Таймлайн: Fredag 15:15 - 01:01

Он так неуверенно озирается, когда входит в огромную дверь, что мне немного смешно. Редиссон Блу Плаза — груда пафоса в центре города — стекло, бетон и железо. Самое дорогое, что я смог себе только позволить. Я истратил на него все мои сбережения, и не жалею об этом ни капли. Наш первый раз должен быть идеальным. Его первый раз. На самом деле я и сам был готов отдать ему все, что он только попросит. Всего себя, до самого дна. Все мое тело. Какая разница, если он и так уже забрал мою душу. Но он, как обычно, решает иначе. На улице перед отелем он только смотрит на меня шальными, слегка испуганными глазами и льнет ко мне, украдкой касаясь губ быстрым поцелуем, несмотря на то, что стесняется целоваться на улице. Кровь долбит мне по ушам все громче и громче, и мой голос звучит хрипло и незнакомо, продолжая наш разговор: — Ты уверен, Исак?.. Он застенчиво улыбается мне — как я обожаю эту его улыбку, — и кивает, доверчиво глядя чуть исподлобья. От его доверчивости мне почти что физически плохо. Но я уже знаю, что не смогу отказаться, я тоже хочу этого так, что в глазах у меня темно. — Я готов. Блядь, Эвен, просто сделай это и всё. Кто-то должен быть первым. Так почему бы не я? Он опять улыбается мне, закидывая голову назад как-то особо расслабленно, словно уже готовится мне подчиниться, а я закрываю глаза и прижимаю его к себе. Для меня это слишком много. Лишь бы я только смог это выдержать. Предупредительный портье указывает нам на ресепшн и точечные светильники ярко поблескивают, отражаясь в светлом мраморе пола. Исак переводит растерянный взгляд с бордовых модных кресел в фойе на кучку туристов, расположившихся на просторном диване, и снова сильно краснеет. И до меня вдруг доходит — наверное, никогда еще не был в отелях. Совсем еще мальчик. Мой мальчик. Нежность взрывается во мне сотней гребаных мотыльков, и я притягиваю его ближе к себе. От смущения он неподатливый, почти деревянный, а его щека и ухо заливаются рубиновой краской в тон его кепке. Кажется, он просто мечтает провалиться сквозь этот мраморный пол. Я бросаю на него взгляд за взглядом, потому что не смотреть на него не могу. И, блядь, к своему ужасу чувствую, как меня привычно несет от эмоций. Только не сегодня. Не здесь. — Вы датчанка? Обожаю датчан, — мое оживление заставляет цепляться к девушке на ресепшене с ненужными разговорами, она улыбается, и я надеюсь, что мы обойдемся лишь моим документом. Краем глаза я наконец-то ловлю его неуверенную улыбку. Кажется, он начинает оттаивать. — Тебе нравится Дания? — я оборачиваюсь к нему, пытаясь втянуть в разговор. — Да, конечно, Дания хороша, — он смущенно прячет руки в замок, привычно закрываясь от мира, но все-таки улыбается. Кажется, мне удалось их обоих отвлечь своей болтовней. — Даже не знаю, как по-датски сказать “этот парень красив?” — я напряженно мешаю датские слова и английские, а Исак в сотый раз заливается краской. — Он ведь красивый? — Да, да, — теперь и она смущена. — Мой мальчик, — я демонстративно прижимаю его к себе, и теперь они краснеют уже оба, а я смеюсь и тащу его к лифту. Он и правда никогда не был в подобном отеле. Сквозь стекло он с любопытством крутит головой и очарованно смотрит, как медленно уплывает под нами город, наконец-то расслабляет деревянные плечи, но все еще не прекращает смущаться. Чтобы его приободрить, я притягиваю его к себе, легко целуя в висок и в скулу, но отстраниться уже не могу, начинаю привычно тонуть в нем, притягивая и обнимая. Но я не хочу целовать его в губы, иначе до номера не дотяну. Он, будто назло моим мыслям, затуманенно смотрит мне в губы, тянется ко мне и целует сам, заставляя меня ему отвечать и начиная сдаваться уже в поцелуе. Далеко внизу летит серый город, а мы с ним целуемся взасос в пустом гребаном лифте, который тащится как черепаха. Я хочу его. Пиздец, как хочу. Я почти не слышу, как открываются двери. Все так же целуясь, мы вываливаемся из лифта, и я, резко отворачиваясь — иначе не оторваться, поспешно тяну его за собой, выискивая глазами нужный номер на двери. Он смущен, возбужден, и послушно идет за мной следом, цепляясь вспотевшей ладонью за мою руку. Ковровая дорожка глушит наши шаги, и мне по кайфу уже от того, что никто не услышит и не узнает, чем мы собрались заниматься. Этот миг только наш. Мой и его. И больше ничей. Распахиваю дверь, пропуская его вперед, и он входит, смущенно сжимая кепку в руке, а второй — приглаживая непослушные волосы. Он забавный, когда так стесняется. Я оглядываюсь, стараясь не думать, как я раньше мог жить без него. Номер не слишком большой, но нам все равно нужна только кровать, а она как раз занимает полкомнаты. — Эвен, я… — он растерянно озирается, явно не зная, что делать, и от смущения кажется особенно юным. — Просто ложись, — я улыбаюсь и указываю глазами на большую кровать. — Все остальное я сам. Он усмехается и продолжает неуверенно топтаться в дверях. — Разве я не должен помыться… Ну там принять душ, или