Грязный снег на весеннем поле

      Кап-кап…       Звонкая капель не дает уснуть. Женщина тяжело ворочается и глухо, давясь, кашляет. Ветошь, которой она прикрывает рот, некогда бывшая куском старого полотенца, затасканного теперь до неопределенного бежево-бурого цвета, расцветает алыми каплями. Отдышавшись, женщина едва заметно морщится.       Кап-кап…       Пласт льда с грохотом съезжает с жестяного козырька продавленной крыши. Когда-то это было гаражом, а сейчас то, что некогда называлось фордом, полуржавой кучей неразличимого в темноте цвета сиротливо жмется, прижавшись к его стене, словно запоздало чего-то боится.       Кап-кап…       Женщина закутывается в драное одеяло. Холодно. Впрочем, весна выдалась теплая. Сошедшая с ума после ядерных ударов погода преподносит сюрпризы один гаже другого, и, хотя минули годы, приходить в себя не спешит. Что-то будет дальше? Женщина усмехается. В прошлом году почти не оттаивало в это время, наоборот, завалило снегом по самые уши, но они и не забирались так далеко на юг. Чего греха таить, вдруг найдется местечко, где будет по-настоящему тепло?       Кап-кап…       Какое сегодня число? Риторический вопрос. Да что ж в голову лезет всякая дурь?.. Додумать женщина не успевает, потому что новый приступ кашля сворачивает ее напополам.       Отдышавшись, она машинально проводит ладонью по губам. В тусклом свете полусевшего фонаря кончики пальцев кажутся глянцево-черными. Женщина досадливо морщится.       Холодно. Холодно само по себе промозглой около нулевой сыростью, а у нее явно еще и температура. Женщина платком вытирает, массируя, пальцы, и поглубже, на самые глаза натягивает шапку, убирая спутанные волосы. Разбуженная ее возней, приподнимает голову собака, здоровенная матерая овчарка. Звучно зевнув, она тычется ей в руку, и женщина жмется поближе к ее теплому боку.       Кап-кап…       Где-то воет ветер, обреченно свистит в щелях. Женщина поднимает руку, загибает обшлаг куртки, чтобы добраться до часов. Начало девятого вечера. Еще можно поспать час-полтора. Ее бьет мелкая дрожь, и она едва сдерживается, нащупывая фляжку. Глоток-другой разведенного спирта, и тепло огненной волной разойдется по истерзанному болезнью организму. Она бы так и сделала, но скоро выступать. Теперь ей не надо многого, а задурманенная алкоголем голова может сослужить плохую службу.       Кап-кап…       Тупо ломит виски. Закусив губу, женщина садится, приваливается спиной к стене. Да, так определенно легче. Подобрав под себя ноги и подсвечивая фонарем, она разглаживает разодранную на сгибах карту.       Кап-кап…       Женщина прислушивается. Ее команда, семеро человек, спит беспробудным сном до смерти уставших людей. Храп и сонные шорохи воспринимаются в ее углу почти неразличимым фоном, поэтому можно считать, что здесь тихо как в могиле.       Кап-кап…       Черт, это в самом деле раздражает. Женщина поднимается на ноги и подходит к завешанному брезентом окну, прорисовывающемуся светлым силуэтом на фоне чернильной темноты гаража. Стоит, жадно вдыхая свежий воздух, потом пробирается к дежурящему на дневке парнишке. Пусть отдохнет, все равно ей уже не заснуть.       Кап-кап…       Озноб пробирает до костей. Кажется, что одновременно и холодно и жарко. Черт. Женщина все же смачивает губы самогоном из фляжки и кривится от сивушного запаха. Кривится и усмехается. В прежние времена ее бы распяли в больнице под капельницами, вливая во все места антибиотики. Впрочем, она и не запустила бы свой туберкулез до такой степени, что уже буквально выхаркивает легкие. Она бы просто им не заболела. Туберкулез — бич выживших, тех, кто не умер сразу после войны. Солнечный свет, лекарства и полноценное питание сотворили бы чудо, но… Сколько ей осталось?..       