Конечно, это не любовь

      Гермиона закричала. Казалось, будто весь день её душу вытягивали, как кусок резины, и теперь она лопнула с громким щёлкающим звуком, разбивая её сердце на мелкие осколки и заставляя громко кричать от боли.       Рон обхватил её за плечи и прижал к себе, но она вырвалась и попыталась зажать себе рот руками, чтобы подавить крик. Она держалась всё это время: всю битву шаг за шагом, потом мгновения торжества и всеобъемлющего счастья, затем — показавшиеся годами минуты безудержной скорби. Она молчала и не плакала, вслед за Роном целуя в лоб холодного и чудовищно-серьёзного Фреда, она обнимала Гарри, когда тот закрывал глаза постаревшему, но оставшемуся даже в смерти спокойным и достойным Ремусу. Она заставляла себя держать голову прямо, откидывая со лба Тонкс ярко-сиреневые волосы.       Её неестественное, почти мёртвое спокойствие разлетелось на части, когда она увидела жалкий, испачканный в крови труп профессора Снейпа.       Она не любила этого человека, а в последний год — ненавидела, но он казался ей вечным, незыблемым, настолько же неистребимым и необоримым, как, скажем, плохая погода. Он не мог быть мёртвым. Но был.       От этого осознания вся тяжесть дня рухнула ей на плечи, придавливая к земле.       — Гермиона! — выкрикнул Рон, но она отмахнулась и бросилась прочь. Она больше не могла оставаться в замке, среди рыдающих и улыбающихся сквозь слёзы людей. Ей нужно было убежать как можно дальше, куда угодно. Она выбежала на улицу — резкий прохладный утренний воздух ворвался в её лёгкие, обжигая. Она замерла на крыльце. Куда ей идти? Дома больше нет, даже если Пожиратели пощадили стены, они опустели. Её никто не ждёт. Её дом остался в волшебном мире. Нужно было вернуться обратно, дать Рону обнять себя, сжать руку Гарри и попытаться в их поддержке найти силы, чтобы собрать обратно свою душу. Но она не могла. Она оглянулась через плечо на покосившиеся дубовые двери и поняла, что никакая сила в этом мире не заставит её вернуться в Большой зал.       Она крутанулась на месте и переместилась на задний двор родного дома. Туда, где когда-то был задний двор. Что ж, по крайней мере, она действительно спасла родителей от смерти — от дома остались только обгоревшие обломки и жуткий скелет — каминная труба.       Гермиона почувствовала, что её зубы начинают стучать. Она повернулась туда, где должен был быть второй родной дом — и увидела ещё одно пепелище. Холмсы тоже уехали не зря.       Она медленно опустилась на обугленную землю и сжала голову руками. Ей бы очень хотелось заплакать, слёзы всегда помогали, но она не могла. Она часто рыдала из-за таких пустяков, о которых и вспоминать стыдно, но сейчас не могла выдавить ни одной слезинки, как будто слёзные железы атрофировались.       Она сама себе казалась похожей на развалины дома — такая же выгоревшая, мёртвая. Можно ли умереть, но не заметить этого?       — Я жду тебя уже восемь часов, — вдруг услышала она. Не веря своим ушам, она подняла голову и встретилась взглядом с Шерлоком. Он стоял, опёршись на каминную трубу, и выглядел живым, настоящим и бесконечно родным.       За год он изменился куда сильней, чем можно было ожидать. Ещё больше вытянулся, отрастил волосы после последней неудачной стрижки, и теперь чёрные кудри частично закрывали его лоб, лицо как будто похудело и заострилось, но не казалось болезненным. Однако взгляд остался прежним — такой же чуть надменный, лукавый и пристальный.       — Шерлок, — прошептала Гермиона и снова прижала руку ко рту, всхлипнула, потом подскочила и бросилась ему на шею. — Шерлок, — повторила она.       Шерлок вопреки обыкновению не оттолкнул её, а положил руку ей на плечо и даже как будто провёл по спине. Гермиона уткнулась носом в его плечо, закрыла глаза и просто вдыхала родной запах. Война закончилась, всё позади. Она дома.       — Хватит, — произнёс он и отодвинул её от себя. — Времени много, но его всё равно лучше тратить с пользой. Бромли Хилл.       — Что? — переспросила она. Потом сообразила: — ты теперь живёшь на Бромли Хилл?       — Была там?       Гермиона задумалась. Она не слишком хорошо знала Лондон, и уж конечно не помнила всех улиц, где когда-либо была.       Шерлок, видимо, понял её сомнения, потому что, не говоря больше ни слова, направился к автобусной остановке.       До Лондона ехали молча. Шерлок дал понять, что все разговоры предпочитает оставить до дома, а Гермиона, хотя и страшно хотела спать, не рискнула расслабиться и попытаться заснуть, опасаясь кошмаров, поэтому просто сидела рядом с Шерлоком и смотрела в пустоту, не видя ни дороги, ни пассажиров рядом.       — Повезло, что моя квартирная хозяйка в отъезде, — произнёс Шерлок и пропустил Гермиону в квартиру. — Моя комната наверху. Комната Шерлока была… комнатой Шерлока. Повсюду валялись какие-то бумаги и книги, на стене была вывешена карта со множеством цветных флажков, стол был завален газетными вырезками, кровать заправлена кое-как. Гермиона аккуратно освободила себе стул и села. Шерлок плотно закрыл дверь, запер её на задвижку, сел на кровать и велел:       — Рассказывай.       Гермиона хотела было начать, но он тут же прервал ее:       — Говори по делу, эмоции оставим на потом.       Эмоции. Гермиона зажмурилась. Весь этот год состоял из эмоций. Их было так много, что, наверное, Гермиона их израсходовала все.       — Как ты узнал, что я буду в Кроули? Сегодня? — спросила она вместо того, чтобы ответить.       — Беспорядки в Лондоне. Неопознанный объект, — произнёс Шерлок, — обрушение нескольких зданий. Слишком много шума для Пожирателей. Вероятность того, что это ты и твои друзья устроили, составляла примерно шестьдесят восемь процентов. Прошло слишком много времени, вы успешно прятались, а теперь рискнули раскрыть своё местоположение. Почему? Не было выбора или… переходите к финальному действию. Вы нашли всё, что искали, и теперь не скрываетесь. Чтобы найти вас, Волдеморту понадобится не больше часа. Чтобы там ни происходило, не позднее, чем через сутки, всё должно было закончиться. Просто.       — И ты ждал меня там, — тихо произнесла Гермиона.       — Да-да, но я жду рассказа.       Шерлок закинул ногу на ногу, подложил под спину подушку и всем своим видом показывал, что готов слушать её.       Гермиона открыла рот. Закрыла. С чего начать? С поиска крестражей? С того, как они с Гарри и Роном скитались по лесам? С ухода Рона? С последней битвы?       — Волдеморт мёртв, — наконец сказала она. — Окончательно. Гарри победил его.       Шерлок кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Дальше рассказывать было проще. Гермиона закрыла глаза и просто говорила о том, что видела — как будто под веки ей наклеили маленькие телевизионные экранчики, на которых бесконечно прокручивались самые страшные её воспоминания за последний год.       Шерлок слушал молча. Только два раза он пошевелился. Первый — когда Гермиона говорила о пытках Беллатрисы в поместье Малфоя. Второй — когда она рассказывала о Снейпе.       — Всё кончилось, — сказала она и поняла, что больше не может произнести ни слова. Ей очень сильно хотелось расплакаться. Хотя бы сейчас. Хотя бы от облегчения.       — Отлично, — заметил Шерлок. Гермиона вздрогнула.       — Нет, не отлично.       — Всё закончилось, злодей побеждён, почему бы и нет?       Гермиона сглотнула и сказала тихо:       — Всё совсем не отлично. Ты не представляешь, сколько человек погибло. Я не знаю, как буду спать. Всё время вижу их.       