I remember you

Я тебя помню, слышишь? Мне хреново от этого, хочется стены грызть, и уже на гордость насрать и на убеждения, мне хреново без тебя, слышишь? Ты влетел в мою вселенную, как ураган, тебя много было невыносимо, много шума, много стука сердца, слишком много твоего имени на милиметр пространства, я тебя ненавидел, отбивался, как мог, расталкивал твои звезды со своей орбиты, заставляя вращаться подальше от меня, а ты улыбался с грустными глазами и покорно отдалялся в темноту космоса, когда я уже сжимал кулаки в последнем предупреждении, очередном. Ким Тэхен. Ненормальный, психованный, помешанный, опасный, как инфекция, все, кто попадал в твою атмосферу, сгорали почти дотла, ты выкачивал из них жизнь, отбрасывал иссушенные останки и принимался за новую жертву. Но мне их не жаль, они слабаки, а вот на тех, кто сопротивлялся дольше, я смотрел с интересом. Сначала они теряли силу. Потом голову. Потом себя. Ты был чудовищно магнетическим, в каждом шаге эстетика, в каждом взгляде квинтэссенция мрака, любая тряпка на тебе становилась супервещью, и сам мир вокруг тебя плыл маревом какой-то безумной магии, как раскаленный воздух жарким днем. Я всей душой тебя ненавидел. Хотел пришибить тебя каждый божий день, схватить за волосы и размозжить твое лицо о стену, жаждал стереть тебя из бытия, как дурной сон, задыхался твоим запахом и бесился. Но воплотить свое желание в реальность мне немного мешала данность из школы, уголовного кодекса и чего-то еще, не очень ясного, но противно важного. Я только теперь понял, что это было. Потребность в тебе. На самом деле я не хотел, чтобы ты был на моей орбите, я хотел поглотить тебя собой. Ты просто пришел в мой класс, чтобы проучиться с нами последние полгода старшей, просто легко заводил друзей и везде был в центре внимания, а я хотел, чтобы твоим центром был я. Я просто испугался собственных мыслей. При взгляде на тебя в моей голове возникали такие вещи, от которых стошнило бы всех, кто меня знал, потому что Чон Чонгук — он «суровый чувак», он «пиздец тяжкий в общении», он «гроза пидарасов». Ха. Ха! Гроза пришла, откуда не ожидалось, и причиной ее стал один дохуя идеальный чувак, от которого у Чонгука вставало с полувдоха. Вдохнул — и закипел. Выдохнул — почти кончил. Сука, как же я бесился! Легкие горели, когда в них попадали отзвуки твоего запаха, и ночами было невесело от слова совсем, а когда ты увидел синяки от пальцев у меня на шее, вряд ли ты так зло сощурился потому, что понял, что они там появились от того, что я вцепился себе в глотку среди ночи, надеясь задохнуться, только бы попустило это навязчивое желание ощутить тебя лежащим сверху, сжать до хруста и прорычать, чтобы не смел быть таким неебически космическим ни для кого, кроме меня. Но это все дошло до меня лишь сейчас, а тогда я отпиздил тебя, уверенный, что ты просто меня бесишь до тошноты. Ты плевался кровью, пока меня ебашили все, кто прибежал на подмогу, смотрел странно, и этот твой язык, облизывавший губы в алом, до сих пор мне снится. Прекрати его высовывать, сука, я же сейчас тебя вынесу из вагона волоком, я сорвусь, я уже закипел… Состав мерно гремит по рельсам, народ втыкает в телефоны, ты втыкаешь тоже, слушаешь музыку, а я увидел тебя впервые за полгода с выпуска. В метро. Просто вот так взял и нарисовался через два человека от меня, висишь на поручне одной рукой, второй листаешь что-то в мобиле, и это что-то пиздец как похоже на мои фотки в ленте. Серьезно, блять? Язык замирает, закушенный между зубами, а мне от вида этого припекает. Народ гневно шипит от толчков локтями, два шага, схватить за шкибот, двери открываются, следующая станция… Следующая станция — ближайшая стена, на фоне которой твое охреневшее лицо еще красивее, чем я помню. Пальцы сжимают шею, ощущение твоей кожи под ними выносит от слова в астрал. — Я помню тебя, слышишь?! Нихрена ты не слышишь, дергаешь наушники из ушей и под любопытными взглядами тех, кто дальше поехал в вагоне, читаешь по губам, я прямо вижу в твоих глазах, что понял. — И что же ты помнишь? — точно так же читаю я в шуме отъезжающего поезда. Удивление уже сменилось узнаванием и жестким чем-то в твоих