сделать что-нибудь в этом роде? — он машет вдоль тела рукой и поспешно отводит глаза. Иногда мне кажется, что от нежности к нему я задохнусь. — Не сегодня, — я дергаю его за руку и тащу за собой к кровати. — Но будет круто, если ты снимешь ботинки. Он наконец-то смеется и неловко начинает разуваться, стаскивает с плеч рюкзак, затем куртку, а я, не отрываясь, смотрю на него. Я не смею признаться ему, что хочу его настоящего, с его собственным запахом, не смытым водой. Чтобы как можно больше Его впечаталось в мою голову. Чтобы получить его совсем до конца, сделать своим такого как есть, настоящего. Того, в которого с самого первого взгляда влюбился без памяти. — Все снимать? — он неуверенно мнется возле кровати, так и не рискнув сесть на нее, в одних трусах и футболке. Мне кажется, у меня в груди сейчас что-нибудь лопнет от нежности и поранит осколками. Поэтому я просто молча иду к нему, роняю его на кровать и прижимаю лопатки к постели, нависая над ним. Он лежит подо мной и ждет, глядя на меня так, как умеет смотреть только он. Как будто пьянеет только от того, что я рядом. Как будто я — самое дорогое, что есть в его мире. От этого взгляда я всегда дурею круче, чем от травы. — Ты уверен? — шепчу я, жадно разглядывая затуманенные глаза, и осторожно приглаживаю лохматые волосы. Я боюсь, что он передумал так же, как и боюсь того, что сегодня случится. Я боюсь всего, что связано с ним. — Ты тоже разденешься? — он ерзает лопатками по покрывалу и старается под улыбкой спрятать волнение. — Или из нас двоих ты один сегодня будешь в ботинках? — Вот дерьмо! — только сейчас я замечаю, что сам по-прежнему в куртке и шапке. Я так на него засмотрелся, что забыл снять их с себя. Я вскакиваю, начиная лихорадочно раздеваться, смеюсь, он тоже улыбается вслед за мной, и напряжение, наконец, отпускает нас обоих. Чтобы больше не заморачиваться, я стягиваю с себя полностью все. Он лежит на кровати и из-под полуприкрытых век разглядывает меня. На мое тело он всегда смотрит так жадно и с такой неуверенной робостью, словно не верит, что все это принадлежит только ему. Глупый мой. А кому же еще? Пусть я давно и официально почти что маньяк, но теперь моя мания — это зацикленность на тебе. И мне повезло, что ты об этом не знаешь. — Однажды я двадцать раз подряд слушал NAS. Вишневое вино... — он продолжает меня разглядывать, и его взгляд снова плывет. — “Где он тот, кто был похож на меня?”, — цитирует он, подражая хриплому речитативу Насира. — Зачем? — я падаю рядом с ним на кровать, начиная стягивать с него футболку. Он позволяет мне делать все что угодно, и, прикрыв веки, смотрит на меня так, словно раз и навсегда отдает мне себя. — Потому что я хочу узнать все, что ты любишь. Я быстро целую его в плечо и отстраняюсь: — Ты и так это знаешь. Все, что я люблю — лежит рядом со мной, — я улыбаюсь ему и резко стягиваю с него трусы, откровенно разглядывая то, как он возбужден. Я все еще боюсь целовать его в губы, понимая, что как только к ним прикоснусь, возврата уже не будет. — Так и будешь смотреть на меня? Или все-таки что-нибудь сделаешь? — только он умеет так улыбаться: призывно и застенчиво одновременно. Я поднимаюсь к нему и прижимаюсь своим лбом к его, сталкиваясь носами. — Ты уверен? — мой голос дрожит, потому что, блядь, это я сам не уверен, потому что пиздец, как боюсь причинить ему боль. Он первый тянется ко мне с поцелуем, обхватывает мои губы своими, втягивает в себя мой язык, и реальность снова начинает от меня ускользать. Чтобы ее потерять, нам много не нужно. Только губы друг друга. — Эвен, сколько можно тебе повторять? Блядь, да, да, я уверен, — шепчет он. Он уже успел одуреть от нашего недолгого поцелуя, его взгляд снова плывет, делается шальным и зовущим, отчего меня самого неслабо ведет. — Я… — он снова краснеет, но все же отважно заканчивает: — Я пиздец как хочу, чтобы ты это сделал. До конца. Боже, помоги мне выдержать это. — Ну так что? — он опять неуверенно улыбается. Когда он так смотрит на меня из-под прикрытых ресниц, я готов сделать ради него все, что угодно. Мои ладони горят, чувствуя жар его рук и плечей, а все мое тело мелко трясется, чувствуя его ответную дрожь. Я пиздец, как боюсь, я не знаю, с чего начинать. У меня никогда этого не было. Если бы даже и было, то с ним всегда все иначе. Я боюсь все испортить, боюсь его потерять. В ушах все сильнее бьется прибой, шторм подступает, угрожая погрести меня под собой, но он неожиданно обхватывает мое лицо своими ладонями. — Не бойся. У нас все получится. Блядь. Это я должен его сейчас утешать. — Поцелуй меня. У меня все внутри замирает, когда он шепчет так еле слышно, только мне. Я склоняю голову вниз и начинаю вылизывать его шею, как он любит. Он дрожит, ерзает подо мной и тяжело дышит. Волнуется. — Исак, — тихо шепчу я, звуками имени сдувая пот с разгоряченной кожи, чтобы покрыть ее мурашками удовольствия. — Эвен, блядь, Эвен, — его жаркий шепот отражается и вибрирует у меня в каждой клетке. Коротко