Шерлок сощурился, поднял руку к губам, опустил и сказал холодно:       — Они мертвы, можешь сохранить их в памяти и жить дальше.       — Ты не видел их. Я знала всех их много лет, с кем-то сидела за одним столом, у кого-то училась. Фред… я ругала их с Джорджем за шалости, но всё равно хохотала над очередной шуткой. Колин. Ему лет шестнадцать было. Ремус научил меня первым защитным заклинаниям. И Снейп… Мне за него едва ли не больнее, чем за других. Мы его все ненавидели, а он всё равно умер ради нашей победы. Шерлок поднялся со своего места и заметил еще холоднее:       — Достаточно. Твои сожаления им точно не помогут, так что советую заняться каким-нибудь полезным делом.       Это было больно.       Конечно, Гермиона не ожидала (не могла ожидать!) от Шерлока нежных слов утешения, заботливых объятий и прочего, но это было слишком. Она подскочила со стула и оборвала его:       — Помолчи.       Ему легко было говорить — он так и остался вредным мальчишкой-гением, который разгадывает загадки. Он не видел и четверти того, что видела Гермиона. Ни одной смерти. И он никогда не жил в палатке и не питался полусырыми грибами. Его не пытали.       — Ты не можешь об этом говорить, — прошептала она. Шерлок напрягся. Гермиона приготовилась услышать что-то ещё более жестокое, но вместо этого Шерлок сказал:       — Извини. Мне не стоило так говорить.       Гермиона почувствовала, что надувающийся было шарик гнева в её груди исчез. Она попыталась улыбнуться, сделала шаг вперёд и снова оказалась в объятьях Шерлока. Он придерживал её за плечи и прижимал к себе так заботливо, как никогда в жизни. Гермиона закрыла глаза и спрятала лицо у него на груди, обняла его за шею. Пусть он вредный и порой говорит чудовищные вещи, он живой. Настоящий. Эта простая мысль ввергла Гермиону в шок. Он был настоящим. Даже тогда, когда её окружали волшебные фокусы, безумные, как Шляпник с Мартовским зайцем, Шерлок оставался настоящим. Она подняла голову и встретилась с ним взглядом.       Она никогда не рассматривала лицо Шерлока со столь близкого расстояния. Когда-то мама заметила, что он симпатичный. Тогда это звучало глупо и смешно, но сейчас Гермиона как-то отстранённо заметила, что у него действительно приятные черты. Не правильные, а именно приятные и очень запоминающиеся, яркие. Создавая его лицо, природа не жалела красок и акцентов. Скулы — чрезмерно острые, подбородок — отчётливо выпирающий, глаза — насыщенно-голубые, светящиеся, как патронус, губы — слишком точно очерченные, будто бы подведённые карандашом. Гермиона почувствовала, как в лёгких кончился воздух. Его губы были слишком близко. Тёплые. Живые. Она зажмурилась, как перед прыжком в воду, и поцеловала его.       Если бы сейчас кто-то решил проникнуть в её сознание, он наткнулся бы на идеальный окклюментный щит. Не было ни одной мысли.       А потом Шерлок ответил на поцелуй.       Гермиона раньше целовалась, несколько раз. Поцелуй Виктора был похож на сказку или на сон — нежный, горячий. Он так смутил Гермиону, что она вырвалась и убежала прочь, а потом два дня пряталась от Виктора, пока тот не нашёл её и не притворился с удивительной деликатностью, что ничего не было.       Каждый поцелуй Рона был жадным, как будто он боялся потерять её. С ним было естественно и легко.       Шерлок целовал иначе — только губами, сухими и слишком холодными, плотно сжав зубы, не закрывая глаз. Гермиона, снова встретившись с ним взглядом, почувствовала желание вырваться, отстраниться, но не сумела — он слишком сильно вцепился в её плечи и прижал к себе. Тогда Гермиона медленно, точно зная, что не стоит этого делать, подняла руку и провела по его волосам. Шерлок вздрогнул всем телом и чуть подался вперёд, Гермиона зарылась пальцами в мягкие кудри, и он закрыл глаза. Объятия стали чуть мягче, но вместе с тем — сильнее.       