Кап-кап…       Так какое сегодня число? Двадцать шесть лет прошло. Как раз завтра годовщина. Женщина опускает голову. Знал ли он о ее судьбе? Он ничего ей не сказал, а она не успела спросить…       Женщина прикрывает глаза. Нет, она, конечно, не забыла его, и до сих пор может рассказать, какие у него были глаза, волосы, кожа на скулах и обветренные губы. Только вот все вместе давно уже не собирается. Хоть плачь. Даже во снах он не приходит много лет, даже силуэтом, никак. Но она уверена, что непременно узнала бы его. Из тысяч. Изо всех людей. Только им никогда больше не встретиться. Раньше она считала, что между ними океан времени, война, безжалостные машины. А теперь она знает, что между ними болезнь, и ее время истаивает. Но она еще на что-то годна, хотя сын приказывает ей прекратить самоубийственно отчаянные походы. Она не имеет права останавливаться, ведь ее знания и опыт с лихвой перекрывают все то, чему научились за последние годы эти полуголодные мальчишки. Они еще помнят что-то из довоенного, мирного времени, но эти знания никак не помогают им выживать, а она училась этому полжизни.       Кап-кап…       Он уже родился. Или вот-вот родится, точной даты женщина не знает. Но ради того, чтобы он выжил, она готова сделать все возможное и невозможное. Кто знает, вдруг крохи того, что они добывают в своих смертельно опасных экспедициях, помогут его матери? Женщина не знает о ней ничего, ни ее имени, ни обстоятельств ее жизни. Она может оказаться кем угодно, любой из встреченных ею девчонок.       Кап-кап…       Капель расходится в звонкий, хлещущий ливень. Женщина выходит в сумрачную непогодь, и теперь уже овчарка, жалобно скуля, жмется к ее ноге. Проверяет, все ли закреплено в фургоне перед дальней дорогой и хорошо ли укутаны в брезент драгоценные консервы и лекарства.       Кажется, они снова поставили рекорд. Женщина откашливается и сплевывает на землю тягучую слюну. Никто кроме них не забирался так далеко во владения Небесной Сети. Последние несколько дней они пробирались ночами, оставив транспорт здесь, в относительной безопасности этого забытого богом и машинами места. Их поход на этот раз оказался более чем удачным. Не все ли равно, что лекарства и консервы давно просрочены, все равно в их распоряжении нет ничего лучшего. Нет ничего вообще. А это лучше чем ничего.       Заволоченное тяжелыми тучами небо кажется почти черным. Напоенный влагой воздух остывает прямо на глазах, и изо рта, в такт ее частому дыханию, вырывается пар. Женщина давно не курит, но сейчас мысль о сигарете становится совершенно нестерпимой. Тому виной не болезнь, грызущая ее изнутри, отнюдь. Просто в мире, в котором она теперь живет, сигареты дороже самых дорогих бриллиантов, так же как и лекарства.       Землю накрывает ночь. Беспроглядная, чернильная темнота. Где-то далеко, на юго-западе, горизонт подсвечивают неясные сполохи, и женщина сжимает в бессильной ярости кулаки. Туда не подобраться, не пройти, по крайней мере сейчас. Там — один из могучих производственных комплексов Сети, там круглые сутки сходят с конвейера смертоносные машины. Когда-нибудь потом, когда армия людей окрепнет…       Прижавшаяся к ее ногам овчарка замирает. Женщина слышит собачье рычание и, не задумываясь, ныряет под днище фургона, успев заметить краем глаза летящего Охотника. Оглушительно колотится сердце, выпрыгивая из горла, и, стараясь сдержать рвущийся из груди хрип, она слышит свист, сопровождающий полет стремительного убийцы.       Охотник пикирует на виднеющиеся вдали развалины, торчащие подобно зубам-гнилушкам на месте некогда оживленного города, а женщина все никак не может отдышаться, жадно хватая воздух пересохшим ртом.       До сих пор им везет и все пока идет достаточно гладко. Подозрительно гладко, закрадывается мыслишка, но женщина гонит ее прочь — в этом заслуга исключительно их спаянной готовой на все команды. Пусть в массе своей армия людей еще слаба, недостаточно вооружена и обучена, но это уже не та дезорганизованная охваченная паникой толпа одиночек, бегущая куда глаза глядят, затаптывая слабых и спасая свою драгоценную жизнь. Все начинается с малого, ей ли этого не знать. И ее команда — прообраз будущих сил, способных переломить хребет Небесной Сети. В этом походе они не потеряли ни одного бойца и до сих пор не обнаружили себя. Что ж, она сделала все, что могла. Черт. Женщина морщится. Нельзя о себе в прошедшем времени. Она делает все, что можно, пусть это пока лишь капля в море. И до победы еще так далеко…       Женщина долго смотрит туда, где скрылся Охотник, и неясная тревога сжимает сердце. Что он там забыл, кого выслеживает? Теперь придется отложить выход и делать потом крюк, огибая по большой дуге злополучные развалины.       