выдыхая, он закрывает глаза, позволяя мне делать с ним все, что я захочу. А я хочу много. Губами я спускаюсь вниз по его обнаженному вспотевшему телу, жадно вбирая в себя его запах и вкус. Он пахнет дождем, сладковатой травой, мускатом и вишней, блядь, той самой вишней, от которой мой мир неожиданно взрывают сотни запахов. Я как хищник принюхиваюсь к нему, вбираю его запах в себя, впитываю все его существо, различая любые оттенки. Я так хочу его, что в глазах у меня стоит темная ночь. Штормовой океан ревет и беснуется у меня внутри, но я целую его тело так нежно, как только могу, не пропуская ни один из участков светлой молочной кожи. Жадно вылизываю его ключицы и горло, прикусывая зубами кадык и тонкие косточки, ласкаю губами напрягшиеся соски, оставляю засосы на ребрах и, спускаясь языком по впалому животу, зарываюсь пальцами в смешные кудряшки в паху. Он трогательно кудрявый везде, и я застываю, разглядывая его темные волоски, напряженный ствол и маленькую тонкую щелку. — Долго еще будешь смотреть? Он ерзает, а я смеюсь над его смущением и неожиданно одним длинным скользящим движением слизываю выступившую вязкую каплю, отчего он непроизвольно выгибает спину и тихо шипит. В паху он всегда пахнет терпко и солоно, и этот запах с самого нашего первого раза охуенно меня возбуждает. Я готов вылизывать его бесконечно. Под длинными движениями моего языка он мечется и что-то бессвязно хрипит, сжимая простыни в кулаки. — Эвен, пиздец… я не выдержу, — одной рукой он отталкивает меня, а второй наоборот притягивает к себе, и его голова мечется по подушке, путая волосы. Его член блестит от моей слюны, бедра качаются мне навстречу, и я с трудом заставляю себя отстраниться, понимая, что ему и правда осталось недолго. Поднимаюсь к его лицу и затыкаю губами стонущий и матерящийся рот. Я хочу его видеть — смотреть и смотреть, как пятнами раскраснелись его щеки, как воздух тяжело вырывается сквозь приоткрытые губы, задевая полоску чуть неровных белоснежных зубов, как он глазами ищет мой взгляд, а ртом — мои губы, как лихорадочно шепчет “люблю, блядь, люблю”. Господи, помоги мне. Я действительно помешался на нем. Мой пах наливается тянущей болью. Мой мальчик. Горячий. Невинный. Я хочу его до боли в груди. Снова жадно целую, обвожу пальцами приоткрытые губы, любуясь его лицом. Он ловит мой палец губами и тянет в себя. Втягивает, сосет, щекочет подушечку языком, и меня кидает одновременно в холод и в жар. Мне кажется, что я попал сразу на небо. Короткими движениями он втягивает его все глубже в себя, не отводя взгляда, смотрит прямо в глаза, и я задыхаюсь. Мы… Он… Он мне еще ни разу не делал этого. — Стой. Не могу. Я и правда совсем не могу. Для меня это слишком много. Мне всегда с ним трудно сдержаться, но сегодня совсем невозможно. Я готов кончить от одной только мысли, что он скоро будет моим. Он послушно замирает и выпускает меня, давая мне передышку. Смотрит невидящими глазами, трется затылком о сбитую наволочку, улыбается, как будто под кайфом, и снова облизывается. Святые угодники, помогите мне это стерпеть. Я не выдерживаю и снова и снова его целую. Я никого в жизни столько не целовал. — Хочешь, Эвен? Ты меня хочешь? — в его огромных зрачках борются желание поиграть со мной и странная робость, как будто он до сих пор мне не верит. Словно подозревает, что я могу его не хотеть. Он просто не видит звезды перед моими глазами, не чувствует безумие, накрывающее меня с головой. В комнате задернуты шторы, здесь нет никого кроме нас, в целом мире сейчас нет никого кроме нас и мне вдруг кажется, что это наша первая брачная ночь, после которой он навечно будет моим. — Хочу, — шепчу я, на секунду переставая насиловать его рот языком. — Ты не представляешь, как сильно я тебя хочу. — Ну так возьми. Он раздвигает ноги, сгибая в коленях, и раскрывается подо мной. — Возьми, если так хочешь, — шепчет он, и смотрит на меня отчаянными дурными глазами. Я закрываю глаза, чтобы на какое-то мгновение не видеть, не чувствовать, и упираюсь в его лоб своим лбом, пытаясь справится с тем, что настолько сильнее меня. Но он не дает мне возможности. — Эвен, — опять зовет он, сгибает ноги еще сильнее в коленях и разводит их так разрвратно и так широко, что моя рука сама собой тянется вниз потрогать, узнать. Его кожа там тугая и гладкая, он чутко отзывается на каждое прикосновение и доверчиво позволяет мне изучать и ласкать нежную дырочку так, как я захочу. Мой мальчик. Горячий. Единственный. Поскольку я все еще не решаюсь, он, снова целует меня с языком и неожиданно сам начинает вдавливать в себя мою руку. Тугое кольцо неожиданно подается, и мой палец входит в него. На мгновение он сжимается и замирает, пытаясь сопротивляться вторжению, но тут же снова тянется губами к губам, не позволяя мне отодвинуться. — Давай, мне не страшно, — шепчет он, и в глазах загорается отвага. Мой маленький храбрый воин. Я на все готов, чтобы сделать ему хорошо. Я так долго и осторожно разминаю изнутри гладкие нежные