Моё персональное счастье по имени Соби

Привет, Токио. Я вернулся. Вау… и спрашивается, зачем я вернулся? Кому я теперь тут нужен? Притащить себя обратно, после пяти лет обучения в Англии. Мне же предложили там отличное место. Мог бы работать и иметь очень неплохой доход. Пара-тройка лет и я бы там стал чуть ли не миллионером. Да, да, именно так. Хороший психолог зарабатывает там столько, что через некоторое время уже не знаешь, куда эти деньги тратить. Но нет, меня неумолимо потянуло в Японию. Какого черта, спрашивается? Спрашиваете, как я оказался в Англии? О, это отдельная история… это всё началось за неделю до моего семнадцатилетия. Я всё вспомнил. Вспомнил, но взамен вернувшимся воспоминаниям ничего, к счастью, не забыл. Странно, но я смог разместить в себе и прошлого, и настоящего себя. Мама, как по волшебству стала прежней, хотя, сначала не поверила, что вернулся её Рицка. Я был счастлив как никогда. Потом, предупредив маму, что вернусь поздно, я ушел к Соби. Я бежал к нему со всех ног, а, когда уже был напротив его двери, замер. Я не знал, как Соби отнесется к тому, что я всё вспомнил. Он же любит другого Рицку, с которым познакомился. Пока я обдумывал, как поступить, дверь распахнулась и Соби, тревожно глядя на меня, спросил, что у меня случилось. Ну, вот как ему ответить, что случилось, когда я сам толком ещё не разобрался? Я тогда просто уткнулся лбом в его плечо и обнял. В тот вечер я ему так ничего и не сказал. И на следующий день тоже… и через день, и через два, и через неделю… а через неделю был мой день рождения. Я уже, можно сказать, сидел на чемоданах. Мама вознамерилась сделать из меня человека, как она выразилась, а я не стал противиться. Понимал, что, если уеду, то придется расстаться с Соби, но мама… мама для меня тогда была главнее. Свой день рождения я праздновал у Соби и был твердо уверен, что должен отдать ему свои ушки. Как хотел, так и получилось. Я знал, что должен сказать, что всё вспомнил, что уезжаю, но не смог. Я просто рано утром поднялся, положил свои ушки и хвост на его письменный стол и написал записку: “Я тебя очень сильно люблю, я никого и никогда больше так не полюблю, как тебя… прости меня, Соби”. В последний раз нежно его поцеловав – он улыбнулся мне во сне, прошептав моё имя – я ушел. Я не знаю, какая была реакция у него, когда он нашел записку, но, когда я разговаривал по телефону с Юйко и Яёем, они говорили, что выглядит Соби как зомби и постоянно спрашивает, где я и как я. Поскольку они даже не знали, где я учусь, то и Соби ничего не узнал. Я чувствовал себя последней мразью и эгоистом, я плакал по ночам, а с утра снова был маминым, весёлым Рицкой. Полтора года назад мама умерла, я кое-как себя пересилил и окончил университет, даже с отличием. Пока доучивался, уже неплохо практиковал и заработал денег. Вокруг меня всегда крутилось много народу. Девушки и парни с недвусмысленными предложениями, люди постарше… но мне как-то на всех было наплевать. Я остался один в этом лучшем из миров, который стал казаться мне таким поганым, что хотелось убить себя. Но я же стал одним из лучших психологов, несмотря на свой довольно юный возраст и было бы странно, если бы жизнь моя закончилась суицидом. Как я уже говорил, мне предложили довольно хорошее место, но меня прямо-таки тянуло в Японию. Я понял, что пора возвращаться, когда на улице, в лицах прохожих, я стал видеть Соби. Ещё немного таким темпом и здравствуй психоз! У меня на столе стояло всегда три фото: на одном, я мама и Сеймей, на втором мои друзья и на третьем… Соби. В бумажнике ситуация была попроще. Там только одно фото. Соби. Как я в пятнадцать лет положил это фото в бумажник, так оно там и было. Я поменял много этих “хранилищ денег”, но фото… оно всегда со мной, и я каждый раз на него смотрю. И вот теперь я в Японии. Зачем? Не знаю. Надо просто так, наверное. Только вот кому, кроме меня это надо? Перед вылетом я позвонил Юйко и Яёю и сказал, что прилетаю. Они вроде обрадовались и собирались меня встретить. Я буду рад их увидеть. Но ещё я хочу увидеть Соби. Очень сильно хочу. Но имею ли я на это право? Вряд ли. Он, скорее всего, меня ненавидит, или вообще не помнит. Наверняка обзавелся семьей. И его дети похожи на него… да, я почти уверен, что они такие же светловолосые, с глазами глубокого синего цвета, с аристократической, бледной, почти прозрачной кожей и умопомрачительной улыбкой. – Рицка!!! – о, да, этот голос я узнаю всегда и везде, сколько бы лет ни прошло. Поворачиваюсь и вижу