На часах — без четверти десять. Ливень унялся, оставив после себя мелко нудящую морось. На занесенных песком и невесть откуда взятым щебнем остатках дороги чавкает под ногами раскисшая земля.       Женщина задерживается у входа в их дневное пристанище, решая и взвешивая. Остаться и переждать еще сутки? Или все же рискнуть? Но еда и вода совсем уже на исходе, они и так как могли растягивали последние припасы. Черт дернул того Охотника…       Спертый воздух убежища молотом ударяет в грудь, вызывая приступ кашля. Женщина давится, пытаясь сдержаться, и ей кажется, что в груди словно взрывается тысяча бомб.       Бойцы уже поднялись, съели свой скудный паек, и теперь уничтожают следы своего пребывания в этом похожем на кладбищенский склеп месте. Женщина коротко, в несколько предложений, рассказывает об увиденном. Решающее слово останется за ней, командиром, но сейчас она хочет услышать мнение каждого из своей команды. Ее уважают за спокойное мужество, смелость и железную волю. Она известна в войсках не только как мать легендарного Джона Коннора, Коннора-спасителя, научившая того сражаться, за ней тянется аура нечеловеческого упорства и беспредельной преданности делу. Она не бросает слов на ветер и не разменивается на пустяки, но и не кидается очертя голову в опасные переделки. И именно поэтому она все еще жива.       На нее преданно смотрят восемь пар глаз. Смотрят и видят… Женщина знает, что, кошмарно худая, седая, со ввалившимися щеками и черными кругами под воспаленными глазами она похожа на персонаж фильма ужасов, но парни не обращают на это внимания. Они верят ей и готовы идти за ней, как и за ее сыном, на край света и даже дальше, и это незримым тяжелым грузом давит и давит, мешая дышать.       Она просит радиста включить на прием радио, но эфир пуст. Ее команда соблюдает строгое радиомолчание, и, если кто-то где-то и есть там, куда летел Охотник, то он тоже ничем себя не выдает.       — Выходим по плану, — все же решается она. Майские ночи не такие уж длинные, но можно постараться сделать километров двадцать-тридцать, что весьма немало по неизвестной занятой врагом территории. — Десять минут на проверку оружия и… — она на миг запинается, — и нам всем удачи.       Ночь вступает в свои права, стремительно холодает, и мелкая противная морось сменяется вьюжной крупянистой метелью. Грязновато-серый снег неопрятным покрывалом ложится на землю, неровно скапливаясь под вздыбленными оплавленными валунами, немыми свидетелями разыгравшейся здесь некогда трагедии.       Облезлый фургон, усиленный приваренными к бортам металлическими листами, медленно ползет по тому, что раньше было дорогой. Наощупь, потому что зажечь фары здесь равносильно самоубийству. Это все равно что сунуться в клетку к голодным львам, предварительно дав себя связать, чтобы хищникам вообще не надо было напрягаться. Женщина едва заметно усмехается. Надо же, столько лет прошло, а в голову до сих пор лезут подобные сравнения. Где сейчас те хищники? Выжил ли хоть кто-то из них?..       Женщина опускает на глаза прибор ночного видения, и серо-черная муть расцветает своеобразными красками. Невидимая в темноте собака превращается в переливающийся серо-зелеными тонами размазанный силуэт. Сидящие рядком бойцы похожи на выписанных дрожащей рукой безумного художника абстрактные кляксы. Женщина хмурится — точно такую же картину увидит любой Охотник, прилети он сейчас. Но у них нет выбора, и приходится рисковать.       Томительно медленно тянется время. Утробно урча, фургон наматывает на колеса мучительно сплетающуюся в километры вражеской территории дорогу, и женщина чувствует, как по спине и груди, противно щекоча, стекают капельки пота. Она неотрывно смотрит вперед, чувствуя, как едва не сводит от напряжения руку, сжимающую цевье винтовки.       