Что сегодня в твоём расписании?

— Что сегодня у вас в расписании... профессор Лонгботтом? Серое двубортное пальто застёгнуто на все пуговицы. Глаза прищурены, как тогда, но в них не играет тот давний, безумный огонёк. Драко Малфой вырос и остепенился. Он уже очень далёк от того мальчишки, с которым... Невилл останавливается посреди платформы 9 ¾, глядит на давнего врага и чувствует, как губы сами растягиваются в ту самую ухмылку — кривую и недобрую. Тех чувств давно нет, но рефлекс остался. Старые привычки не так легко изжить, как думалось ещё совсем недавно. — Обед в честь первого сентября, как обычно, мистер Малфой. Вы будете? Вообще-то Драко Малфой имеет полное право в любой момент появиться в Хогвартсе. Он попечитель, и никто не скажет ему худого слова, если почтенному господину попечителю вздумается проинспектировать школу в день, когда распределяют его единственного сына. Да, никто не скажет — но многие, очень многие, подумают. Драко это знает. Поэтому его улыбка — вежливый лёд, а голос звучит выверенно ровно, ни единой ненужной интонации, ни единого лишнего обертона. Вот только задал же он этот проклятый вопрос! *** — Что у тебя сегодня по расписанию, Лонгботтом, опять война? И упереть палочку в кадык. Нельзя, Невилл, нельзя терять бдительность ни на мгновение, когда ты шляешься по ночному Хогвартсу! Держится Лонгботтом хорошо, надо признать. Сглотнул разок и уставился на Драко глазищами цвета старого болота. Чёрт, сколько раз он представлял эти глаза так близко! Да каждый раз, когда дрочил. Война творит с людьми странные вещи. Выпячивает такое, о чём в мирное время и не подумал бы никогда. Например, что у Лонгботтома под бесформенной мантией очень привлекательная задница. Драко это точно знал, он слишком часто оставался с Кэрроу, когда те назначали наказания гриффиндорцам. Алекто предпочитала круциатить без разбору, а вот Амикус вкладывал особый смысл в понятие «телесные наказания». Тело к телу, о да, Драко его понимал. Если уж бить — то кулаком, от души, и видеть, как наливаются синяки. Или ладонью плашмя, чтобы кожа под рукой стала ярко-алой, прямо-таки по-гриффиндорски алой. И лишь потом, натешившись, взяться за розгу или плеть. Раньше Драко боялся такого. Раньше, до того, как понял, что именно происходит с человеком под Crucio. После этого драки или побои начали казаться ему чем-то вроде акта любви. Вниманием, выражаемым друг другу детишками в песочнице или парнями повзрослее в раздевалке после удачного квиддичного матча. Ой, да ладно. Он начал дрочить на Лонгботтома — когда? На четвёртом курсе, на пятом? Когда его впервые затрясло от ревности, на том балу, где Лонгботтом танцевал с Джинни Уизли? Дурацкое слово — ревность, особенно для человека, собирающегося жениться и завести ребёнка, если получится, сразу после окончания Хогвартса. Малфоям нужно продолжить род. Лонгботтомам, если вдуматься — тоже. И всё-таки... — Ну, ты меня поймал, дальше что? Это Лонгботтом. Голос слегка хрипловатый — иначе быть не может, когда палочка щекочет тебе кадык — но спокойный. Те благословенные времена, когда Лонгботтом боялся Малфоя, давно позади. Да и были ли они хоть когда-нибудь, эти времена? Реальность плывёт, то ли от недосыпа, то ли от того, что Невилл рядом, вот он — можно протянуть руку и обвести твёрдо вылепленные скулы пальцем. Но Драко медлит. Даёт возможность руке Лонгботтома скользнуть вниз, слегка задев грудь... Драко опаздывает ровно на секунду, ту самую, которая нужна Невиллу, чтобы оттолкнуть его и кувырком уйти вниз. Sectumsempra с визгом впечатывается в стену над головой Лонгботтома, каменная крошка летит в разные стороны, и Драко сам отпрыгивает влево, уворачиваясь от оглушающего заклятья. Реальность вспыхивает фейерверками заклинаний, расцвечивается алым и фиолетовым, становится объёмной. Кровь стучит в висках. Хорошо, Лонгботтом, о Мерлин, как хорошо! Два заклятия сталкиваются, и воздух пружинит, заставляя Драко свалиться