Юйко и… Юйко. Поморгал, но видение осталось. Точная копия Юйко, которой где-то два годика. О, нет, копия не точная, глаза Яёя. А вон и он сам. Надо же, как он возмужал. Теперь Юйко ему где-то по плечо. – Рицка, наконец-то! Как мы рады! Правда, на их лицах были искренние улыбки. Я тоже улыбнулся, по возможности радостно. Но сердце щемило. Я украдкой оглядывался. На что я, идиот, рассчитывал? Что Соби узнает, что я приезжаю, и придет встречать? Бред. Но как же мне хочется его увидеть… хотя бы издалека. Пока мы шли к машине, некоторые люди на меня оглядывались со странными выражениями на лицах. Я, конечно, понимаю, что я очень даже ничего, но зачем же так глазеть!? Кончилось это тем, что ко мне подошли две женщины, примерно сорока лет, внимательно посмотрели на меня и заявили: – Это определенно он. Никаких сомнений быть не может. – Позвольте полюбопытствовать, о чем это вы? Женщины синхронно моргнули, переглянулись и одна из них сказала: – Как это о чем? Это же вы модель Агацумы-сама? Честно сказать, я лишился дара речи. – Что, простите? – Ну, как же, вы же присутствуете на большей части его картин! Я только хотел поинтересоваться ещё кое о чём, но Яёй резко дернул меня за руку и, извинившись перед дамами, потащил в сторону машины. – Яёй, это что сейчас было, ты не знаешь? – О чём ты, Рицка? – пока я не стал задавать вопросы, они с Юйко наперебой начали щебетать о каких-то пустяках, пытаясь отвлечь меня от тех женщин. Слабо, но у них получалось. Ну, я сделал вид, что им это удалось. Остаток дня мы провели вполне-таки уютно, они предложили мне перекантоваться у них, пока я не найду квартиру. Я пообещал, что не буду с этим затягивать, а они просто заулыбались, заверив меня, что всё в порядке. Я стоял у окна и смотрел на фото в бумажнике, засмотрелся настолько, что не заметил, как подошла Юйко. – Ты его любишь? – А? – даже не смущаюсь, прошло то время, когда я смущался. – Да, люблю. Любил и буду любить. Но он меня, наверное, ненавидит. – Чем строить предположения, лучше бы спросил у него сам. – Мне стыдно будет смотреть ему в глаза. – Всё с тобой ясно. Будешь страдать, мучиться, мучить его, но разговаривать не будешь. – Она вздохнула и спросила: – Скажи мне одну вещь, почему ты ему не сказал, что уезжаешь и ни разу не позвонил ему, Рицка? На него смотреть было страшно, когда ты уехал. Я не мог нормально сформулировать ответ на её вопрос и в итоге ответил кратко и очень лаконично: – Юйко… всё сложно. А ведь, правда, всё очень даже нелегко. Тогда и сейчас. – Ты как всегда “многословен”. Ладно, ложись спать, а то после перелета ты так и не отдохнул. А завтра тебя ждет культурная программа. – Заметив то, что я хотел возразить, Юйко подняла руку и сказала: – Никаких возражений не принимается! Всё, спокойной ночи. Она вышла из комнаты и притворила дверь. А я вернулся к обзору города с помощью окна. Надо же, Юйко так повзрослела. Я даже не думал, что она когда-нибудь будет такой серьёзной. Она стала какой-то умиротворенной что ли. Да и Яёй тоже. Так, кажется, пора вздремнуть, а то меня просто отрубает. Посмотреть ещё разочек на фото, ещё немного, и спать. Что на мне подпрыгивает? Чуть больше десяти килограмм. Оу, оу, мне пытаются поднять веки… не надо, я сам, я же не Вий, в конце концов! Так и думал. – Мимуро-тян, что это ты делаешь? – Папа сказал тебя разбудить. – Тоненький звонкий голосок, ещё не до конца выговаривающий слова как надо, с утра пораньше, оказался лучше любого будильника. – Класс. Ну, твоё задание выполнено, иди, скажи папе, что ты молодец, а дядя Рицка сейчас придет. – Кое-как сгрузив с себя это наимилейшее создание, я всё-таки пошел умываться. Так, бежевый пуловер, черные джинсы… о, бумажник обязательно, сразу в куртку. Ну, теперь можно пойти показаться на глаза Юйко и Яёю. – О, ну наконец-то, а то я уже хотел запускать к тебе Мимуро по второму кругу. – Да, за последние пять лет, это лучший будильник, который я видел. – Я потрепал девочку между ушек, на что она довольно зажмурилась. – У вас замечательная семья, я за вас так рад. Но с вашей стороны было свинством умолчать о том, что у вас родилось такое чудо. – Это был такой коварный расчет. В надежде на то, что ты приедешь и, когда увидишь, сильно удивишься. У нас получилось? – Ещё бы. Когда я увидел двух Юйко, я был ошеломлен. – Давно мне не было так хорошо и спокойно, как сейчас, в их компании. Хорошая компания, превосходный завтрак... здорово. – Ну что, пойдёмте? – Вы бы хоть сказали куда, а? – Культурная программа