Почему паутина летает осенью

***

Куриная печень скрипела на зубах и отдавала железом. — Тебе нормально готовить религия не позволяет? — Еба-а-а, ну конечно, как на миссии сырых слизней жрать, так нам похуй, а как я у плиты, так все, пиздец, отрава. Это вообще деликатес, чтоб ты знал! Совместная жизнь с Хиданом звенела битым сервизом и отдавала тухлятиной из холодильника. — Я всё слышу вообще-то, и не пизди, я тебе ни одной сраной рюмки не разбил. Хидан не воспринимал критику Какузу. Какузу не воспринимал вопли Хидана. Два месяца прошли как одна неделя. Это было скромное строение на окраине Амегакурэ, и у Какузу язык бы не повернулся назвать его «домом». Скорее жалкая потуга Пейна отгородить членов Акацуки, нукенинов, от «нормальных людей». Странная забота с его стороны, учитывая, что сам он установил в деревне практически тоталитарный режим и сделал её базой для преступной организации. Это можно было расценить как подачку от начальства или плевок в душу прямиком от самого божества и начать расшатывать свои несуществующие права, что и сделали некоторые, когда Пейн настоятельно порекомендовал всем впредь воздерживаться от прогулок по городу и вне миссий отсиживаться по своим норам. Но Какузу было, откровенно говоря, срать. Не было в этом для него и той романтики, которую ощущают обычно люди при приобретении недвижимости — была мысль, что он опять стал обладателем ещё одной бесполезной херни. За первую считался Хидан. Какузу никогда не привлекала идея жить с кем-либо под одной крышей. Делить с кем-то быт и личное пространство — смысл? Посторонний шум, чужие загоны, лишние хлопоты, заботы и непредвиденные траты — вот сущность сожительства, форма мазохизма, не иначе. Какузу себя мазохистом не считал. Однажды, в глубокой молодости или, лучше сказать, предыдущей жизни, он пересилил себя с какой-то девушкой. Наверное именно после этого и разочаровался в человечестве окончательно. Единственное живое существо, с кем Какузу был не против делить кров и беседовать о насущном за чашечкой кофе по утрам, и то было неразумным и, вероятно, просто не могло уйти дальше этой халупы. Оно появилось внезапно, в одно утро завладев нижним углом окна со стороны улицы. Какузу наблюдал за ним пока пил кофе или разбирал почту на кухне. Это был словно маленький питомец, который не ел, не гадил и вообще не требовал никаких лишних расходов. Его постоянно сносило ветром или смывало косым дождём, или он сам пропадал куда-то, но всегда возвращался в свой угол. Как будто к себе домой. Это был паук. И Какузу не возражал. Хошигаки как-то посоветовал ему обзавестись хотя бы кошкой, потому что общаться с насекомыми — это уже какой-то маразм. Какузу посоветовал ему сброситься в море, потому что платить говорящим рыбам — это уже какое-то извращение. — Мда, тебя, ебаната, на путь истинный наставляют, а ты нахуй шлешь. Молодец, блядь, век сычом, бобылем, мудаком жил и еще столько же собираешься, да? Чего заткнулся? А единственное живое существо, с кем Какузу был категорически против делить крышу, хлеб и вообще что бы то ни было, срать хотело на его мнение. Оно появилось так же внезапно, поздним вечером выбив с ноги входную и ввалившись внутрь с двумя бутылками спиртного. Его шатало и явно тянуло блевать, что оно и сделало, едва доковыляв до кухни. Какузу орал на него, как ни на кого и никогда не орал, или с особой нежностью сворачивал шею, словно бройлерной куре, или уже разделанной тушей по частям выбрасывал на улицу, но оно только продолжало истерично ржать и всегда возвращалось. Как будто к себе домой. Это был Хидан. И Какузу возражал. Он объявлялся каждые два-три дня, то с пустыми руками, то с полными бутылками (чёрт его знает, где он их брал при тотальном контроле Пейна), но чаще с едой, потому что у Какузу, кроме кофе и ключевой воды, в доме ничего не водилось. Иногда он вовсе не здоровался, молча заставляя продуктами маленький холодильник, и заваливался спать на собственном плаще. Временами его подмывало потрепаться по душам, и тогда он усаживался напротив Какузу, независимо от того, чем тот был занят, и затягивал бессмысленный монолог, задавая тупые вопросы и сам же на них отвечая. Однажды пришёл с шёги. Глаза неприятно блестели, а оскал перечеркнул морду шире обычного. И, конечно, первое, что предложил — играть на желания, потому что, очевидно, на деньги с ним играть бы никто не стал. Какузу личный капитал ценил и азартным не был, потому играли они разве что на футон — Хидану на нём спать изначально было запрещено. Какузу согласился без особого энтузиазма, уверенный, что после первого десятка «сухих» партий его напарник разорётся, уйдёт надираться до мёртвого тела, вернётся под утро, проспится, и всё начнётся сначала. — Не делай из меня алкаша, блядь. У меня отпуск и не ебет. И ему стоило определённых усилий скрыть удивление, когда Хидан пять раз подряд победил. Был ли он искусным шулером или просто парадоксальным примером человека, способного, будучи абсолютным глупцом, навариться на азартном шефе якудза — так и осталось для него загадкой. На футоне периодически становилось тесно. Ясно было, что сваливать насовсем оно не собирается. Какузу не понимал, чего Хидан от него хочет. Принятия, внимания, понимания? На прямой вопрос «какого хрена», он отвечал, что до сюда ближе всего идти. Лачуга Хидана была на другом конце деревни. Без отговорок и с