Гермиона никогда не была романтичной девушкой, во всяком случае, не считала себя таковой, но всё-таки мечтала о том, как встретит парня, которого действительно полюбит. Как они будут долго и много гулять, разговаривать обо всём на свете. Потом между ними возникнет чувство, сначала это будет влюблённость, но потом она превратится в любовь, из которой вырастет страсть. Начиная встречаться с Роном, она отказалась от части этих мечтаний, но по-прежнему предполагала, что физическая близость с ним наступит не скоро и будет логичным продолжением духовной близости и влюблённости.       Но она никогда не думала о том, что её первый сексуальный опыт будет таким — болезненным, отчаянным. Та часть сознания, которая всё ещё управлялась здравым смыслом, кричала, что всё это необходимо прекратить, но Гермиона уже не слышала её. Что-то в ней было уверено — ещё немного, ещё один поцелуй, ещё одно прикосновение, и она сама оживёт, перестанет чувствовать это бесконечное отчаянье. Она прижималась к Шерлоку всем телом, отвечала на каждое его движение, надеясь забрать у него немного жизненного тепла, но бестолку — Шерлок не был тёплым. В нём не было мертвенного холода, но и того тепла, которое Гермиона искала, тоже не было. Он почти не открывал глаз, не произносил ни слова, с его губ не срывалось ни единого стона, и только пот — на висках, на спине, — выдавал его напряжение.       Обычно говорят, «когда всё кончилось»… ничего не кончилось. Не было вспышки, взрыва, ничего удивительно приятного или волшебного. Шерлок отстранился и открыл глаза, и Гермиона испугалась его взгляда. Он не был осуждающим, удовлетворённым, оценивающим, разочарованным — он был безжизненным. Как будто Шерлок смотрел на давно изученный образец плесени — скучный, жалкий и никому не нужный.       Гермиона вздрогнула и поняла, что должна что-то сказать. Что угодно, чтобы вернуть обратно того Шерлока, которого она знала столько лет и которому доверяла. Пошутить. Нужно было пошутить. Про неоценимую помощь в борьбе со стрессом, например. Это заставит его расслабиться, он хмыкнет и посоветует найти себе парня, так как стресса в жизни у Гермионы хватает, а он далеко не всегда может оказаться под рукой. Потом они смогут выпить чаю и забыть об этом инциденте навсегда.       Но она не успела ничего сказать. Шерлок отвернулся от неё и встал с постели, набросил на себя рубашку, дошёл до стола, взял сигарету, закурил (а Гермиона и не знала, что он курит. Вот почему его губы горчили), а потом заметил:       — При сексе по дружбе страдает качество либо секса, либо дружбы. Так что стоит выбрать что-то одно.       Кажется, его фраза про мёртвых не была пределом — он смог сказать нечто ещё более жестокое и болезненное. Гермиона почувствовала, как её кожа холодеет и покрывается мурашками. Она нервно вздрогнула и медленно, чувствуя себя бактерией под линзой микроскопа, подняла с пола мантию, надела. Достала из кармана волшебную палочку, привела в порядок смятую постель. Повернулась к Шерлоку и замерла. Нужно было что-то сказать, но она не могла подобрать слов. Он молча курил, выдыхая едкий дым, от которого свербело в носу, и, кажется, не моргал. Гермиона поняла, что не может больше выносить его взгляд. Из глубины сознания пришла мысль о том, что на Хогвартсе сейчас нет никакой защиты. Гермиона закрыла глаза и вслепую аппарировала в свою бывшую спальню — единственное место, которое она сейчас могла хотя бы отдалённо назвать своим.       В комнате было пусто и почти ничего не изменилось с прошлого года. Только её вещей на тумбочке не было. Гермиона рухнула на пустую постель, уткнулась в подушку и заплакала.       Во всяком случае, теперь она снова могла плакать.