стенки, вначале одним, а затем двумя пальцами, что он не выдерживает, начинает нетерпеливо ерзать, подаваться ко мне и тереться о бедро своим членом. — Не бойся. Ты охуенный. Давай, я хочу, — его лихорадочный шепот бьется мне в уши, и я снова теряю контроль. Расслабленный и открытый, он тает в моих руках как воск, трется щекой о плечо и лихорадочно улыбается, чувствуя мои пальцы внутри. Кто еще способен так искренне и доверчиво мне отдаваться? Кого еще я смогу так нестерпимо хотеть? Мое горло сжимается от волнения, и я осторожно вытягиваю пальцы, продолжая непрерывно смотреть на него. Пунцовые щеки, приоткрытые губы, белая полоска зубов. Он — мой мост между настоящим и призрачным миром. Между безумием и реальностью. Мой Исак. Единственный, кто сумеет меня удержать. Единственный, кто сможет упасть в безумие вместе со мной. — Эвен. Давай, — он смотрит на меня выжидающим мутным взглядом, и я наконец-то решаюсь. Мое тело мелко дрожит, но я медленно и осторожно, удерживая себя на самом краю, начинаю входить в тугое кольцо, преодолевая первый барьер, стараясь думать о чем-нибудь постороннем. Никогда я не чувствовал ничего даже близко похожего. Женское тело мягче, податливее, но мне неприятно о нем вспоминать. Сейчас мне противно, что я мог с кем-то быть до него. Только с ним секс перестал быть для меня просто сексом и стал чем-то таким, что накрывает меня с головой. Мой мир съеживается, сжимается до его мокрых глаз и жаркого плена внизу. Ты — моя настоящая мания, мой Исак. Ты весь мой мир. Медленно продолжая входить в него, я слежу за его лицом. Он задыхается, дышит тяжело и отрывисто, старается сморгнуть слезы с концов пушистых ресниц, и я внезапно пугаюсь и начинаю двигаться в обратную сторону, чтобы его отпустить. Но он с силой вцепляется руками мне в бедра и тянет меня на себя. — Не смей! — говорит он почти зло, удерживая меня ладонями и тихо выстанывает. — Давай уже, нахуй, возьми. Сквозь выступившие слезы он неожиданно улыбается тому, как его пошлые словечки впервые обретают истинный смысл, но я его все равно даже не слышу. Мое сердце бешено бьется, по моей спине течет пот, и я медленно, очень медленно, насколько только можно терпеть, наконец проникаю в него до конца. И замираю, врезаясь пахом в чужую нежную плоть. Мой. Мы теперь с ним одно целое. Мое лицо замирает напротив его лица, и он, тяжело дыша, смотрит мне прямо в глаза мутным взглядом и пытается скрыть от меня свою боль. — Всё? Уже все? Я теперь твой? Эвен, скажи, я же твой? — он с такой откровенной надеждой глядит на меня, что мне становится страшно. Я молча киваю. Не могу говорить. Ты мой. Всегда был моим. С той первой секунды, как только я увидел тебя. Словно прочитав мои мысли, он улыбается мне как пьяный. — Тогда двигайся. Блядь, Эвен, трахни меня, — он первый подается навстречу, стараясь не морщиться. — Зачем терпишь? Затем, что боюсь причинить тебе боль, мой родной. Я тяжело дышу и снова касаюсь его губ поцелуем. Он опять улыбается и вяло возит растрепанной головой по подушке: — Ты потрясный. Забей. — Забить? — я через силу улыбаюсь очередной двусмысленной пошлости и шепчу в его полуоткрытые губы: — Да легко. Если бы сделать это было так же легко, как сказать. Я потрясный, потому что меня буквально трясет от желания. Внутри него так тесно, узко и сладко, как мне не было никогда и нигде. Расслабленный, отдающийся мне, он так прекрасен, что меня выносит в какое-то пятое измерение, и я, плохо соображая, начинаю двигаться на чистых инстинктах. — Не больно? Маленький мой. Скажи мне. Просто скажи, — я задыхаюсь, осторожно вбиваясь в него. Не знаю, откуда во мне берется вся эта нежность, но по-другому я сейчас не могу. — Все круто, — он закрывает глаза и обводит языком пересохшие губы, стараясь расслабить напряженные бедра и поясницу, и от этого забавно и жалко пыхтит. Мой единственный. Сладкий настолько, что похож на принцессу. На Вивиан. На которой я однажды женюсь. Непременно женюсь, потому что без нее — без него уже не смогу. — Эвен, блядь, правда все круто. Все заебись, — он с силой обхватывает мою поясницу ногами. — Просто… — он шепчет все тише и тише. — Я хочу, чтобы ты кончил в меня. Выебал и кончил внутрь меня, понимаешь? Я хочу быть твоим, — его шепот уже почти еле слышен, а глаза дурные, шальные, и я опять улетаю за грань. Только он умеет ругаться так бесстыдно и много, и в то же время так совершенно невинно. — Сделаю. Будешь моим. Ты и так уже мой единственный, — шепчу я словно в тумане, вбиваясь в него все быстрей, и его губы раздвигает улыбка. — Знаешь, сколько сейчас Исаков собираются сейчас кончить в параллельных вселенных? — я стараюсь поймать мутный взгляд, толкаясь в него всем своим телом. Он поспешно облизывает языком пересохшие губы, касаясь зубов, и я с трудом подавляю желание вогнать в него язык до самого горла. Я просто с ума схожу от желания заполнить его целиком — всего и везде. — Бесконечное множество? — с трудом выдыхает он и смотрит на меня так, что я снова