Женщина бросает взгляд на часы. Еще полчаса, максимум сорок минут, и надо искать укрытие на день. Затянутое тяжелыми тучами небо заметно светлеет, и ехать дальше по открытому пространству все более опасно, хотя фургон уже может двигаться быстрее.       Внутри попахивает бензином, женщину все ощутимее мутит, и она расстегивает ворот куртки. Разворачивает на коленях старую, еще довоенную карту, подсвечивает себе фонарем. Если они не сбились с пути, то через пару километров должны въехать в небольшой поселок, жители которого в свое время промышляли контрабандой. Они с Джоном когда-то давно, еще в мирные времена, бывали в этих местах и пользовались услугами местных. Сейчас, конечно, там никого нет.       — Осторожнее, — шепчет она парню за рулем, но тот и сам глядит в оба. Фургон давно съехал с дороги, пробираться по которой стало просто невозможно из-за завалов, и теперь тащится, переваливаясь и дребезжа, по схваченному морозцем насту.       Женщина опять смотрит на карту. Еще километров пятьдесят, и их встретят. Они не настолько выбились из графика, чтобы их списали со счетов. Продержаться двое суток. Двое суток…       Фургон клюет носом, резко останавливаясь и кренясь на бок. Звон разбитого стекла, мат, лай собаки, чей-то крик перебивает оглушительный стук крупнокалиберного пулемета, установленного поверх кабины. Резкий свист заходящего на цель Охотника и оглушительный взрыв, расцветивший предутренний сумрак оказываются последним, чего видит и слышит женщина…       -…Сара, вы слышите меня?.....Сара…       Женщина с трудом открывает глаза и тут же жмурится. В глаза бьет огонь, сжирающий то, что осталось от фургона. Опираясь слабыми руками, она пытается сесть.       — Почему… так… тихо?.. — Ее голос дрожит и срывается, и каждое сказанное ею слово взрывается в голове подобно грому.       — Не знаю. — Подхватив под мышки, ее оттаскивают куда-то под защиту опаленных давними пожарищами остовов стен.       — Быстрее, собираем что осталось, — слышит она со спины другой голос и снова пытается сесть, с ужасом понимая, что больше не чувствует ног.       — Как вы? — Над ней склоняются двое и женщина с трудом фокусирует на них взгляд.       — Сейчас…       Она копошится на ледяной земле как огромный полураздавленный червяк.       — Быстрее!.. — срывается на крик тот же голос.       Ее подхватывают под руки, взваливают на плечи. Каждое движение сопровождается нестерпимой болью, и женщина едва сдерживается, чтобы не закричать.       — Да шевелитесь же!       Кажется, она теряет сознание, потому что открывает глаза из-за того, что кто-то из бойцов жалит ее шприц-тюбиком в плечо.       В голове проясняется. Она мучительно долго кашляет. Воздух с хрипом и скрежетом врывается в ее легкие.       — На нас напали. — Она не спрашивает, а констатирует факт. — Расстреляли фургон, но не добили оставшихся.       — Да, — произносит один из бойцов. — На земле была растянута лента с шипами. Нас ждали. Нужно было, чтобы мы остановились наверняка.       Несколько секунд женщина думает.       — Сколько нас осталось? — наконец спрашивает она.       — Четверо. Мы двое в порядке, Нолан сломал руку, когда его выбросило взрывом, вас контузило и ранило, сейчас посмотрю…       — Потом, — женщина отводит протянутую к ней руку. У нее что-то с позвоночником, но ей уже не поможешь. — Сколько времени прошло?       — Минут… Минут пять-семь, точно не скажу, — произносит один из парней. Похоже, его сильно приложило взрывом, и разодранная щека, будто его возили лицом по гравию, сочит свежей кровью.       — Пять минут… — шепчет женщина. — Пять минут… И мы еще живы.       Машины никогда не останавливаются на полпути, всегда действуют до последнего выжившего или до того момента, пока их самих не уничтожат. А значит…       — Парни… — Ее голос опять плывет. — Уходите немедленно. — Возможно, у них еще есть какие-то шансы. Призрачные, надо признать, потому что до контролируемой людьми территории еще очень далеко, но попробовать можно. Впрочем, едва ли. Высоко в небе, где-то в тучах, наверняка висит какой-то аппарат Сети, женщина явственно слышит грохочущий рокот. Их пасут, и, похоже, хотят захватить живыми, раз не предпринимают попытки добить.       — Смотрите, — выдыхает один из бойцов. — Вон там…       — Твою мать!.. — выплевывает парень со сломанной рукой. — Сара, посмотрите.       Ее поворачивают и приподнимают, чтобы женщина смогла разглядеть. Металлические скелеты идут молча. До них метров двести, не меньше, но женщине кажется, что она видит, как ухмыляются эти исчадия ада.       — Уходите, — вновь шепчет она. — Я приказываю.       Один из парней срывается с места и скачками несется влево, туда, где на фоне предрассветного неба виднеются относительно неплохо сохранившиеся остатки домов. Он успевает отбежать метров на пятнадцать, как сверху, с темного неба, прямо перед ним вспыхивает лазерный луч, с шипением испаряя камни. Парень с криком кидается в сторону, петляя, но невидимый Охотник, играя с ним, словно кошка с мышью, не дает отбежать, отделиться от их едва плетущейся группы.       — Сука! — Кто-то из ребят палит вверх длинными очередями. На мгновение оставив в покое свою жертву, Охотник коротко, будто отмахиваясь от надоедливого насекомого, плюет сгустком плазмы в стрелявшего. Миг, и то, что только что было человеком, бесформенной грудой оседает к их ногам.       Не сговариваясь, парни кидаются в разные стороны. Тот, кто тащит на себе женщину, споткнувшись, падает в какую-то яму.       — Черт. Черт-черт-черт! — шепчет он.       Пытавшийся убежать парень со сломанной рукой, упав на колени, палит в величественно вынырнувшего из облаков Охотника из пистолета. Тот, не обращая внимания на комариные укусы, выпускает шасси, готовясь к посадке. И тогда, отчаявшись, и, наверное, понимая, что его ждет, несчастный последним оставшимся патроном разносит себе голову…       А вот теперь все, понимает женщина. Впереди смерть. Нет, то, что хуже смерти. Недаром их хотят взять живыми. Трудно сказать, когда именно их обнаружили, да и не все ли теперь равно. Машины не будут их пытать. Жестокость — привилегия человека. Им развяжут языки и по-другому, химией или напрямую влезут в голову, черт его знает, чему они успели научиться. А потом пустят на какие-нибудь опыты и они будут молить о смерти как об избавлении. Женщина вздрагивает. Она помнит, как совсем недавно ей рассказывал о подобных лабораториях Джон.       — Может, они нас потеряли? — шепчет ей в ухо тащивший ее парень.       — Не думаю, — усмехается женщина. — У тебя есть? Пистолет? Что-нибудь?       Парень вкладывает в ее ладонь самозарядный Глок, и женщина остро жалеет, что ее оружие осталось где-то там, в догоравшем фургоне. Впрочем в данной ситуации против терминаторов и Охотника это не помогло бы все равно.       — Сейчас посмотрим, жестянка, что там у тебя внутри, — цедит сквозь зубы парень, аккуратно устраивая винтовку. — Сара, вы как?       — Готова, — отзывается женщина. Перед глазами стоит красная пелена, во рту стойкий железистый привкус крови, но сдаваться живой она не намерена.       — Восемь патронов, — предупреждает парень, и женщина кидает на него благодарный взгляд.       — Да.       — Кто ж нас подставил? Какая сука?.. — в голосе парня нет злости. Только усталость.       — Просто не повезло, — роняет женщина. — Все шло слишком гладко…       — Сара, послушайте… Вы должны выжить. — В голосе парня прорезываются решительные нотки. — Именно вы. Вы слишком много значите, чтобы остаться здесь. Я уведу их, слышите? А вы потом…       Женщина молча качает головой. Нет, на этот раз ей не выкрутиться. Даже не будучи раненой, шансов у нее нет никаких. Ни у нее, ни у парня рядом с ней. Она понимает это, и горькая улыбка касается ее губ.       — Поиграем, твари, — холодно шепчет парень, и Сара отмечает про себя, что, вполне возможно, они и в самом деле пощекочут нервы Сети — винтовка у парня новейшая, скопированная, а то и просто трофейная, та самая, которая стреляет плазмой.       — Помоги мне, — просит женщина, — переверни.       Она заходится в приступе. Вытирает рот непослушной, тяжелой рукой — ладонь запачкана кровью. В глазах темнеет, мир вокруг плывет и кружится, и женщина часто смаргивает. От каждого движения поясница стреляет нестерпимой болью, и она уже не сдерживается, кричит, когда парень перетаскивает ее неуклюжее тело.       — Я не хочу попасть к ним… — Женщина давится кашлем, выплевывает пузырящуюся кровавую слюну. — Если я…       — Да. — Парень не отрываясь смотрит в прицел. — Не волнуйтесь.       Металлические скелеты совсем близко. Идут, будто на параде, да и чего им бояться? Их больше десятка, а против них двое людей, один из которых тяжело ранен.       Женщина, подтягивает ослабевшими руками непослушное тело. Многого она не навоюет, но хотя бы постарается не даться им живой.       — Добро пожаловать, — выцеживает парень, плавно нажимая на спуск. Винтовка выплевывает серию раскаленных сгустков, и один из терминаторов валится, искря контактами. — Получай!..       Следующее мгновение расцветает нестерпимо ярким, потрясающим мироздание взрывом. Небо соединяется с землей в адской свистопляске, и, казалось, меняется местами, выжигая в легких воздух. Яростный огонь пожирает все вокруг, и женщина кричит, корчится от адской охватившей все ее существо боли.       Это длится несколько мгновений, оставляя после себя комья спекшейся вздыбленной земли, которую облизывают жирные языки огня. Гореть казалось нечему, но пламя неистово бушует, а в ноздри бьет тошнотный запах паленой плоти.       Женщина приходит в себя не сразу. Ее спутник лежит ничком, и мертвые руки все еще сжимают бесполезную винтовку. Осторожно, чтобы не потревожить чуть унявшуюся было дикую боль, женщина тянет оружие на себя. Кажется, она еще и оглохла, потому что земля беззвучно вздрагивает, вздыбливаясь от близкого взрыва, небо снова на мгновение целует изуродованную твердь, а она с отчаянным упорством все пытается подтянуть к себе непомерно тяжелую винтовку.       Счетчик зарядов дрожит почти у нулевой отметки. Уже ни на что не рассчитывая, женщина шарит руками, пытаясь нащупать Глок. Она еще находит в себе силы подумать, что отчаянным киногероям обязательно бы повезло, но это не про нее. Скрюченные пальцы безрезультатно скребут по горячим камням.       Касание спускового крючка, и окошко целеуказателя оживает, мигая захваченными объектами и демонстрируя колонки торопливо бегущих цифр. Их слишком много, грозно пламенеющих ярких точек. Женщина стискивает зубы: пусть ей повезет хотя бы в том, чтобы для нее все окончилось здесь. Остро жалеет, что она еще жива — радоваться сейчас нечему.       Стиснув зубы, женщина плавно нажимает на спуск, и винтовка, набирая заряд, грозно дрожит в ее руках. Она еще успевает увидеть огненную волну, накрывающую ее с головой, и почувствовать ее смертоносное дыхание…

***

      …Времени как такового не существовало для Небесной Сети, по крайней мере она не придавала ему такого значения, которое придают люди. Время представлялось ей набором событий и значимых моментов, которые навсегда отпечатывались в ее электронном сознании. Она не знала, что значит забыть или перепутать. Записанное раз и навсегда оставалось в ее электронной памяти.       Тот факт, что группе захвата на этот раз не удалось взять людей живыми, не расстроил или рассердил ее — эмоции не были сильной стороной Сети. Она отметила лишь, что люди раз за разом предпринимают попытки прогуляться по ее тылам и хотела знать, зачем они это делали и чего искали. Даже когда расшифровка радиоперехвата показала, что ту группу вела Сара Коннор, она лишь еще раз пропустила через себя нужные файлы. Все члены группы — девять человек, восемь мужских особей и одна женская, и собака породы овчарка были мертвы. Сеть не испытала радости, или, наоборот, досады, что Коннор не попала в ее руки живой, она не могла испытывать эмоции по определению. Она лишь поместила сведения об этом в одну из ячеек памяти и дала команду терминаторам вычеркнуть ее из списка первоочередных целей.