***
Больно. Ему вновь было больно настолько, что хотелось выть, заставив содрогнуться весь маленький городок. Кожа краснела, покрываясь крупными волдырями, что лопались, стоило ему сделать одно неловкое движение. Как? Почему? Он ведь просто вышел на улицу, чтобы попросить о помощи, а солнце ни с того, ни с сего, начало вредить ему, сжигать живьем, будто до этого юноша пребывал в раю, а этот яркий диск света решил напомнить ему о суровых реалиях жизни. Да что с ним такое? Это ненормально! Он…ненормальный. — Что со мной такое? — спрашивал себя пострадавший, спрятавшись в старом хлеву. Даже не знал, чей он, и не выгонят ли его кто-то отсюда. Крайне сомнительно, учитывая, что запах здесь был…отвратительнейший. Такой резкий, что глаза, казалось, выедало. Здесь тоже пахло смертью, пусть и было пусто. Должно быть, совсем недавно сгинул скот или кто-то еще. Плевать, были проблемы посерьезнее. — Хочу домой, — со стороны молодой человек мог казаться полоумным, не от мира сего, но то, что он вспоминал дом, такой родной и уютный, когда было совсем плохо — нормально. Так по-человечески. А был ли он теперь человеком? Ведь кожа людей не горела на солнце, как кусок бумаги, воспламеняющийся под лупой, что пропускала тонкий луч света. Тот, что болел чумой, с силой впился в собственные плечи, скользя по язвам, оставшимся после лопнувших пузырей. Писк. Слишком громкий, совсем рядом. Он слышал, как зараженные крысы скребли стену, слышал, как что-то хрустело в их пасти, и это сводило с ума. Слишком громко! Одну из них он смог увидеть буквально в пару метрах пробегающей от него. Серая толстая разносчица заразы. Вестник смерти. Наблюдая за тем, как эта тварь что-то тащила в пасти, парень ощущал, как неприятно, почти до боли начинали зудеть десны, а глаза стало щипать настолько неприятно, будто алкоголем додумался кто-то плеснуть. Дыхание стало чуть глубже, сердцебиение участилось, перед взглядом выстилалась красноватая пелена. Всего момент, жалкая секунда — и он уже потерял себя. Юноша перестал быть собой окончательно, когда распарывал отросшими клыками жирное тельце, буквально рвал его на части, невзирая на пронзительный писк. Вкус у крысы отвратительный. Он сам стал отвратительным. Чудовищем, природу которого обуздать было просто невозможно, как ни пытайся. На потеху всем остальным, теперь он соответствовал прозвищам, коими его наградили другие жители поселка — «Ведьмак», «Смерть несущий», «Дьявольское Отродье», «Светловолосый Демон». Словно желание многих людей осуществилось в один миг. Вытерев рот тыльной стороной ладони, блондин несчастно заплакал.***
Девушка сделала глубокий вдох, толкая дверцу хлева. Она боялась, и тому была вполне веская причина — полная тишина, хотя буквально пару минут назад могла слышать, как надрывались отчего-то обеспокоенные свиньи. Юная гречанка была наслышана о том, что неизвестные вот уже на протяжении пары недель убивали скот, абсолютно бессовестно и беспощадно. София — знакомая девушки, довольно богатая крестьянка — ведала, что овцам на пастбище буквально разорвали глотки, а затем оставили прямо на месте, пусть и странно это было. Многие задавались вопросом: зачем? Шкура была нетронута, шерсть на месте, мясо не срезано, так что же получалось? Кто-то убивал животных ради забавы? Да кто же мог совершить такое? Только изверги. Монстры без принципов и чувств сострадания и жалости. Изумленный вскрик застрял в горле, стоило молодой крестьянке лицезреть поистине ужасающую картину: убийцы добрались и до хозяйства, принадлежащего ее семье. Свиньи — взрослые и совсем маленькие поросята — были распотрошены до такой степени, что их несчастные тушки были схожи на открытую книгу: грудная клетка нещадно проломана, являя на всеобщее обозрение внутренние органы, целостность которых тоже являлась относительной. Девушка всхлипнула, накрывая рукой дрожащие губы. Ее мутило, голова начинала кружиться от подобного зрелища. Было необходимо рассказать об увиденном отцу, да вот только не успела она толком сделать пару шагов, как почувствовала резкую хватку сильных рук и болезненную резь в области шеи. Предпринимать что-то было равносильно тому, что попытаться разорвать толстые ржавые цепи нежными девичьими руками — бессмысленно. Когда сознание начинало откровенно покидать юное тельце, а глаза стало будто застилать темной шалью, наивную дурочку грубо откинули в сторону, зная, что ей осталась совсем недолго. Зверь упивался, глядя на предсмертные муки своей жертвы. Зверь ликовал, осознавая, что последнее, что запомнит гречанка — пару отливающих плавким золотом глаз и окровавленную пасть с острыми, как бритва, клыками.***
Он стоял на балконе, ощущая, как на кожу попадали брызги холодных капель осеннего дождя. В руке тлела сигарета, неприятно обжигая пальцы, на перилле стояла чашка с уже остывшим кофе, к которому мужчина так и не притронулся за все время. — Чио? — обеспокоенный голос послышался за спиной, отвлекая блондина от болезненных воспоминаний. Арика, никто больше и не мог иметь столь мягкую бархатистость в голосе. — Тебе что-то тревожит? Перед глазами напуганное лицо девушки, кричащей и молящей пощадить ее. Он вколачивался в ее хрупкое тело нещадно, с силой стискивая тонкие запястья. Что их сломать стоило? Можно было только сильнее надавить — и уже послышался бы хруст сломанных костей. Мужчина продолжил смотреть перед собой, надвое ломая сигарету, нещадно опалившую и без того изувеченную кожу на пальцах. В какой-то момент, под аккомпанемент восторга внутреннего зверя, ему надоело. Клыки с легкостью вошли в мягкую кожу, выпуская наружу главное лакомство — кровь. Ароматную, манящую и пьянящую лучше алкоголя, запасами которого так любила хвалиться элита общества. Не понимают. Они ничего не понимают. Чио тряхнул головой, выбросив сигарету, и повернулся к возлюбленному, касаясь ладонью бледной щеки. — Все в порядке, Арика, — улыбка блондина была столько натянутой, что его лжи был не в состоянии поверить даже самый глупый ребенок. — Просто день паршивый. Тот, что звался чудовищем в местной округе, не почурался подбросить членам местной элиты труп их собственной дочери, оскверненной и убитой. — Все в порядке, — прошипел блондин нечеловеческим голосом, скрываясь в лесу. — Просто дни паршивые теперь будут у вас. Будто и не истекало никогда девять с лишним сотен лет.