Только кажется.

Незаметная улыбка касается губ, что скрыты под фальшивой бородой, вызывая больше слезы, нежели радость. Пальцы скользят по поверхности ноутбука, с хлопком закрывают его крышку и одним движением швыряют в сторону дивана, после зарываясь в отросшие волосы. Еще несколько секунд из динамиков слышится удушливый смех. Лавров тяжело дышит и все еще не понимает, что он сделал не так, чтобы заплатить такую цену. Он вроде не убивал и не грабил, не бил кого-то или что-то из того, что написано в той бесполезной книженции с великим названием «Библия». Но казалось в данный момент, что он платит за каждого, кто когда-либо это делал. Слишком большое и пафосное сравнение, даже для такого ЧСВшного человека как Босс (не Игорь!), но сейчас это таким не кажется. Сейчас в мыслях лишь крик о помощи от том, что он потерял все. Все — это громкое слово, но только им можно описать данную утрату. И, наверное, если бы он мог изменить что-то — он бы изменил. Он бы умер за него, отдал последнее, что у него было, продал душу Дьяволу или в кого еще сейчас модно верить. Но в реальности был за несколько тысяч километров, ожидая сообщение о том, что Конченков все еще в порядке и долетел до Германии. Сообщение, которое так и не пришло, вместо этого появившись на экране строчками об «искренних» соболезнованиях. Кажется, только вчера этот тощий парень сидел напротив кровати в мягком кресле, в своей неизменной балаклаве, что носил даже дома, и смеялся своим привычным, странным и удушливым смехом. Кажется, еще вчера Стас сидел на его коленях и целовал губы Величайшего, стягивая вниз накладную бороду, потому что до этого просто не было времени. Кажется, еще вчера все было даже больше, чем хорошо. Но только кажется. На самом-то деле Игорь уже давно забыл о том, что есть такое понятие как день и ночь, что просто не имели возможности показаться в его занавешенной плотными шторами квартире. Для него нет особого смысла открывать их да и видеть что-то столь ужасно яркое, как солнце, совсем не хочется, если честно. Хочется стать маленькой глупой девочкой, забиться в свой угол и плакать так громко, что прибежали бы все соседи. Причина в том, что после смерти Конченкова он ненавидел все, что могло светить чуть более ярко, чем «светился» Стас, смеясь в тот момент над его тупыми, никому не нужными шутками. И именно по этой причине разбил даже чертову лампочку в холодильнике и по минимуму приближался к телефону, чей дисплей так ярко светился в темноте, поражая усталые глаза. Лишь иногда касался ноутбука, пересматривая минутное видео с ржущим во весь голос Стасом, что пытался закрыть рукой камеры и кричал: «Пошел нахуй, Игорь!» так громко, что динамики басили. А стал он таким потому, что теперь Янг светился только насквозь, в прямом смысле этого слова. Лежал себе в могиле и в ус не дул, полностью пораженный раковыми клетками, которые столь быстро разлагали сейчас молодое тело. А это совсем не походит на какой-либо красивый и хоть немного яркий свет. Больше на пепел от сигареты, что тлеет с каждой секундой, прогорая, а после развеиваясь. Сразу же после оповещения Стаса о его подозрениях на лейкемию тур свернули, а Пемп больше не сидел на своем кресле. Лишь иногда присутствовал на съемках, да и то за камерой, проглатывая свой смех и крепко зажимая рот ладонью, чтобы не мешать. Правда, толком ничего и не изменилось вокруг него, не принимая в счет лишнее время и постоянные боли по всему телу. Игорь все так же был Боссом, кривляясь и посылая нахуй лишь чтобы заставить Янга улыбаться. Ради Конченкова все это делал, потому что тот был влюблен в этого персонажа чуть больше, чем в Игоря, но на это никто и не обижался. Ради Стаса Лавров посадил свой голос еще сильнее, потому что каждый день хрипел в телефонную трубку о том, что убьет Янга лично, если тот откинет ласты до их встречи. И каждый из них знал, что это не правда и не сможет Лавров ничего поменять. Игорь обещал убить Конченкова не раз, просто шутя, а получилось, что Стас однажды и навсегда убил своего возлюбленного. Совсем не играясь. Ведь Игорь давно мертв, хоть и сидит на старом стуле по середине комнаты, слегка покачиваясь и устало прикрыв глаза. Все так же тянет никотин из хуй-знает-какой-по-счету сигареты, после туша окурок об изуродованную руку, что вряд ли насчитывает более пяти сантиметров необезображенной кожи. Ведь взгляд его давно уже пуст, в принципе, как и его движения, что производятся на автомате, заключаясь в скуривании сигарет и глубоких глотках из бутылки. Он абсолютно пуст уже на эмоции, на чувства, умирая всем, чем угодно, но только не телом. И, видимо, мертвым можно быть по-разному, а Библия на самом деле хоть в чем-то права. На нем все та же неизменная шуба, уже давно потрепанная и ужасно грязная. Привычный платок и корона облезлая, что слегка съехала в бок, будучи лишь небрежно накинутой на голову несколько дней назад. В руках все тот же неизменный виски, что уже давно не действует, а иногда даже делает хуже, заставляя копаться в себе и думать о чем-то более запретном, чем наркотики. В голове все те же печальные, тяжелые мысли и забытые в бреду планы, что закопали под землю вместе с тем, кому Босс был готов посвятить свою жизнь. Кажется, сейчас он может сделать то же самое, но для этого нужно будет спрыгнуть с какой-нибудь крыши. Просто Игорь всегда считал самоубийство глупым да и совсем непостижимым, никогда не принимая за норму увечья от лезвий и попытки утопиться в собственной ванне. Если бы он собирался умирать, то скорее всего напился бы сначала, а после будь что будет. Выпал с какого-нибудь балкона, решив, что это нормально, ведь так и было задумано. А значит не суицид. Он просто летать хотел. Хотел взлететь, узнать, как там, за облаками. Может даже чертов рай увидеть и поверить уже в Бога, о котором так много пишут в книжках. На которого так молятся по ночам. Да только как в него поверить, когда он забрал у тебя все, что нужно было. Для жизни, для счастья. Для того, чтобы живым быть, проводя каждый день как последний. Совсем не думая о том, что будет через неделю, а уж тем более через год. Наконец понять, где там он, смысл его существования. Только вот Лавров не сможет. Нет, не умереть. Не сможет даже подняться, просто плюнув и вновь набрав номер Фадеева. Тот будет орать, материться на Босса и говорить, что нихуя еще не потеряно, жизнь не кончена. А в конце концов сдастся, затрясется весь, сбрасывая трубку и приезжая через час с несколькими бутылками виски. Выпьет с Игорем, зарыдает тихонько и будет слушать, как тот хрипит что-то совсем непонятное. Известное только ему самому. Просидит пару часов и снова уедет, оставляя некогда Величайшего среди четырех стен, в которых лишь грусть и сырость от дичайшего холода. И может, когда печень совсем откажет, свихнувшись от количества алкоголя в организме Босса, тот поймет, что это тоже нихуевый такой вариант. Решит, что это именно та смерть, которой он заслуживает. И помрет тихонько, посреди комнаты в забытой двушке на краю Москвы, даже Диме об этом не сказав. И уже когда помрет, то поймет, что Бога и нет на самом деле. Что не зря он молиться перестал. А может и не поймет. Он же умер. Зачем теперь что-то понимать.