В объятиях прошлого

      Он почти привыкает к этому. До той степени, которой это только возможно для человека, что каждый раз всё забывает и вновь вспоминает лишь на краткое, болезненное мгновение. Он ожидает этого; подсознательного ждет чего-то такого, что выбьет из колеи, толкнет с ровной дороги, заставляя вылететь через окно. Он ждет, и почти каждую ночь это что-то приходит. Нежно, почти любя, крадется к его постели, склоняя безобразное лицо над ним, и шепчет — долго и убедительно, уверяет его, под конец, бросая одного в своем горе. И только последняя фраза, брошенная мельком, выбивает из колеи. «Не верь, не доверяй никому. Они все лгут. Вспомни. Ты должен вспомнить!». И этот истерический крик бьет по нему, выбрасывает из сна.       Шинья вскакивает, садится на кровати и дышит часто-часто, то и дело, сбиваясь, начиная задыхаться. В горле, кажется, всё ещё булькает кровь; её ужасный вкус остается во рту. Он ощупывает шею: цела? Течет ли изо рта кровь? Но ничего нет, совершенно ничего. Он осторожно, боясь, опускает ладонь на грудь; ведет, готовясь в любой момент одернуть, наткнувшись на ужасную зияющую дыру в ней: болит, ведь болит так, будто она там есть, будто кровь хлещет из раны. В ушах стучит пульс. Оглушает даже, но он не верит, всё ещё не верит, что жив. После такой раны сердце не бьется.       Но он жив; перепуганный неизвестно чем, сидит в постели и в голове гудит. «Что… что я должен вспомнить?». Шинья знает, что это очень важно. Оно чем-то горьким отдается на языке, и ноет грудь, в том месте, где находится сердце, а виски всё больше тянет пульсирующей болью. Он обязан это вспомнить!       Но, что именно?..       Почему он сейчас сидит здесь, и паника топит его? Где это «здесь?». Шинья осматривается и глаза его, по мере продвижения взгляда, расширяются всё больше. Высокий потолок и серые стены; обширное помещение, чей пол залит кровью, что разливается, кляксами стынет на стенах, подбираясь к нему ближе. Он захлебывается?.. Но ведь кровь ещё не подобралась к нему! Он сжимает что-то в ладонях, ногти впиваются в нечто мягкое: кожа? — на фоне шумит, рвется ткань. Он опускает взгляд. На нем нет одеяла - неизвестно каким образом оно оказалось в руках - а в груди дыра. Которой он боялся, ожидал со страхом, не верил…       Хочется закричать, но в горле булькает. Он пытается произнести слово, но вырывается только хрип и алые ручейки бегут по побледневшей коже, вниз по подбородку. Что же это такое? Тело дрожит. Он сам трясется, как мальчишка перед родительской расправой. Но не от страха. В нем паника мешается с адреналином; а безумие подкрадывается к сознанию. Он - солдат; он не должен знать такого понятия, как страх.       Раскалывается голова. Пульсирующей болью отдается в висках. И тонкий, противный голос всё ещё требует: «Вспомни!». А Шинья не знает, что, не помнит, и, кажется, не хочет?.. Тонкие пальцы путаются в растрепанных волосах, тянут, стараются то ли вырвать, то ли заглушить боль. Разве так это ему удастся? Мысль мелькает и растворяется. Как кровь в воде. Как боль посредством другой боли. Рука соскальзывает, ногти скребут по коже и что-то течет по виску. Горячо. Кажется, он таки кричит. Рядом рычит тигр. Шинья не видит его, не ощущает, но понимает, что это он, и он близко. Это внушает спокойствие, чувство безопасности. До того момента, как не начинают мелькать картинки.       То же самое помещение. Тошнотворный запах крови. И темные, скрюченные фигуры на полу. Трупы? Но чьи?       Шинья ступает по липкому полу, скользит по нему босыми ногами. Хочет увидеть их лица. Он думает, если увидит их, то всё поймет. Смутное чувство подсказывает, что вся загвоздка в них: взгляни, и сразу же вспомнишь. Тигр предостерегающе рычит. Однако Хиираги не до него: он доходит до первой фигуры, падает перед ней на колени, размазывая кровь по полу разводами, едва лицом не угождая туда же, и тянется к её плечам.       Сейчас он увидит лицо, разгадка, наконец, попадет в его руки, и голос перестанет завывать, приходя к нему по ночам. Он трогает холодную кожу мертвеца, хватается пальцами за плечи и тянет на себя. Кто же там?..       Курето спешит. Шаги гулко отскакивают от стен, разбиваются звуками и опадают позади. Он знает, что задержался. В их ситуации это непозволительная роскошь, но он не может перечить приказам и не выполнять задания. Шинью он тоже не может вечно таскать за собой. Проблески понимания в глазах отца пугают: даже догадываясь, что происходит, он продолжает отправлять его как можно дальше.       Приходится переступить гордость. Курето просит помощи: Гурен смотрел на него насмешливо, услышав о просьбе, но, поняв её, побледнел. Когда было совсем туго, пришлось оставлять Аой. Она хмурила светлые брови и в поджатых губах виделось возражение. Однако она, молча, кивала, оставаясь. Но иногда он не мог оставить помощницу дома, около Шиньи. Подозрительно. Косые взгляды преследовали его. Шептались, что девушка, его возлюбленная, которую он бережет, оставляя вне фронта. Курето было все равно на мнение других. Однако и взгляд Шиньи обретал осмысленность. Чуял что-то не так. Пока не дошло до расспросов, деятельность пришлось свернуть — активную и заметную — но не тайную.       