Снежинка

      Этот новый год они, как и всегда, должны будут встречать вместе: родители их дружат ещё с незапамятных времён, встречая каждый праздник вместе, так что неудивительно, что и они сдружились.       В общем, он морально готовился к шумному празднеству, когда каждый из любвеобильных родственников обязательно захочет обнять, расцеловать, приговаривая, как он вырос, и обязательно нажелать какой-нибудь банальной чепухни. Он не ожидал каких-то изменений в этом году, пока один молодой (очень молодой) человек не позвонил за час до тридцать первого декабря, получив вместо приветствия несколько нецензурных выражений, ибо, в самом деле, ну только-только же заснул.       — Не ругайся, хён, — просит жалобно собеседник, и пред его взором встаёт образ младшего, строящего прям ну очень умилительную мордочку, потому он тяжело вздыхает и обречённо спрашивает:       — И что пришло в твою голову посреди ночи на этот раз?       — Ничего такого не приходило, — обиженно бурчит друг, — просто хотел сообщить очень важную новость…       — Которая не может подождать до утра? — перебивает он, откидываясь назад, на подушки, и с трудом удерживая глаза открытыми.       — Да! Как ты смотришь на то, чтобы встретить новый год вместе? — возбуждённо практически кричит мелкий. А он не может поверить — его разбудили только ради такой ерунды?       — Мы каждый год встречаем вместе, Джунхон-а, — устало напоминает он, устраиваясь на кровати поудобнее и практически засыпая.       — Да не так! — возмущается тот. — Хочешь ли ты отметить этот новый год вместе со мной? Вдвоём, — поспешно добавляет он, чтобы избежать дальнейшей путаницы. Старший едва не сваливается с кровати, в последний момент хватаясь за спинку и удерживаясь фактически в полувисячем положении. — Хён? — осторожно зовёт донсэн, и тот, всё ещё не отойдя от шока, на автомате согласно угукает. — Отлично! — радуется Джунхон и сразу же сбрасывает вызов.       «Это что было?» — он смотрит в темноту, словно требуя от неё ответа. Та, едва слышно фыркнув шелестом ветра в раскрытой форточке, гордо игнорирует его вопрос.       Едва завидев любимого хёна, Джунхон срывается с места и, чуть не сбив того с ног, так крепко обнимает, что аж слышно треск и без того измученных костей старшего.       — Полегче, Джунхон-а, — смеётся он, взлохмачивая волосы друга, попутно снова удивляясь тому, как в этом человеке могут уживаться легкомысленный ребёнок и чересчур серьёзный подросток. — Лучше поведай историю о том, как ты уболтал родственников оставить нас в покое аж на всю новогоднюю ночь.       — Я просто сказал им, что практически совершеннолетний Чоноп-и хён не даст мне натворить глупости, а так как он взрослый, то и сам он не будет творить безобразий, — мило улыбается парень. — А ещё я посмотрел на них вот так, — он делает большие глаза, выглядя при этом настолько невинно-умилительно, что сам старший не сдерживает улыбки: ну и хитрец же этот мелкий, особенно, когда ему что-то нужно.       — Всё с Вами ясно, молодой человек. И как Вам не стыдно пользоваться моим именем ради прикрытия? — с напускной строгостью отчитывает мальчишку, но не выдерживает и сам прыскает со смеху.       — Прошу прощения, — шепчет прямо на ухо, отчего Чоноп вздрагивает: ему просто противопоказана такая близость. — Но только не говори, что тебе не нравится, хён, — со смешком произносит младший, одновременно отлипая от него. — Чоноп-а, ты готов к празднованию самого грандиозного Нового года в твоей жизни? — слишком торжественно изрекает Джунхон, хитро улыбаясь.       — Отчего-то мне кажется, что готов ты, — специально делает акцент на последнем слове, — мне уже начинать бояться? — он с трудом удерживает так и лезущую на лицо дурацкую улыбку, а на кивок донсэна пытается воплотить всеобъемлющий ужас на лице.       Что-то ему подсказывает, что это будет незабываемо.