для возвращенца. – Они как-то синхронно хихикнули, и я подумал, что эта парочка что-то замыслила. Часть дня прошла довольно мирно и мило. Можно сказать, что вспоминали то, что было раньше. Парк, наша школа, любимое кафе… а вот потом они за каким-то чертом потащили меня в картинную галерею, но не в центральную городскую, а в галерею какого-то модного художника, от чьих картин даже высокопоставленные чиновники приходят восторг. Какое-то странное у меня чувство шевельнулось в груди. Предчувствие, что ли. Правильно предчувствовал. Зайдя в зал, меня словно шандарахнуло. Первая картина, которую я увидел. Высокий темноволосый парень в черной водолазке в окружении бабочек. Аметистовые глаза, немного хмурое выражение лица, едва заметная улыбка… повернув голову вправо, я увидел ещё картины, с этим же парнем… добрая такая часть галереи была в подобных портретах. Я сразу понял, о чем говорили те две женщины в аэропорту. На этих картинах – я. А галерея эта принадлежит, судя по всему, Соби. В такие моменты, когда сердце готово выпрыгнуть из груди, мне жизненно необходимо посмотреть на его фотографию, чтобы успокоиться. Тянусь к заднему карману за бумажником… что? Где он? Вот черт! Так, спокойно, когда я сдавал куртку в гардероб, я переложил его в карман и пошел за Юйко и Мимуро в зал… наверное, я обронил бумажник где-то у дверей. – Это случайно не ваше? – тихий, чувственный и такой безумно родной голос, который заставляет, не только сердце выскакивать из груди, но и ноги подкашиваться. И это обжигающее дыхание возле моего уха… Главное успокоиться, успокоиться и обернуться. Что я и делаю. Ну, правда, получилось только со вторым пунктом, обернуться. А теперь невыполнимая задача – удержаться на ногах, увидев Соби. Такой красивый. Такой родной. Он не сильно изменился. А глаза так и вовсе, прежние. Два бездонных озера, с легкой грустинкой. Вижу свой бумажник в его руках. Открытый. Как раз отлично видно фото. – Ты постригся. – Надо же хоть что-то сказать. До банального приветствия я как-то не додумался. – Да, немного. Тебе не нравится? – Нет, что ты, тебе очень идет. Просто я удивился. Я не думал, что ты когда-нибудь обрежешь свои волосы. – Как бы выудить у него из рук бумажник и по-тихому свалить, а? Кстати, а где семейство Сиойри? Так и знал, они явно смылись... – Я тоже не думал. Но потом передумал. Тебе точно нравится? – смотрит на меня как-то подозрительно, а я непонятно с чего краснею. – Мне-то да, но зачем ты спрашиваешь нравится ли мне, ты лучше у своей девушки это спроси. Щелкает пальцем по фото в моем бумажнике: – Я помню это фото. Ты положил его в портмоне в пятнадцать лет. Портмоне другое, а фото то же… – Ты знал, что это фото было у меня? – Конечно. Ах, да, хочу тебе показать моего любимого человека. – Достает свой бумажник и протягивает мне. А я не могу даже руку поднять. Зачем, зачем мне видеть его любимого человека? Неужели Соби меня настолько ненавидит, что хочет причинить такую боль? Хотя, я его понимаю… то, как поступил я, хуже раз в сто, если не больше… – Да не надо, Соби… – А я настаиваю. Главное, чтобы руки не дрожали. Вроде не дрожат. Ах, черт, дрожат… открываю бумажник, закрываю глаза, выдыхаю, открываю глаза и… впадаю в ступор. Фото. Моё. Соби фотографировал меня на моём дне рождении. Но не на семнадцать лет, а на четырнадцать, на фото я ещё с ушками и в обнимку с огромным плюшевым медведем, которого тогда подарили Йоджи и Нацуо. Неужели он носит моё фото в бумажнике восемь лет? – Соби, а… – Скажи, в этом что-то изменилось? – Соби протянул мне вдвое сложенный лист бумаги, в котором я узнал свою записку, оставленную мной в день отъезда. Он подал мне стороной, где было написано: “Я очень сильно тебя люблю… я никого и никогда больше так не полюблю, как тебя…”. – Нет, не изменилось. И не думаю, что когда-нибудь изменится. – Осторожно забираю из его руки свой бумажник, не отводя от Соби глаз. – Это хорошо. Тогда вот. – Он перевернул лист, и я увидел ответ на мою просьбу простить меня. “Прощаю… потому что люблю”. – Ты моё дыхание, моя жизнь, Рицка. Я без тебя не только не живу, я даже не существую. Не уходи больше. Никогда. – И он меня обнял. Это были самые долгожданные объятия. Самые любимые руки. И я слышал самую восхитительную мелодию. Стук сердца любимого человека. И я заплакал. Впервые за пять лет, я заплакал не от боли, страха и отчаяния или нежелания жить, а от счастья. Да, вот такое у меня счастье, которого я себя лишил на пять лет. Моё персональное счастье по имени Соби.