Шиноа щурила глаза, изгибала губы в улыбке, подобно Махиру, и тонко насмешливо интересовалась: «Зачем тебе это, брат?». Но, не получая ответа, не уходила. Была сообразительнее своих лет, извлекала выгоду, и оставалась в доме.       «Хочу пижамную вечеринку!» — изрекала серьезно, с блестящими глазами и с объятиями наваливалась на Шинью. Брату же в глаза смотря холодно, жестко. Похожа. До чего же похожа! Но далека от Махиру, иначе бы давно догадалась.       Курето быстро отпирает дверь квартиры. Это лучше, чем жить в особняке с дорогой семьей - многие ей предпочли одиночество и отдельное жилище. Шиноа точно жила одна: Курето присматривал за ней, чтобы никаких лишних связей. Шинья был с ним. Насчет Сейширо он не знал точно. Тот был большим мальчиком, и Курето не было до него дела. С проблемами пусть справляется сам. Но слушок ходил, что живет с девушкой. По взглядам Гурена, он быстро понял, с какой.       Со времен старшей школы почти ничего не изменилось.       Обувь аккуратно сброшена на пороге, возле спальни верх формы — сам потом себя отчитает, но сейчас не до этого. Дверь распахивает резко: атмосфера мрачности накрыла его, едва ли он зашел в квартиру. Курето не ошибается.       Шинья сидит посередине их спальни. Мрачно, но луна щедро одаривает комнату светом, очерчивая силуэты. Одеяло скинуто на пол, его наполнитель весь наружу, клочки ткани свисают по бокам. А он все тянет куда-то руки. Губы шевелятся, что-то говорит про себя и тянет.       — Шинья! — окликает, пока не поздно.       Парень замирает, рука опускается и безвольно опадает на пол. Привыкший, как по приказу, оборачивается, и пусть в глазах пелена, а их яркий цвет поддернут туманной дымкой, он послушно смотрит на Курето. Хиираги не дано знать, что именно он видит. Для него реальность неизменна, и даже Раймеки не может перевернуть всё вверх дном. Однако Шинья видит что-то иное. В какие краски окрашен мир для него?       Курето не позволяет отвести от себя взгляда. Приближается стремительно, за подбородок хватает цепко. Всматривается в его лицо - пустые глаза, кровь на виске… Поэтому Курето не любит его оставлять: кошмары возвращаются внезапно; могут несколько ночей дремать, не появляясь, но вновь проявляются исподтишка. Курето расслабляется на неделю, думая, что прошло; будет спокойнее. Восьмой день чертит полоску когтями по стеклу. Он едва не опаздывает. Со временем он понимает, что происходит, и почему из вечного бормотания так часто извлекает слово «вспомнить».       Шинья пытается вспомнить восьмилетнее прошлое. День катастрофы.       Потому Гурен бледнеет, узнав; потому Шиноа лучше не знать, а Шинье не помнить. Им с Гуреном хорошо известно условие воскрешения, чего не скажешь об остальном мире. Если воскрешенные узнают о произошедшем, то обратятся в прах, из которого были возвращены.       Никто более из них, из ребят из отряда Ичиносе, не пытается вспомнить, никого из них не мучают кошмары о прошлом. Только Шинья так упорен.       Курето не отпускает его. Не дает повернуть лица, да и парень не сопротивляется; власть Курето над ним не оспорима, даже под самым худшим кошмаром и иллюзией. Он смотрит ему в глаза. И спрашивает четко и раздельно:       — Что ты видишь, Шинья?       И, казалось бы, потерянный, находящийся сознанием далеко, парень размыкает пересохшие губы и начинает говорить — сипло, сухо, чисто по факту. Говорит про заброшенное место, про кровь на полу и трупы рядом. Не предпринимает никаких действий, пусть и мелькает слово «должен». А под конец, когда уже заканчивает рассказ, в глазах мелькает живой блеск.       — Я должен увидеть их лица и вспомнить.       Курето оказывается близко, так, чтобы дыхание делить одно на двоих и, глядя прямо в глаза, произносит:       — Ты ничего не должен никому, кроме меня, — хватка обещает оставить синяки, которые наутро сойдут под силой демона. Каждую ночь сходят любые улики, указывающие на то, как она прошла. — Не помни, — приказывает Курето.       И Шинья, что в панике от нашествия прошлого, послушно повторяет: «Никому нельзя верить» — доверяет ему. Послушно кивает, прикрывая глаза, и дышит всё более размеренно, пока не засыпает в руках Хиираги. Царапина на виске уже затянулась; Курето просто стирает засохшую кровь, избавляясь от последствия кошмара. Стоит убрать и разорванное одеяло, перестелить постель, уложив парня вновь спать.       Курето обнимает его. Целует в пострадавший до этого висок и поднимает с пола. На сегодня всё, теперь всё будет спокойно. До самой следующей ночи, а, может, и чуть дольше. Пока Шинья опять не начнет догадываться, прошлое не настигнет их, прорываясь обратно, стараясь занять прежнее место.       Всё будет хорошо, пока Шинья рядом с ним — Курето представить страшно, что же будет, если однажды он не окажется вовремя около него.       Никому не видно черных теней, ползущих по земле. Никто не предсказывает, что всё пойдет не так. Но именно сейчас тигр, наконец-то, довольно урчит.