глазах, я в них смотрю и понимаю, что забыл все слова, которыми люди разговаривают, просто забыл, как будто они самая бесполезная в мире штука. Опускаю взгляд на свою фотку в твоем телефоне, и поднимаю снова. Смущаться? Да хрен там плавал. Смотришь с вызовом, типа, ну давай, наваляй мне снова, как тогда, когда я посмел дотронуться. У тебя с этого «тогда» шрам под бровью и нихрена не приятные воспоминания, у меня — бесконечные сны о языке, слизывающем кровь с губы. Склоняет голову чуть вбок, и просто жмет на ядерную красную кнопку тем, что впивается зубами мне в шею. Посреди метро, посреди толпы, прижатый к стене, просто берет и кусается. Моя рука раньше меня соображает схватиться за волосы на затылке, вдавить в себя, и еще хватает сил на то, чтобы со свистом выплюнуть воздух из легких… — Сука ты, слышишь? Язык мокрый и горячий, толкается в кожу, мне рвет крышу, я рву его волосы, а ему будто похрен. С другой стороны платформы прибывает поезд в обратную сторону, и теперь уже меня волочет по пространству, вжимает в стекло дверей, и взгляд не отпускает до тех пор, пока состав не выезжает на наземный участок, где только стройки пока и пустыри, вываливаемся на свежий воздух, и ближайшее место, скрытое от глаз стеной — наше. Бьюсь спиной о бетон, топлюсь в намагниченной тьме глаз, и слышу: — Валяй. — Что? — То, что ты хотел сказать. — А я что-то хотел сказать? — Опять ссышь? — Что?! — Как и тогда. Его лицо кривит злорадная усмешка. — Что тогда? — А я тебе скажу. Ты так зассал, что выбрал лишить себя возможности вместо того, чтобы смириться с реальностью. Ебнутый. Он реально ебнутый, что он несет? — Еще и тупой. Мда… На то, что хватаю за ворот и злобно щурюсь, мне в ответ только презрение. — Дважды тупой. — Жить надоело? — А тебе не надоело? — Что? — Тормозить, когда давно пора бы газу. — Надо было тебя все-таки прибить тогда. — На кого бы ты тогда фапал все это время? — Ты бессмертный, что ли? — Пока живой, как видишь. — Всегда есть кому за тебя впрячься? — А ты как будто не впрягался! — За кого? — За того, кто оставлял отпечатки на твоей шее. С минуту стою думаю, что так вообще бывать не должно. По идее. Или по логике, хрен его разберешь, но откуда вселенная знает, как подсунуть мысли одного другому так вовремя и красиво — непонятно. — Да, за него я всегда впрягусь. — Молодец. Его взгляд тухнет, разочарованный, он держит удар, но это было бы незаметно, если бы все было так, как он думает. Мне смешно. Ревность? Серьезно? — И запомнил же… — Я запомнил. Это было что-то вроде таблички «Занято». — Это были следы моих рук. — Это как? — Я пытался перестать о тебе думать однажды ночью. Я очень надеюсь, что мой взгляд более, чем красноречив, посмотри в него, убедись, что я не вру. Тебя там океан, море лавы, и за полгода с выпуска, пока я тебя не видел, она вскипела до нужной температуры, чтобы вот-вот рвануть на поверхность. — И что… кхм… — его голос охрип, — Что же ты обо мне думал, гроза пидарасов? — Вызов более чем явный, сдаем карты на стол. — Я представлял, как хрустят твои ребра в моих руках. Кадык дергается от нервного сглатывания, глаза мечутся по моим и полыхают темным огнем. Давай, поднеси к моей лаве, сгорим вместе нафиг. — И за это ты мне по роже выписал? Это ты себе так нежность представляешь? — Это я надеялся, что так ты исчезнешь из моей головы. — Исчез? — Нет. — Ты из моей тоже… Тычет мне фоткой моей, тяжко вздыхает и прячет мобилу в карман. Как-то тупо все это выглядит. — Ты вообще гей? — Да. Ну блин, стоило попытаться. Допустить красивый и дохуя романтичный вариант, что оба НЕ геи типа друг друга встретили, искра, там, безумие, все дела, но нет, обломись. Закатываю глаза и вздыхаю. — Ты какой-то неправильный. — Какой есть. — Ты меня бесил до припадка. — Я заметил. — Нахрена ты меня бесил? — Я хотел тебя. — Че? — А ты думал, я просто искал способ умереть? Чон Чонгук, ты правда тупой, или по выходным только? — Ты заебал обзываться! Я же и двинуть могу! — А ты заебал тупить! — Тэхен! — хватаю за ворот и дышу прямо в лицо, — Не беси меня! — Поцелуй меня. Мне до задохнуться пара сантиметров. Для захлебнуться — пара темных озер. Может, и правда, хорош