и простую влюбленность.       Акихито начинает задыхаться, терять контроль, он жмурит глаза и зажимает руки на плечах Хирооми, оставляя там полумесяцы от своих ногтей. Насэ хмурится и отрывается от Акихито. Он знает, что будет лишь хуже, если они продолжат.       Акихито — эмоциональный мальчик, и умрет он скорее не от солнца, не от каннибалов-вампироедов, а от чувств, всколыхнувшихся внутри него синим пламенем. — Извини, — Камбара тупит взгляд на пол, раскрасневшийся и потрепанный, он боится поднять глаза на Хирооми и увидить там насмешку на его губах или что-то такого рода. Каждый раз боится. Акихито не доверяет ему, и правильно делает. Хирооми временный, как ветер, меняет направление не по синоптическим поставлениям.       Насэ потирает переносицу и кривится от неприятного жжения в грудной клетке. Каждый раз как в первый. Оно сплетается, соцветием сокрушая на голову брюнета поток непонятных и непринятых им чувств. Он не влюблен в Акихито и никогда не будет. А это — лишь последствия поцелуев с мальчишкой, трепетно сжимающего его губы своими. — На самом деле, я пришел не за этим, — хрипит Хирооми, не позволяя своему тону быть слишком интимным и слишком нежным. Расчувствовавшийся вампир равносилен мишени с ясно обозначенным «яблочком». — Я хочу знать, как я выгляжу.       Акихито хмурится и, забыв о поцелуе, устремляет взгляд масляных глаз на лицо Хирооми, которое сейчас выглядит вполне серьезным, что убеждает в серьезности его слов. «Хочу знать, как я выгляжу», — Акихито в недоумении и даже было усмехнулся, вызвав у собеседника сомнение о своей адекватности. — Ты выглядишь, как извращенец в пальто, под которым нет ничего, кроме… — Я понял, — заткнул рот второй раз за день Хирооми. — Но, Акки, я немного о другом. Ты же вкурсе, что мы не отражаемся ни в зеркалах, ни в воде — я просто напросто хочу знать как я выгляжу. Может быть я какой-нибудь урод. — О, да! — Я серьезно. — Да, мне было бы неплохо узнать, как выгляжу и я. — Не боишься разочароваться? — Спасибо! — Акихито дает подзатыльник собеседнику, пока тот расстреливает на полу своё пальто, потому что лежать на ковре, не стиранном со времен наполеона.       Два вампира, пьющие дорогое вино, припрятанное Акихито на времена вторжения инопланетян на Землю, и лежащие приемущественно на дорогом пальто, изнутри прошитого шёлком и пропахшего дорогим парфюмом, есть что-то странное для мира вурдалаков и что-то нормальное для мира людей. Акихито не знает, как он выглядит. Он лишь помнит, и воспоминанием ему служат его чёрно-белые фотографии, не дающие забыть серый силуэт своего лица. У Хирооми же нет такой возможности — когда он был жив, фотографий не делали. — У тебя пшеничные волосы, золотистая кожа и карие глаза, — Хирооми тяжело вздыхает, но не из-за атмосферы напряженности или усталости, просто чтобы немного собраться с мыслями и, наверное, еще для того, чтобы Акихито повернулся к нему. Насэ кладет голову на пол и пристально начинает вглядываться в лицо. — В середине зимы у тебя появляются веснушки. Смешно, что у вампира появляются веснушки. И это выглядит даже… мило. Но ты ведь даже не знал об этом, так ведь? — Угу. Расчувствовавшись, после недолгого молчания Хирооми продолжил: — А после поцелуев ты краснеешь настолько сильно, что ты становишься похож на человека, представляешь? А ещё, когда с тобой целуешься, ты часто щекочешь ресницами, но это, конечно, не описание внешность, но ты должен это знать, — Хирооми грустно отводит взгляд, а улыбка Акихито медленно сходит на нет, бесследно исчезая с лица.       Потому что это не могут быть слова Хирооми. Это не может быть тот киллер, гонявшийся за ним целый год с искрящимся красными глазами. Он был его ночным кошмаром, а тут он лежит, просунув руки под его кофту, упокоив их на талии, и говорит тихо, падая в воспоминания с головой.       Это выглядит больше чем комично. — У тебя чёрные волосы, и они иногда прикрывают твои глаза, — начинает Акихито, подложив руку под голову, — У тебя зелёные глаза, длинный и немного вздёрнутый нос. Но он в то же время острый. Я не знаю. У тебя бледная, очень бледная кожа, холодная и даже ледяная. — Камбара останавливается, облизнув губы и думая, говорить ли то, что вертится на языке, но то, что, возможно, может обидеть Хирооми. — По тебе не скажешь, что ты дружелюбный или тебе можно высказать свои мысли. Ты не кажешься человеком, достойным доверия.       Хирооми сдержанно кивает и после грустно улыбается. — Но у тебя красивая фигура, и мне кажется, что девушки западают на тебя не из-за твоего дара, а из-за твоего тела, — выпаливает Акихито и криво улыбается. Он чувствует себя виноватым, но, на самом деле, он сказал правду, а Хирооми вроде бы это как ценит, ведь нет ничего дороже правда, какой бы она не была? — Но меня абсолютно бесят твои шарфы. Они ужасные.       Хирооми смеется. — Шарфы — это святое, — выдвигает он палец в потолок и, повернув голову, прикасается губами к носу. Хирооми не влюблен в Акихиту, они просто пользуются друг другом. Любое проявление чувств — дикость для давно остывших тел. Ведь это так. Хирооми садится на таз Акихито и заводит его руки за голову, продолжая лучезарно улыбаться. Акихито разрывают противоречащие эмоции: с одной стороны ему хочется радоваться как мальчишка, потому что вот она, близость и откровения, которых обычно не дождешься в их холодном, злом и пасмурном мире, а с другой он понимал, что от этого человек ничего хорошего от него ждать не стоит, он лжец и обманщик, который заманивает своих жертв в сладостные ловушки, а дальше истребляет, беспощадно и без капли жалости. Но сейчас, когда он смотрит на него искрящимся странным блеском взглядом и между их лицами остаются считанные сантиметры, нездоровое желание овладевает им, и вся агрессия, и все то, что было до этого, канет в небытие и стирается из памяти, оставляя лишь лицо Хирооми с его извечной ухмылкой и прикосновения его длинных пальцев. — А теперь как я выгляжу? — Как мечта. — Оу, комплименты для слащавых девчонок, не думаешь? Хирооми припадает к губам первый, не давая ответить на его вопрос, и блаженные вздох Акихито служит ему лучшей наградой. Он посасывает верхнюю губу, оттягивает ее, пока одна его рука забирается под растянутую футболку, а вторая продолжает придерживать над головой руки Акки. Камбара неуклюже отвечает на поцелуй, по-мальчишечьи вздрагивая от проворных прикосновений. Он ухватывается за тело друга, собеседника или партнера — они не разбирались — и притягивает к себе еще ближе так, что Хирооми грудью опускается на чужую. Хирооми — злой и не щадящий никого волк, а Акки его красная шапочка с неконтролируемой агрессией и огромным запасом журналов под кроватью и на подоконнике. Они не созданы друг для друга, про них не напишут роман, их сердца точно не забьются в унисон. И тем более они никогда не произнесут слова любви к друг другу. Никто не влюблён, это лишь последствия нечеловечности, от которой они хотят, мечтают и пытаются избавиться. По одиночки — безжалостные кровопийцы, а вместе — одинокие души, обретающие больше, чем бессмертие.