на колени, больно удариться и зашипеть. Лонгботтома взрывной волной сносит в угол, но он изворачивается и вскакивает, словно кошка. — Sectumsempra! — Драко запускает заклятье, не вставая, резко и уверенно. Самому подняться на ноги можно и потом, сейчас главное — чтобы упал Лонгботтом. — Protego! Это лишнее, он ведь мог увернуться... Мерлин, нет! Малфой орёт от разочарования и ярости — Лонгботтом вскакивает на лестницу, подъехавшую невесть откуда, и лишь потом бросает очередной Stupefy. Можно увернуться, но зачем? Невилла уже не догнать, так что Драко принимает заклятье, как подарок. Ему давно никто не дарил подарков... Когда сознание проясняется, никого поблизости нет, что неудивительно. Спина и колени затекли, на руке почему-то кровь — видимо, задело случайным камнем. Драко слизывает солёные красные капли и глухо стонет. На его губах играет улыбка. Встреча с Лонгботтомом прошла куда лучше, чем он надеялся. — А теперь что у тебя по расписанию, чёртов Лонгботтом? Член Драко напряжён, реальность снова тускнеет, а хочется, так хочется вернуть буйство красок, ярость и даже боль. Сейчас Драко готов простить Невиллу почти всё. — Что у тебя в расписании? Трахнуть рыжую сучку? Или белобрысую? Кто из них тебя утешает? Драко засовывает руку под мантию, нетерпеливо дёргает пряжку ремня. Глаза его полуприкрыты, он снова и снова вспоминает ненавидящий взгляд Лонгботтома. Близко... так непристойно, немыслимо близко! — Мы ещё встретимся, правда, Лонгботтом? Ты ведь не оставишь меня? Не удерёшь снова? Рука ходит вверх-вниз, крепко сжимая основание члена. Кажется, порез на руке вновь вскрылся — по пальцам течёт горячее и мокрое. Драко представляет себе, как Невилл стоит перед ним на коленях, высовывает язык, кончик которого прикасается к головке члена... — Почему нет, Лонгботтом? В следующий раз я не проиграю! Почему, раздери тебя гриппогриф, нет? Драко не хочет слышать ответа на своё «почему». Семя смешивается с кровью, и там, в фантазиях, Невилл улыбается чуточку смущённо, но всё же счастливо, а Драко целует его, крепко-крепко, как всегда хотел. А потом бьёт в висок — коротко, без замаха, и Невилл падает, падает целую вечность. Или это Невилл успевает ударить первым? Да какая, к драклам, разница? Главное, что оба наконец счастливы! *** — Боюсь, что нет, профессор. У меня неотложные дела. А вот Астория наверняка захочет поприсутствовать, она мне расскажет. — Понимаю. Если вдруг вашей супруге будет что-нибудь нужно — я буду счастлив ей помочь. Слова горчат. У слов определённо есть привкус, и этот привкус не нравится мистеру Малфою. У профессора Лонгботтома слишком спокойный взгляд. Спокойный и уверенный в себе. Так, наверное, и должно быть. Прошлое следует оставить в прошлом, сейчас у них обоих всё хорошо... Беда в том, что Драко ни на йоту не верит этому спокойному взгляду. Невилл... профессор Лонгботтом... прошёл долгий путь. Он известный герболог, известный герой, вообще широко известный в узких и не очень кругах волшебник. До сих пор не утихают споры, кто же окончательно прикончил Волдеморта. Драко в спорах не участвует. Он твёрдо знает, что ему это безразлично, и удивляется, что это небезразлично другим. А вот что ему не нравится — это трещины на маске строгого и невозмутимого профессора Лонгботтома. Если бы Невилл действительно избавился от давних кошмаров, Драко бы слова не сказал, просто развернулся бы и ушёл. Но он наблюдал за профессором Лонгботтомом, стоя в стороне, и видел, какие тени танцуют в глазах цвета старого болота. Те же самые тени, которые до сих пор не дают спать и самому Драко Малфою. Нельзя убить змею Тёмного Лорда, не уничтожив при этом частичку самого себя. Нельзя круциатить других и не задеть себя. У них с Невиллом три круциатуса на двоих. Два принадлежат Драко, а о третьем они оба не любят вспоминать. Это слишком тёмная страница их общей истории. Драко убеждён: Невилл до сих пор так сильно переживает, что запрещает себе