плыву. — Бесконечное множество, — шепчу я. — Но среди них всех только ты мой единственный. — Я? — его брови взлетают удивленным домиком к лохматой челке. Каждый раз он удивляется так, словно не может в это поверить. Если бы ты знал, Исак. Если бы ты только мог себе это представить. — Ты. Только ты. Я уже еле держусь. Он доверчивый, совершенно невинный, тяжело дышит, чуть приоткрыв полоску зубов, и я не понимаю, хорошо ему или плохо. Сейчас я могу только надеяться, что не делаю ему слишком больно. Я двигаюсь, вхожу в него под каким-то новым углом, и он неожиданно коротко стонет, впиваясь мне в спину: — Блядь… Так хорошо. Сделай так еще, блядь, еще! — стонет он, подаваясь ко мне. Наверное, я попал в нужную точку. Его пальцы с силой впиваются в мою кожу, наверняка, оставляя следы. Я бы хотел сохранить эти метки надолго. Сделать татуировку в виде его вплавленных пальцев. Не сводя глаз с его раскраневшегося лица, я стараюсь снова и снова проникать в него все под тем же углом, и он откидывает голову назад, а его рот широко распахивается от удовольствия. Какое-то время он обезумевшим взглядом глядит в потолок, подстраиваясь под наш общий ритм, а затем начинает выстанывать мое имя короткими выдохами при каждом толчке: — Эвен-Эвен-Эвен, — на одной ноте твердит он, будто бредит. — Мне хорошо, Эвен. Мне хорошо. И от этого я уже совсем не могу. Обезумев, я пытаюсь поймать его губы своими, слизываю с них свое имя, бьюсь ему в простату снова и снова, заставляя еще сильнее вздрагивать и дергаться подо мной, еще сильнее стонать. Он лихорадочно водит руками по всему моему телу, и прикосновения его ладоней почти обжигают, а сам он горячий настолько, что я просто не знаю, каким чудом продолжаю терпеть. — Малыш, так хорошо? Тебе хорошо? Мне уже нечем соображать, весь мой мозг вытек вниз и долбится вместе со мной в его разгоряченное тело. Мой мальчик, отдающийся мне словно девочка. Мне слишком хорошо, чтобы думать. — Да, да, хорошо. Так хорошо, — шепчет он словно мантру. — Да, Эвен, блядь, да. Мне охуенно. Мне хорошо! — неожиданно почти кричит он от моего очередного удара, вздрагивает, замирает, и, глядя на меня остекленевшим взглядом начинает выплескивать на меня свое теплое семя. Он кончил. Кончил только от того, что я был у него внутри. На меня обрушивается очередная штормовая волна, я задыхаюсь, перестаю что-либо понимать и через пару ударов взрываюсь в нем всем своим существом. — ...Эвен. Эвен. Что-то не так? — тревога в его голосе заставляет меня немного прийти в себя, я с трудом открываю глаза и рассеянно смотрю на него, пытаясь примерить на него темные длинные кудри. Ему очень пойдет. Ему пойдет всё. — Принцесса Вивиан, ты прекрасна, — расслабленно улыбаясь ему, я отвожу со лба тяжелую челку, и он, облегченно вздыхает. Я глажу его лицо, бесконечно любимое в своей новой открытости, разглаживаю темные брови, трогаю скулы и еще толком не понимаю, что со мной уже действительно все сильно не так. Это не он проиграл из-за того, что лежал подо мной на спине, это я теперь у него в вечном плену. Он счастливо улыбается, тянется ко мне за поцелуем, и я целую его, я тону в этой нежности, в этой любви к моей девочке-мальчику, захлебываюсь своими чувствами, стараясь не замечать, что моя мания снова вернулась ко мне. Та самая мания, что вечно дергает меня за тонкие нити. Только если раньше она была безымянной, то теперь у нее появилось имя. Исак. Мои дневные кошмары, мое ночное блаженство — все в его крепких худых руках с сильными пальцами. Назови еще раз мое имя, принцесса Вив. Посмеешь ли ты теперь повторить так же громко, что любишь? — Еще? Ты хочешь еще? — он изумленно распахивает глаза и недоверчиво трогает рукой мой возбужденный член. — А ты сомневался? — я трусь о него всем телом и снова целую. — Я отстану только если скажешь, что тебе не понравилось. — Не скажу, — он улыбается мне так влюбленно и пьяно, что по большому счету его ответ просто не нужен. В его глазах я вижу все, что хочу. — А больше ты мне ничего не хочешь сказать? Он пожимает плечами и улыбается так невинно, как будто не понимает, чего я хочу от него: — Да нет. Не особо. Я делаю вид, что сержусь и коротко лижу его в губы: — Мелкий засранец. Неужели я каждый раз должен петь тебе Габриэллу, чтобы услышать, что я мужчина твоей мечты? — мы сталкиваемся и тремся носами, и он тихо смеется. — Ну, если ты так этого хочешь... Я чуть отодвигаюсь и начинаю мурлыкать наш общий мотив, едва касаясь губами его лица, а он, смеясь, то отстраняется, то снова льнет всем телом ко мне: — Брось. Я не собираюсь это каждый раз тебе говорить, — но сам так восторженно смотрит на меня сияющими глазами, что уже говорит мне это. Глазами и всем своим телом. — А если заставлю? — я снова склоняюсь над его чувствительной шеей, оставляя на ней свои метки. Я хочу пометить его всего. Впитать в себя его запах и пометить своим. — Заставь, — он прикусывает губу и насмешливо улыбается, запуская руку мне в волосы. — Хотя, так и быть, — шепчет