ххх

      До нового года остаются считанные часы, когда Джунхон, пританцовывая под какую-то ненавязчивую и слышимую только им одним мелодию, достаёт из самых закромов фейерверки и бутылку соджу, а на осуждающий взгляд старшего лишь пожимает плечами, мол, праздник же.       — Джунхон, нет, — не поддаётся Чоноп, — я в ответе за тебя, так что даже не думай.       — Ну, хотя бы чуть-чуть, — он капризно надувает губы, выглядя ещё младше, чем есть на самом деле.       — Вот в следующий новый год… даже нет, через год, вот тогда можно будет, — сурово сдвинутые брови, скрещённые на груди руки и строгий проницательный взгляд — весь облик старшего буквально олицетворяет серьёзность.       — Так нечестно! Ты в том году пил, я же видел, — Джунхон тоже скрещивает руки на груди и обиженно смотрит на него. Чоноп досадливо кусает губы, не зная, что на это возразить: тот ведь прав по всем статьям.       — Тогда ты должен помнить, как неадекватно вёл себя тогда, — приводит контраргумент, с облегчением выдыхая.       А Джунхон и помнит. Ой как хорошо помнит. (И Чоноп тоже, но он бы хотел об этом забыть).       Чоноп выпил совсем немного, да и то, всего лишь шампанского, но в голову оно ударило знатно. Всё, что ему хочется — держаться как можно ближе Джунхона, отогнать всех этих родственников, что тискают того за щёчки, целуют куда попало и сжимают в крепких (и не очень) объятиях. Он зло цыкает на какую-то девчушку, чуть было не повиснувшую на его друге, и весьма грубо хватает парня за руку, уводя из этого пестрящего всеми красками сброда сборища.       — Чоноп-а, что-то случилось? — он взволнованно смотрит на неизвестного ему старшего, но вместо ответа тот лишь крепче стискивает запястье. — Чоноп-хён, мне больно, — тихо говорит Джунхон, потерявший надежду достучаться до друга — таким странным, незнакомым совсем казался тот.       — Прости, — он ослабляет хватку, замедляя шаг, а затем и вовсе останавливаясь. Мальчишка оглядывается: его привели к беседке на заднем дворе (совсем пустом, кстати говоря). — Я просто не могу больше смотреть, — он заводит младшего внутрь, заставляя сесть на скамейку, сам вставая напротив.       — О чём ты? — Джунхон не понимает, что нашло на его хёна, а если и понимает, то не хочет в это верить — незачем давать себе лишнюю надежду. Скорее всего, совсем неоправданную.       — Не могу смотреть, как они все липнут к тебе, — Чоноп наклоняется так, что они соприкасаются лбами, — так нагло, словно противные мошки на безумно вкусную сладость, они не имеют никакого права так тебя касаться, — он осторожно дотрагивается до чужого подбородка, в кои-то веки не скрытого за бесконечными шарфами или широкими воротниками.       — Хён, — мальчишка шепчет — голос его совсем подводит; с трудом сдерживает порыв (желание?) потереться щекой о чужую ладонь — что-то его останавливает, ступорит, и он просто замирает от непривычно-ласкового — совсем неожиданного — прикосновения.       Чонопа ведёт от этой видимой покорности-робости (страха?), и будь он в чуть более трезвом состоянии… мысли будто не его, чужие, заволоклись плотной пеленой, исчезли в затуманенном сознании, и он, словно оставшийся один в этом дурмане, теряется в своих-не-своих чувствах и не совсем понятных своих-не-своих желаниях.       — Чоноп-а, — тихо зовёт его Джунхон, и от этого его тона что-то щёлкает, срывает последний предохранитель, — Чоно… — окончание тонет в поцелуе — внезапно нежно-трепетном и каким-то неуверенно-боязливом. Он наблюдает за ним: видит, как младший доверчиво тянется, прикрывает глаза, не зная, куда руки деть — на ощупь находит его ладонь, несмело переплетая их пальцы…       «Чоноп! Джелло!»       Громкий окрик обрушается на них со всей реальностью; Джунхон удивлённо распахивает глаза, но тяжёлая ладонь на затылке не даёт ему отстраниться — он вновь замирает, совсем-совсем растерявшись, раздираемый противоречивыми чувствами. Чоноп отпускает чуть погодя — и, поцеловав напоследок в уголок рта, пытается наклеить на лицо нарочито-беспечную улыбку, что налипает кривой линией на губы.       — Нужно идти, нас потеряли, — он с сожалением выпрямляется и подаёт руку другу(?). Тот нерешительно принимает её, нехотя вставая со скамейки — он всё ещё никак не может отойти. В уголках губ теплится счастливая дурная улыбка, и много усилий тратится на то, чтобы не показать её.       На следующее утро Чоноп помнит всё, но предпочитает притвориться, что забыл.       Джунхон смотрит мрачно, а он отводит взгляд, не зная, как оправдаться.       — Значит, ты помнишь, хён? — тихо спрашивает младший — от его тона мороз по коже. — Так помнишь, Чоноп-а? — вкрадчиво повторяет, приближаясь к нему.       — Н-нет. — Сердце учащённо бьётся, и он боится, как бы бешеный пульс не выдал его. — Не помню я, говорил же, — отвечает намного увереннее, но, кажется, друг ему не верит.       — Хорошо, — выдыхает он, — в следующем году, — прищуривается этот невыносимый мальчишка, и ему ничего не остаётся, как согласно кивнуть.       Пронесло.       За полчаса до нового года Джунхон оттаскивает его от приготовленных и неприготовленных продуктов питания, говоря, что это всё ерунда, и им столько ненужно.       — Хён, только послушай… — он включает какую-то простенькую мелодию и вместе с исполнительницей напевает, — если снежинка не раста-а-ает, в твоей ладони не раста-а-ает, пока часы двенадцать бью-у-ут, пока часы двенадцать бьют, — с широкой улыбкой завершает он. — Звёзды совсем не так исполняют желания, может, хотя бы снежинки справятся лучше? — это было произнесено так наивно и с такой верой, что даже не хочется рушить надежды этого пытающегося казаться взрослым ребёнка. — Хё-о-он, — хитро тянет он, и сразу становятся понятными его намерения.       — Ты серьёзно хочешь? — поражается старший. — Но это же… глупо? — если честно, то это он себя сейчас чувствует глупым до безумия, но такая вера в чудеса для него чересчур… слишком детская?       — Сам ты глупый, — обиженно дуется мальчишка, — в чудеса надо верить, тем более, это же Новый год! Время чудес! Если звёзды исполняют желания, то чем снежинки хуже?       — Тем, что это выдумки всё, Джунхон-а: и звёзды, и снежинки, — качает головой Чоноп — он не может заставить себя поверить в эти глупости. Перерос уже — кажется ему. Наивный хён — кажется младшему.       — Почему ты… ладно, глупости — пусть. Но ты ведь выйдешь со мной? Постоишь? А вдруг сработает? Ты можешь не верить, но я-то — я же верю! Вдруг она не растает, Чоноп-хён? Вдруг сбудется? — в его глазах таится то жутко-глубокое, страшное в своём бесстрашии, отчаяние, что он сдаётся практически без боя: лишь бы больше не видеть такого взгляда у любимого донсэна. — Спасибо, хён, — благодарит за молчаливое согласие, в ту же секунду преображаясь в маленького наивно-доверчивого ребёнка, — тогда бежим, осталось всего ничего до полуночи! — подрывается с места, крутясь гиперактивным электровеником по комнате.       Чоноп не верит в чудеса — очень давно не верит, но он почему-то уверен, что Джунхон — самое настоящее чудо. Во плоти.       На улице, словно в насмешку, впервые за долгое время идёт снег — не тяжелыми хлопьями, а одинокими белоснежно-невинными снежинками опускается на негостеприимную землю.       Донсэн кажется чересчур возбуждённым, он кружится по всему двору, ловит снежинки руками и ртом, а затем хватает старшего за руку и тащит за собой — на площадь, к огромной разлапистой ёлке.       Он послушно следует за другом — сопротивление, в любом случае, бесполезно; портить же настроение, когда у Джунхона в глазах светятся мириады звёзд, не позволяет совесть и какая-то слабая, глупая надежда, что, поселившись где-то внутри, щекочет рёбра.       На площади практически никого нет — лишь несколько явно романтически настроенных парочек, — и, спрятавшись за елью, им кажется, что они совсем-совсем одни. Из окон домов струится тёплый свет и доносятся приглушённые стеклом разговоры встречающих новый год людей, и, кажется, можно даже услышать фантомный звон бокалов.       «Раз, два…» — начинают отсчёт, и Джунхон понимает: пора.       На его ладонь медленно садятся снежинки.       «…Десять, одиннадцать, двенадцать!» — раздаётся долгожданное — он сжимает ладонь и быстро наклоняется, чтобы поцеловать хёна сначала в щёку — несмело, в уголок рта — совсем робко, осторожно прижаться губами к губам, зажмуриваясь от страха… оттолкнёт — не оттолкнёт?.. почувствовать тёплое — обжигающее, на самом-то деле, — дыхание на губах, прохладные кончики пальцев — на щеке… открыть глаза, увидеть полуулыбку в уголках губ (ту самую) и — неуверенно улыбнуться в ответ.       Чтобы потом снова ощутить мягкие (опаляюще-горячие) потрескавшиеся губы на своих и опять закрыть глаза, позволяя обострившимся чувствам захватить его, вцепиться в чужие плечи — ему кажется, что он стремительно падает под натиском чего-то всепоглощающего, притязательного своей бесконечной глубиной-пропастью.       И очнуться снова — в уютно-крепких объятиях, с практически неразборчивым шёпотом на ухо, хранящим завуалировано-запутанные фразы-признания в привязанности-влюблённости-любви, и признаться в ответ, таки разжимая сжатую в кулак ладонь.       И только тогда снежинка тает.