переживать. Гриффиндорцы — странные создания. А Невилл Лонгботтом — самый странный из гриффиндорцев. Поттер? Он справляется. Драко, которого частенько называют «тенью Поттера» (как будто эта сомнительная роль не закреплена навечно за Роном Уизли!), знает точно. Они с Поттером кое-как справляются оба. А вот Лонгботтом... Они ведь вообще друг с другом о прошлом не говорят. Гриффиндорцы, раздери их гиппогриф! Берегут чужие чувства. Но некоторые чувства лучше не беречь, уж Драко-то об этом точно знает. Их надо выволочь наружу, даже если при этом придётся выхаркать всё нутро с кровью. Их надо убить. Как змею. Ты ведь умеешь убивать змей, Невилл? А избавляться потом от змеиного яда? — Вот во второй половине дня я совершенно свободен, профессор. Ну всё, перчатка брошена. Совершенно по-гриффиндорски. Не хотелось так, Драко привык действовать тоньше, ну да Мерлин с ним, с этикетом и тонким обхождением. Это ведь Лонгботтом. — Ну так что у тебя нынче в расписании? Реальность снова куда-то уплывает, лопается мыльными пузырями, переливается фальшивыми улыбками вперемешку с искренним восторгом. Настоящие — только глаза Лонгботтома. Чертовски живые глаза. *** — Что сегодня в твоём расписании, Малфой? Очередное предательство? — Ну что ты, — голос старого врага сладок до приторности. — Своих я никогда не предавал. Врагов, кстати, тоже. Sectumsempra! Удар внезапен и подл, как обычно. И почти достигает цели. А только сегодня Амикус и Алекто почти убили Колина Криви, и Захария Смит, схваченный по прямой наводке Малфоя, глотал кровяные сгустки, и... — Crucio! Когда Малфой внезапно валится и начинает корчиться, Невилл резко приходит в себя. Словно кто-то выхватывает из сердца затычку, и дерьмо, впитавшееся туда за эти дни, выливается наружу, оставляя грязную лужу там, где только что был человек. Человек, искренне считавший себя героем. Малфой молчит, и это самое страшное. Он должен чувствовать боль... ужасную, разрывающую боль! Невилл точно знает, какую. Так почему же он молчит, этот чёртов Малфой? — Лонг... Лонгботтом... — Что? — Невилл бросается рядом с извивающимся Малфоем. Он отменил заклятье, давно отменил, сразу же, как только понял, что натворил, но боль ещё остаётся некоторое время. Время, которое кажется бесконечным. Это Невилл тоже хорошо изучил на собственной шкуре. — Не... неплохо. Для начинающего. Чтоб тебя! Невилл хочет вскочить, но рука Малфоя ложится на край его мантии, и Лонгботтом замирает. Что бы ни было между ними, оставлять Малфоя сейчас одного — предательство. Малфой круциатил после прямого приказа Кэрроу. Невилл только что сделал это добровольно. Он виновен куда больше Малфоя. Он должен искупить хоть немного. И остальное не имеет значения. — Я не хотел... — Мерлин, что за дурацкие оправдания? Вот Малфой тоже считает, что дурацкие, лицо его кривится в отвратительной ухмылке: — Врёшь. Ты хотел. И Малфой прав. Если б Невилл не пожелал врагу того, что недавно пережил сам, если б не утратил контроль над своими чувствами... Но он пожелал. И вот — желание сбылось. Мерлин, как же мерзко-то! — Помоги мне. — Как? — Невилл склоняется над давним врагом. Губы Драко улыбаются, а в глазах плещется безумие, от которого хочется сбежать на край света. Но Невилл не уходит. Он виноват. И если можно хоть что-то исправить... — Дай... руку. Понимание накрывает Невилла. Да, это действительно помогает. — Ага. То ли Невилл сказал последнюю фразу вслух, то ли Малфой просто догадался. Какая разница? Это помогает, и Малфой сейчас в этом нуждается. А Невилл виноват. — Хватит... себя грызть. Просто дай руку. Целоваться... не обязательно. — Но помогает. Невилл сам толком не знает, почему ему вздумалось возражать, и тем более — почему захотелось целоваться с Малфоем. Видимо, чтобы тот заткнулся. Другой причины не найти, как ни старайся, да и не нужно её, другой причины. Этой вполне достаточно. И к вине она не имеет ни малейшего отношения. Губы у Малфоя сухие, потрескавшиеся. Так