он. — Если сделаешь такое же, как вчера в душе, то больше можешь не петь. После этого я скажу тебе все, что захочешь, — он пропускает мои пряди сквозь пальцы и снова улыбается так искренне и открыто, что я не выдерживаю и начинаю страстно целовать его губы, слизывая с них эту улыбку. Он перестает улыбаться, смотрит на меня шальными глазами и так отвечает на мой поцелуй, что нас обоих снова уносит. Я хочу тебя. Я люблю тебя. Будь моим. Только третий по счету оргазм позволяет мне от него оторваться. Податливый и усталый он доверчиво трется о мою вспотевшую шею губами. Нежность из моего сердца можно откачивать литрами, и ее все равно не убудет. Сегодня я сделал его своим. Пометил, завоевал. Совсем, до конца. Он теперь мой. Мое настоящее сумасшествие. Сумасшествие. И как я забыл. Он снова меня благодарно целует, но вместо жара меня обдает холодной волной. Я так и не сказал ему, что я сумасшедший. Он открылся, доверился мне, а я так и нашел в себе силы сказать ему, что я болен. Он продолжает меня целовать, но я почти не чувствую его поцелуев — вина давит на меня, пропуская в мое сознание темную воду. Я ему не сказал. Я обязан был ему рассказать. Должен был отпустить до всего, что между нами случилось. Пока еще мог без него хотя бы дышать. Ничего не подозревая, он садится на постели и начинает меня тормошить. — Я хочу есть. Теперь ты меня поимел и больше не будешь ухаживать? — он трется щекой мне о плечо и улыбается своей доброй чуть наивной улыбкой, от которой у меня сжимает горло клещами. Он даже не видит, что меня несет скорый поезд, с которого я не смогу соскочить, даже если захочу этого сильно-сильно. Больше жизни. Видит бог, я пытался уйти. Но так и не смог. Перед страхом потерять его я совершенно бессилен. Моя мания снова оказалась сильнее меня. — Конечно, не буду, — мне кажется, что мои губы немеют, но я растягиваю их в улыбку и киваю на телефон. — Звони теперь сам и заказывай еду нам обоим. Он кидает на меня веселый укоризненный взгляд и тянется к трубке. — Что вы желаете? — слышится оттуда женский вежливый голос, и он вопросительно глядит на меня: — Что ты хочешь? Я приподнимаю брови, как будто он сморозил несусветную глупость: — Тебя. Не сдержавшись, он фыркает прямо в трубку, бросает на меня выразительный взгляд, и, так же смешно приподняв брови вверх, ждет от меня ответа. — Скажи “бургеры”! — стараясь унять свой внутренний шторм, я снова сигналю ему бровями, и он, отвечая в трубку, улыбается мне расслабленно и влюбленно. К черту всё! Я не обязан думать об этом сегодня. У нас с ним еще есть этот день. Вышколенный портье вкатывает в номер сервированный стол и тихо исчезает, словно не заметив, что мы сидим в одних одеялах. Наверное, здесь это в порядке вещей. — Я голодный, — он растерянно улыбается и смущенно смотрит на стол, не смея разрушить нарядную сервировку. Я поспешно снимаю всю пищу со столика и составляю перед ним прямо на пол — это самое малое, что я могу для него сделать. Не мешая и не помогая мне, он сидит на полу, откинув голову на кровать, и следит за мной взглядом из-под своих пушистых ресниц. Его поза и весь его вид бьют меня словно током. Его глаза светятся тихим счастьем, и сам он ведет себя так, будто теперь принадлежит только мне, и хочет, чтобы весь мир об этом узнал. Я люблю его такого до остановки дыхания и снова хочу целовать. Поэтому я отсаживаюсь подальше, затыкаю рот бургером и жую. — Попробуй вот этот. Он улыбается мне и тоже впивается зубами в свежую булку. Я смотрю, как он ест, и моя любовь к нему, мои вина, нежность и страх постепенно переходят в знакомые вспышки, наполняя меня очередными видениями. Джульетта смеется в узком гробу, зеленый галстук болтается на голом теле Ромео, вокруг домов обвивается длинная лестница без перил, а с балкона падает кованый крест. Я снова впиваюсь в бургер, пытаясь зацепиться за реальность зубами, но от моих усилий они лишь становятся ярче и четче, крутятся, крутятся перед глазами как карусель, втаскивая меня в водоворот и ускоряясь. Джульетта с балкона сыплет вниз кардамон и попадает им в бургеры. Она намекает, и я ее понимаю. — На нашей свадьбе будут одни мини-бургеры, — говорю я и мысленно показываю средний палец Джульетте, а она улыбается мне в ответ. Этот балкон давно стал ей тесен. Но она мне подмигивает и вскидывает вверх оба пальца. Все правильно, мы должны пожениться. Разве может быть по-другому? Я хочу эту свадьбу, и сейчас я уверен, что у нас все получится даже если я ему обо всем расскажу. — На нашей свадьбе? Серьезно? — он облизывает палец за пальцем, и сумасшедший водоворот из картинок заслоняет реальность. Вселенные дробятся, пересекаются и множатся, отражаясь во мне всеми гранями. — Ты думаешь, мы с тобой не поженимся? — в самом деле, что тебя удивляет? Я смогу быть только с тобой и больше ни с кем. Он неуверенно пожимает плечами, и картинки, впечатываются в мой мозг все ярче и ярче. Наше будущее будет прекрасным. — Огромная охуенная свадьба, — моя Джульетта одобрительно