кристальной ясностью он говорил только о том, какое же всё-таки ущербное Какузу выбрал убежище. Одноэтажный пережиток прошлого Амегакурэ, состоящий из спальни, кухни и санузла, обставленный предыдущими хозяевами дёшево и сердито. Он не привередлив. В отличие от Хидана. — Это ж пиздец, сарай какой-то. Нахуя? Хотя Какузу был не уверен, что Хидана раздражало больше, скрипучий дом или то, что напарник предпочёл его обществу сраное членистоногое. Они явно были друг о друге прескверного мнения и обоих необходимость уживаться в одном помещении не устраивала. Хидан и паук. Хидан обратил на него внимание, только когда тот уже заплёл паутиной всё кухонное окно. — Эй, это вот об этой хуйне говорил Хошигаки? — как-то спросил он, постучав ногтем по стеклу, — Съеби отсюда, животное. Это, конечно, тот ещё хлев, но здесь люди живут. — Не трогай моего квартиранта, — буркнул Какузу, не отрываясь от бумаг и подумав, что при встрече оторвёт Кисаме голову. Это было брошено не всерьёз и не в шутку — просто так. Просто потому что Какузу знал, что Хидан хочет услышать что-то такое. Чтобы иметь ещё один повод ненавидеть это место. Если бы Хидан спросил, кого он выберет — его или паука — Какузу бы выбрал паука. Паук не шлялся пьяным по деревне, не рубил в фарш гражданских, не мешал работать, не орал матом, не был криворуким идиотом, перебившим все стаканы в доме, не разводил срач. — Ой, ну сука, так выходи за него замуж, за такого ахуенного... А жрать мух и комаров будете. Кухонный стол постоянно был залит вишнёвым соком. Хидан даже вишню не ел, как нормальные люди. Он разрезал ножом каждый плод пополам, проворачивал и вытаскивал косточки, высматривая червяков, и в процессе слизывал багряные дорожки с жилистых предплечий. Ещё и что-то с придыханием бормотал при этом, словно режет руки вместе с ягодами и приносит жертву своему божеству. Вполне возможно, что именно этим он и занимался, ибо на иные проявления его веры в этом доме было строжайшее табу, и любые поползновения карались безотлагательным выселением на улицу. Удивительно, но переночевав однажды головой на заднем дворе, а телом — на пороге, Хидан скрепя сердце согласился на это условие. Но Какузу всё-равно подозревал, что по ночам он стоит часами над его футоном и, захлёбываясь слюной, страстно шепчет свои мантрочки, молитвы, намазы или что у него там. Какузу даже иногда мерещилось, будто в воздухе витает слабый запах хидановой крови. Но нет, всего лишь привкус недожаренной печени. Хидан действительно ненавидел этот дом. И если молился, то только на внезапную засуху, которая подпалит чёртову землянку и сотрёт её с лица земли вместе с пауком. Они спали, но никогда не «долбились в дёсна», потому что в понимании Хидана это было «по-пидорски». Секс в понимании обоих был максимально естественен. Странные двойные стандарты — Какузу не понимал, да и не очень хотел. Самое нужное он уже осознал достаточно давно: Хидан — сформировавшаяся (хоть и спорная) личность, мыслят они с ним разными категориями, и то, что негласные правила их взаимоотношений периодически противоречат друг другу — это нормально. Когда Какузу был готов вырвать в край заебавшему трепаться Хидану челюсть и уже сдавил её каменной хваткой, а Хидан рванулся вперёд через стол и клацнул ровным оскалом о его зубы — это было нормально. Новые стандарты. И Какузу они не понравились, потому что далее, в процессе, перед собой он видел безэмоциональный кусок древесины, впившийся глазами в оконное стекло, а затылком чувствовал, как четыре пары глаз смотрят в ответ. У Какузу сложилось стойкое ощущение, что он прёт труп в общественном месте. Если бы действительно грезил мечтой поиметь бревно — давно бы осуществил. Приятного мало, в общем. — Тц, развалюха-развалюхой, а горит хуёво. Блядский ливень… — пробормотал Хидан, глотнув из бутылки. — И не пялься на меня. Если бы у тебя там бабки валялись, ты бы меня уже в асфальт закатывал. Развалюха полыхала, дымила и воняла, и почему-то опять куриной печенью, только теперь горелой. Хидан, сидя на затоптанной клумбе, не без восторга в глазах, но с видимым раздражением наблюдал за этим. Какузу испытывал странное противоречивое желание — то ли подать руку, то ли макнуть рожей в грязь. — Раз уж уболтал Хошигаки задержать меня в штабе, то мог и с Дейдарой договориться. Хидан глухо хрустнул шеей и поковырял в ухе. -… А ещё насекомое съебалось, прикинь, паутина есть — паука нет, — опять присосался к бутылке, — Кхе-кхе, тварь, пиздец… — На «кис-кис» не отзывается? — без малейшей иронии поинтересовался Какузу, присаживаясь рядом. Хидан поперхнулся выпивкой. — Да иди ты, блядь, — сплюнул в сторону. Молчание затянулось. — Что ж, раз, говоришь, Хошигаки тебя надоумил, значит у него и поживу. Какузу боковым зрением уловил, как Хидан метнул в него полный красноречия взгляд, закатил глаза и откинулся на траву. — Ебать… знаешь, я тут рву жопу, пытаюсь сделать твою жизнь осмысленной, а ты срёшь мне в душу, бессердечный хер. Уголки губ внезапно свело судорогой. Какузу поймал себя на мысли, что, видимо, за два месяца его мозг вконец одеревенел и даже начал воспринимать хидановы каламбуры. — Кис-кис, — поднялся и направился к калитке. — Чего? — Хидан тут же, пошатываясь, встал и, на ходу натягивая мокрый плащ, поковылял следом, — Эй, ну и куда собрался? Дом Хошигаки не там, але… Да куда ты, ёбтвою?!.. Отзывается.