Закат Ойкумены

Пальцы вцепляются в волосы до обидного равнодушно. Герой выволакивает побежденную из шатра, бросая на сырую, упившуюся до экстаза предутренним дождем, землю, словно провинившуюся шавку. Белоснежным хитоном бесстыдно овладевает теплое, вязкое тело Геи. Темные, широкие разводы на белоснежной коже. Легкая, юная Гера, запачкавшая на охоте тонкие лодыжки, любовно сворачивает голову пойманной кукушке. Пальцы ласкают еще теплое брюшко, и богиня смеется звонким и чистым смехом. «Ку-ку, ку-ку», - заливается она колокольчиком, и дрожит проклятая Эхо в ледяной постели горных озер. «Ку-ку, ку-ку. Что же, милый? Чем я хуже тебя?»*. Взгляд у Эллады откровенный до исступления, вожделенно молящий, но все еще будто насмешливый, будто бы свысока, хотя ниже уже некуда. Она смеется так, будто на устланном солнечным светом и лебяжьим пухом ложе игриво подзывает возлюбленного. Поводит маняще плечом, а волосы извиваются по скулам липкими змеями, и рот очерчен густой подсыхающей грязью. Хитон больше почти ничего не скрывает, Эллада проводит рукой по бедру, обнажая сокрытое, рисует черным размашистую линию – это Млечный путь. Но, может, Гермес погиб в самом начале истории, и пролитой на мраморе должна быть его кровь? Ариадна отмеряет шагами созвездия. Постель ее холодна. Персей с Минотавром рукоплещут Вакху в полутьме душного лабиринта отплясывающему священный танец на фосфорически мерцающих костях самых прекрасных критянок. Губы ее искусаны в кровь желанием, алые полукруги на ладонях напоминают не сумевшую родиться луну, ноги искусаны до мяса Большим Псом. Сияют холодом Волосы Вероники, но сама она давно уже умерла от одиночества. И так же сияет, болтаясь в петле из серебряной нити, белое тело Ариадны, чьих волос осколки разлетятся по ночному небу. - Отчего ты так холоден, милый мой? Отчего ты недвижим и молчалив? Ах, как давно я жаждала увидеть тебя. В каких жарких, отравляющих, темных снах ты являлся мне. Как душно было просыпаться и не иметь возможности коснуться горячими пальцами, опьянить дурманом тела, напоить дрожащую от возбуждения плоть. Ах, как ты статен и строг. На губах моих земля, но на вкус она сладка, словно кровь. Отчего ты напоил Гею, а мне не хочешь дать ни глотка? Вот я лежу подле тебя, милый, я безоружна, но и не желаю защититься. Возьми мою плоть, мою кровь, мою душу. Выгрызи, разорви, сломай, развей по ветру. Отныне лишь ты один властитель Ойкумены. Острый, зазубренный ноготь медленно вспарывает живот Андромеды. Чудовище наслаждается чувственным процессом, упивается пронзительными криками еще живой жертвы. Одно за другим крошатся хрустальные ребра, звенят ударяясь о скалы, обращаются в морскую пену. Тело хорошее, гибкое, упругое. Вкусное. Завистливо в небе клекочет орел, довольствующийся одной лишь только печенкой, ликуют счастливые эфиопы, восхваляя невесту морского змея. А разморенный жаркой ночью Персей глухо стонет от наслаждения, запустив пальцы в перепутанные и чуть влажные кудри Гермеса. Алая струя, хлынувшая из перерубленной шеи, обагрила нестерпимо яркий рассвет, разлилась по небу вином, расплескалась. И доблестный воин поднимает над войском голову бесстыдной Горгоны. И ликуют воины неистово, и кричит герой пронзительно и страстно. Он взял то, о чем мечтал, он знал, что получит это. И ни одна самая искусная любовная ласка, ни одна самая страстная ночь не смогут подарить ему такой же эйфории, как смоль этих волос в его ладони. Герой держит осторожно, до крайности нежно свой боготворимый, обожаемый трофей. На Ойкумену боги пролили закат, и золоченые им корабли Одиссея пристают к враждебным берегам. Но сам Одиссей нанизан спиною на острый риф, а сирены, скорбно и протяжно, поют ему колыбельные. Он не успевает целовать всех, не успевает отвечать на ласки, его глаза выцарапаны птичьими когтями – теперь он только осязание и слух. Как можно вспоминать о грубой, словно лен Пенелопе, когда перья у сирен из тончайшего шелка? Уходя на дно, Одиссей все еще слышит сладкое, тягучее пение, и теперь уже его убаюкивает волна. А звонкие слезы сирен еще долго будут шипеть кислотой в морской пучине. Примечание: *по легенде Зевс полюбил Геру, когда она была девушкой, и превратился в кукушку, которую она поймала.