мне кивает и снова смеется. — И мы в костюмах Бога и Юлия Цезаря. Ты и я. Ты согласен? — сотни сценариев свадеб окружают меня, сгущаются перед глазами. Можно ткнуть пальцем и выбрать любой. Лишь бы он был согласен. И я, торопясь, перебивая себя, выдаю ему их один за другим: — Или лучше будем голыми. Теперь мы все будем делать голыми. Моя обнаженная Вивиан с совершенно твоим лицом, падает с балкона прямо мне в руки, и ветер красиво треплет ее темные локоны. — Ладно. Ты сказал “ладно”? Неважно, на что ты сейчас согласился — на жизнь со мной в голом виде или на нашу веселую свадьбу, но для меня это край. Ты согласен. Ты будешь со мной. Кровь взрывается алым, растекается по коже и мышцам, отгоняя темные волны, и мир распахивается, теряя границы. Мой мальчик. Мой. Перед моими глазами проносятся уже не сотни — тысячи странных образов: Вивиан в бордовой бейсболке и длинных наушниках стоит на балконе, простирая руки, как Джульетта из пьесы, а белый лимузин с голым шофером врезается в старую пожарную лестницу, рассыпая ее на тысячи голубей, запах соленой воды и лимонов. Моя Вивиан больше не сможет спуститься ко мне. Но я сумею ее спасти. Я спасу тебя, моя кудрявая Вивиан. Я лезу к нему наверх и мой галстук цепляется за карниз… Это ужасно смешно, пытаться заполучить себе парня при помощи застрявшего галстука и жженой травы. До меня не сразу доходит, что я все еще продолжаю с ним говорить, описывая все, что вижу, и только его напряженный взгляд заставляет меня замолчать. Странно, что он не смеется. Ведь это охуеть как смешно. Упавшая лестница, голый нелепый шофер и Вивиан, застрявшая на балконе. Над моей головой отчетливо шумят белые крылья, а в ноздри врываются запахи лимонов и вишни. Вишни. Блядь, вишни! Так пахнет моя принцесса, которую я непременно спасу. Моя Вивиан. Мой Исак. Он все еще непонимающе хмурится и смотрит с тревогой, он просто не понимает — это такая игра. Всё игра. Мы будем в нее играть бесконечно в бесконечных вселенных, догоняя и спасая друг друга. Я — его, он — меня. Потому что, блядь, если не он, то уже никто в этом мире. Вот такая игра. Я резко встаю. Мне хочется бегать по комнате, целовать его, говорить, распахивать настежь окно и читать ему рэп, с трудом балансируя на балконных перилах, а потом раскинув руки как крылья, лететь с двадцатого этажа, крича о моей любви на весь мир. Ты только мой, моя Вивиан. Мой. Моя. Единственная Любовь. Позволь мне спасти тебя. Или спастись самому. — Эвен? Его глаза полны непониманием и тревогой. Сейчас он сонный, смешной и взъерошенный, как новорожденный птенец. Откуда-то во мне берутся силы сдержать клокочущие вулканы внутри, уложить его в постель и укрыть одеялом. — Все хорошо. Я просто шучу, Исак. Спи. Сытый, усталый, он так измотан, что даже не сопротивляется. Только сонно бормочет: — А ты? Я опускаюсь перед ним на колени, целую нежную щеку и трогаю пальцем растрепанные смешные кудряшки. — Я приду к тебе позже. Я обещаю. Я опять ему вру. Как признаться, что спать я совсем не могу? Лекарства, врачи — все бессильно. Пять часов за три дня — мой предел. — Тогда полежи со мной, — он сдвигается, откидывая одеяло и смотрит на меня, сонно моргая. Не споря, я ложусь в кровать рядом с ним и, не отрываясь, смотрю на него. Я не могу на него насмотреться. — Сколько Исаков и Эванов лежат так прямо сейчас? — тихо шепчу я ему, не ожидая ответа, и пальцами перебираю мягкие волоски на затылке, от чего он почти засыпает. — Бесконечное множество. — В бесконечном времени? — Да. Он влюбленно мне улыбается, а я не могу перестать его трогать. Моей любви к нему слишком много, ее хватит на несколько тысяч вселенных. Я хочу любить его бесконечное время в бесконечных мирах. Даже когда он уйдет. Он уйдет? Мне становится страшно. Как холодно. Снова холодно. Я начинаю дрожать. Никогда еще мои приступы не чередовались между собою так быстро. Скоро ты все узнаешь, мой мальчик. И я не смогу тебя удержать. И без тебя не смогу. Как же холодно. В моем мире всегда холодно в шторм. В этот раз море подобралось ко мне слишком близко, раздробило волнами ворота, и теперь там, где еще недавно были райские кущи, ревут черные волны. — Ты знаешь, что единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это? — тихо шепчу ему я, а все внутри у меня корчится от боли и ноет. Теперь я уверен, он больше не будет со мной. И мне важно впитать в себя, сохранить эту ночь даже тогда, когда на моих простынях и одежде не останется даже следа его запаха. Я не знаю, как буду жить без тебя, мой Исак. Наверное, как-нибудь буду. — Не говори так, — он пугается совершенно по-детски и от этого почти просыпается. Хорошо, что ты не можешь увидеть, как мне холодно без тебя. Я тебя почти отпустил. И остался без сердца. В моей груди стынет лед. — Я шучу, — снова вру я, бережно разглаживая темные брови, и он успокоенно закрывает глаза. Дождавшись, пока его дыхание станет ровным, я поднимаюсь, не зная, куда себя деть. Эта комната слишком тесна для меня. Но он все еще