всегда бывает после Crucio, и Невилл обводит губы Малфоя языком, а затем прижимается, гася конвульсии чужого тела, согревая и одновременно возбуждая и возбуждаясь сам. Раньше его не заводила чужая боль, да и сейчас не слишком заводит... просто так действительно лучше. Так помогает. Обоим. Когда целуешь Малфоя, некогда думать. Бледная, похожая на призрачную, ладонь тянется к щеке Невилла, и почему-то хочется подставиться под эту простую ласку. Руки сами лезут к застёжкам чужой мантии. Ну тут и понаверчено! Пару хитрых застёжек так и не удаётся расстегнуть, и Невилл, коротко ругнувшись, рвёт тёмно-зелёную ткань. Малфой рвано, захлёбываясь и кашляя, смеётся, и нужно снова его целовать, чтобы он умолк. Кожа на груди у Малфоя тоже бледная, почти как простыня, и соски выделяются на ней еле-еле. До сегодняшнего дня Невилл и не представлял себе, что так можно. Он наклоняется и целует один сосок, затем другой. Малфой дышит часто, но, слава Мерлину, пока молчит. Невилл добирается до напряжённого члена Малфоя, надрачивает, заставляя тело под собой выгибаться уже совсем в другом ритме, нежели от круциатуса. Ритм перебивается ритмом, это он помнит твёрдо. Когда ладонь Малфоя накрывает выпуклость на его собственных штанах, Невилл вздрагивает — и расслабляется. Малфою нужно, пусть делает, что хочет. Это отвлекает. Просто отвлекает, ничего больше. Улыбка Малфоя меняется, становясь торжествующей, и Невилл его понимает. Когда-то роли успели поменяться, и теперь ведёт именно Малфой, заставляя стонать уже самого Невилла. — Ближе. Тело к телу. Ну давай же, Лонгботтом, тебе ведь не впервой! Малфой не развивает мысль, а Невилл не протестует. — Просто... ближе... Тело трётся о тело, член задевает член, и ритм вышибает из головы все посторонние мысли. Серые глаза лихорадочно блестят, и Невилл целует их тоже. Малфой то ли стонет, то ли смеётся, и толкается, одновременно стараясь притянуть Невилла, словно хочет втиснуться ему под кожу. — Ещё ближе, да! Ближе так ближе. Кожа Малфоя горячечно-сухая, Невилл целует её всюду, где может дотянуться, зажатый в почти стальных объятьях. Когда Малфой успел стать таким сильным? А, да, круциатус же, возможны судорожные припадки... К чёрту! Невилл трёт двумя пальцами яйца Малфоя, и тот урчит, словно большой белый кот. Его тяжёлое дыхание отдаёт мятой. Сцепившись, они катаются по холодному полу, каждый пытается оказаться сверху, пытается вжаться в другого... Разрядка накрывает неожиданно: Невилл коротко охает, запрокинув голову, и Малфой тут же накрывает его собой, слепо шарит рукой по телу, впивается в губы и кончает сам, то ли целуя Невилла, то ли кусая. Расцепляться не хочется, и некоторое время они просто лежат, не разжимая объятий. Затем Малфой вяло шевелится — и широко ухмыляется, поскольку волшебная палочка Невилла уже нацелена на него. — Хорошо. Молодец. Почему-то настроение от этой похвалы бешено портится. — Убирайся, — Невилл отворачивается, ищет взглядом одежду на полу... и валится от внезапного Stupefy. Малфой одевает его сам и оставляет в тёмном углу. Уходит, не сказав ни слова и чему-то улыбаясь. Невиллу кажется, что он начинает понимать... *** — Ну так что у тебя нынче в расписании? Воспоминания комком стоят в горле, и Невиллу чертовски трудно встретить взгляд Малфоя. А когда он всё-таки поднимает глаза... Та же улыбка, да. Настроение совсем другое. Кажется, они оба действительно выросли. — Да ничего особенного, Малфой. Есть, что предложить? Малфой... Драко едва заметно кивает. — Тогда буду ждать в Хогсмиде, в половину четвёртого, в «Кабаньей голове». Посидим, вспомним... старые деньки. — Да, профессор, нам обоим есть, о чём вспомнить. Я буду. Всё те же выверенные интонации, всё тот же иронический прищур. Драко разворачивается и уходит. Ярко-красный паровоз гудит: время отправляться в Хогвартс. Невилл улыбается. Почему-то ему хорошо. *** Драко улыбается. Он совершенно точно осознаёт, почему ему хорошо.