тупить… Он отвечает мне жадно и мокро, мой пульс лупит ритмом по ушам, руки ныряют туда, куда давно хотели, и ребра, о да, хрустят, когда сжимаю его в тиски. Он сдавленно стонет, углубляет поцелуй, а я дурею от всего этого. Никаких тебе противно, по-пидарски, или чего-то вроде. Чистое животное удовольствие. Просто горячее тело в руках, и даже то, что у этого тела стояк, не портит кайфа. По крайней мере, моему собственному это уж точно нравится, а значит, руки лезут туда, где хорошо. Тэхену хорошо везде, он будто целиком весь — эрогенная зона, протекает у меня сквозь пальцы, обволакивает собой, я уже плохо соображаю, какие конечности мои собственные, слышу, кажется, как трещит его тонкая футболка с дурацким покемоном, но не могу остановиться лапать. — Я хочу тебя… — мой голос как у чудища из мульта. Дыхалку сперло. Он что-то тыкает в телефоне, тоже тяжело дыша, снова набрасывается целоваться, время растягивается в бесконечность, а потом откуда-то появляется такси. Ступеньки, лифт, ключи, дверь, темная прихожая, теплая рука, ведущая в комнату. Все как обычно, в принципе, только Тэхен мужик. Ма-аленькое такое различие, ага. Но почему-то, как только дверь комнаты закрывается, наваждение спадает. Я вижу полумрак, вижу его глаза, серьезные донельзя, и он будто боится меня. Это до смешного похоже на ситуевину с девчонкой, что передумала в самый последний момент, испугавшись. Выгибаю вопросительно бровь, уже собираясь постебаться, а он спрашивает: — Как ты это представлял? — Что? — Когда думал ночами. Как? Сука, пробрало. Он заставил мои фантазии навалиться с тройной силой, потому что вот он, передо мной, вот кровать, и я запросто могу уложить его так, как хотел… Горло спирает, прокашливаюсь, бросаю взгляд на постель, и он замечает это. Подходит ближе и ждет, в своей недорваной майке, будто и не трахнул я его почти прямо на улице полчаса назад. — Покажи. Не надо два раза просить. Хватаю одной рукой за талию, прижимая к себе, несу к кровати, заваливаюсь на спину, обнимаю другой. Все. Перфекто, ай си но дифференс май дрим и эта сцена. Он лежит на мне, легкий и гибкий, капкан сжимается, я поднимаю голову, тянусь и, хватая за затылок, замираю, уткнувшись носом в волосы за ухом. Слушаю себя. Его. Кайфую. Одна разница все-таки есть. Это круче, чем я представлял. — Правда так? — спрашивает он меня. — Угу. — Мне нравится. Я ждал стеба, шутейки про ромашечку романтичную, или чего-то в этом роде, но почему-то все же вывернул из себя правдивую версию, а он принял ее с уважением. Ахуеть. — Я так и думал, что ты такой. — Какой? — Звереныш Чон Чонгук. — Это как? — Даже дикие кошки не жрут тех, к кому привязались. Хотя могут в один укус отгрызть башку. Твоя дикая ненависть дразнила меня, как наркота, я чуял, что ты неровно ко мне, пытался добраться, но поспешил. Он поднимает голову, я вижу вблизи шрам под бровью, и это его «поспешил» почему-то вызывает смех. — Я просто реально тормоз. — И когда же ты догнал? — За эти полгода. Я перестал тебя видеть и понял, что у меня ломка. — Тогда мне не жалко своей побитой рожи. — Я помнил тебя. Все это время. — И я тебя. — Откуда ты, блять, взялся на мою голову, Ким Тэхен? — Из Тегу, — хмыкает он. — Че ты в Пусане забыл? — Не поверишь. Я не хотел сюда ехать. Предкам приспичило. — Это все больше смахивает на какую-то сопливую херню… — Тогда заткнись и покажи, что ты там себе дальше представлял. А дальше у меня были жаркие сны, где ладони по выпирающим косточкам, вздрагивающий живот, втягивающийся от напряжения до впадины, и туда языком, до пупка, до ребер, с пошлыми чмоками, а после — оттянуть пальцем резинку, почти порвать, заглядывая, охуеть от возбуждения при виде чужого стояка, и дальше уже начхать на какие-то там принципы. Он охуенный, этот Тэхен. Он наощупь само удовольствие, звенит и переливается в руках, под губами, он вкусный, до ахуя вкусный, я распробовал, а еще он сказал мне потом: — А это запомнишь? А я запомню. Длинные пальцы, низкий голос, раскрытую без смущения откровенность для меня и этот шрам, как первое мое прикосновение, навсегда останется меткой, напоминанием о Чонгуке, который не смог, а потом смог. Потому что помнил.