здесь, со мной, и этого для меня слишком много. Я подхожу с нашей постели и снова смотрю на него. Мое счастье, мое несчастье бьются сплетаясь, льются ему навстречу, требуя выплеснуться на него с головой, вырвать из него обещание, что не оставит, не бросит, что бы со мной ни случилось. Только я знаю, что он испугается. Уже испугался. Все боятся меня. Все, кроме таких, как Соня. Которым надо кого-то спасать, чтобы считаться героями. Мне не нужны эти гребаные герои. Мне нужен он. Я видел его лицо, я знаю, что он не захочет. И это полный пиздец. Мальчик мой. Дай мне руку. Спаси. Я утону без тебя. Я обязан тебя убедить. Я сажусь на постель и смотрю, как он дышит. Я могу смотреть на него бесконечно. Бесконечное количество раз в бесконечных мирах. Штормящее море накрывает меня волнами, и я задыхаюсь, потому что перестаю различать берега. Совсем теряя контроль, я вскакиваю и начинаю метаться по номеру, чуть не сбивая огромную лампу. — Ты что, вообще никогда не спишь? — он вздрагивает и открывает глаза. Как громко хлопают эти чертовы двери. Нет, моя любовь, я не сплю. Я совсем не умею спать. Как я могу спать, когда это чертово море буквально душит меня? За что ты такой? За что я не могу перестать смотреть на тебя? Спящая Вивиан на панели. Джульетта, принявшая яд. А сверху над твоей головой, как нимб, ангельские крылья и трубы. И запах вишни. Прости. Я должен был тебе рассказать. — Только не в то время, когда ты выглядишь так горячо, — шепчу я, стараясь его усыпить. Он не должен меня видеть таким. Не должен бояться. Он улыбается и снова закрывает глаза. Спи, любовь моя, спи. Пока ты спишь, ты всё еще мой. Как бы я хотел быть химерой, чтобы вечно охранять твой покой, как крыши Нотр-Дам де Пари. Сквозь сон он шепчет мое имя и так тепло улыбается, что я опять слетаю с постели и начинаю метаться от стены до стены, касаясь каждой ладонями, пытаясь запечатать внутри них этот день. Запечатать нашу любовь. Пожалуйста, пусть во всех бесконечных вселенных останется только сегодня. Потому что завтра я его потеряю. Он улыбается и закутывается в одеяло. Что тебе снится, Исак? Я жадно всматриваюсь в его лицо, пытаясь гадать по линиям челюсти, как по ладони. Бросишь ты меня, когда все узнаешь или нет? Он хмурится и обнимает подушку. Не уходи. Я клянусь тебе раем и преисподней, я сделаю все, чтобы ты принял меня таким, как я есть. Я защищу тебя от себя самого. Только и ты спаси меня тоже. Будь со мной. Обещаю, я во всем признаюсь тебе. Обещаю, что всегда буду честен с тобой. Хочешь, я докажу всему миру, что мне нечего больше скрывать? Наверняка, ты этого хочешь. Он тихо вздыхает, и с этим вздохом я неожиданно понимаю, что должен сделать. Холодное море плещет внутри меня, поэтому все будет просто. Чтобы тебя сохранить, я должен тебя потерять. И всё. Это на самом деле так просто, потому что я верю, в самом конце ты непременно спасешь меня, моя Вив. — Малыш, ложись рядом, — сонно бормочет он, и я застываю на месте. Свет маяка неожиданно прорывается сквозь черные тучи, и светит мне в самое сердце, покрытое гигантским панцирем льда. Я это сделаю ради него. Я сделаю всё, чтобы тебя сохранить. Я втыкаю в уши наушники и останавливаюсь у двери. — Сначала схожу в Макдоналдс, — я опять вру, но надеюсь, что он все равно меня не услышит, и, прежде чем выйти, давлю кнопку плеера, впуская в уши забойный рэп. Мне нужен тот, кто любит шампанское так же, как я. Кто отговорит меня прыгать с моста днем или ночью. Спи, моя принцесса Вив, спи, мой Исак. Я знаю, что в одной из параллельных вселенных ты обязательно спасешь меня на этом мосту. Когда на часах будет 21:21. Я верю в магию времени. Я тебе докажу, что мне нечего больше скрывать от тебя. Сейчас весь город увидит, что я хочу быть честен с тобой. Что я хочу быть. И я сделаю все, чтобы остаться с тобой. Остаться навечно. Потеряю себя, чтобы сохранить тебя навсегда. Я буду кружиться вокруг экватора Если это спасет меня от радара. Вслух повторяя за Насиром ритмичный речитатив, я захожу в лифт, отражаясь голым торсом во всех зеркалах и киваю своим зеркальным двойникам в параллельных вселенных. Спи, мой любимый. Моя душа будет открыта перед тобой так же, как и мое тело. Все для тебя, Исак. Вся моя жизнь для тебя. Спаси и сохрани меня вместе с моей ненормальной любовью. “Когда мне кажется, что дела мои плохи, она говорит мне, что все хорошо”, — шевеля губами вслед за заученным треком, я выхожу в спящий холл, и ошеломленные глаза замершего неподалеку портье на секунду задерживают меня в дверях. Да, да, нальем вишневого вина, Все хорошо, все отлично, — шепчу я ему, вторя музыке в моей голове, и вскидываю руку ладонью вверх прощальным движением. Мне некогда. Многое нужно успеть. А он расскажет тебе, как меня вел за собой шелест волн. Всё хорошо. Всё отлично. Я в это верю. За моей спиной мягко хлопает дверь, и тьма надо мной смыкается окончательно, оставляя в памяти лишь синие проблески полицейских сирен и огни огромного города, спешащие мне навстречу.