***
Когда после Победы Гарри пришёл к Снейпу в больницу извиняться и спросил, что он может сделать для него — Снейп ответил, что просит избавить Малфоев от тюрьмы. Гарри приложил все усилия, поднял всех, кого только мог, но добился-таки оправдания. Само собой, произошло это не скоро, так как несколько раз назначали дополнительные дознания по делу Люциуса. С Нарциссой же и Драко разобрались доволи-таки быстро — у Нарциссы вообще не было Метки, а Драко не успел натворить ничего серьезного. Прошёл почти год, пока старшего Малфоя освободили — все же многие совсем не хотели понимать такой либеральности и старательно втыкали палки в колёса. Гарри практически ни с кем, кроме Снейпа, не общался все это время — Гермиона фактически бросила МагМир (она уехала в Австралию, где была занята учебой и родителями — она не теряла надежды вернуть им память, и возвращаться в Англию не планировала, во всяком случае, в ближайшем будущем). Рон очень быстро рассорился с Гарри — он терпеть не мог Малфоев и был бы счастлив, если бы хотя бы одного из этой семейки засадили в Азкабан. Снейпа он всё так же терпеть не мог, и выяснение истинной роли зельевара в войне его ничуть не смягчило. Все объяснения и уговоры, что Гарри крепко задолжал бывшему профессору, на рыжика не действовали, и отношения между ними очень быстро сошли на «нет», а следом и со всем его семейством. С каждой неделей, с каждым месяцем Гарри все больше проникался уважением и восхищением — за несгибаемую волю Снейпа, за его непревзойдённое мужество, за стойкость, за верность идеалам, за любящую душу — да, была она у Снейпа, кто бы что ни говорил по этому поводу! В общем, смотрел он, смотрел, вздыхал-вздыхал и довздыхался — влюбился он в человека, до сих пор влюбленного в его покойную мать. Ошарашило его это открытие изрядно, но надолго погрязнуть в переживаниях по этому поводу ему не дал тот же Снейп — прилетел, выдернул из кровати, осведомился о самочувствии и причине неурочного возлежания в постели. После заверения, что все в порядке, просто не выспался ночью и прилег отдохнуть, Снейп скомандовал одеваться и на выход — понадобилось присутствие Гарри на очередном допросе. Всё, времени на переживания не осталось, придётся отложить это на потом, когда-нибудь, очень нескоро. Гарри понимал, что надеяться ему не на что — ведь даже если допустить, что Снейп смог отпустить свои чувства к Лили, он все равно оставался сыном Джеймса, того самого Джеймса Поттера, который испортил жизнь Снейпу. Да и странная настойчивость зельевара по отношению к Малфоям, особенно к блистательному Люциусу, наводила на самые что ни на есть грустные мысли. Как-то раз Гарри попытался завести разговор на тему, как сложатся у них отношения в будущем, но, похоже, выбрал неудачный момент — Снейп только и рявкнул в ответ: «Какие к Мордреду отношения у нас могут быть?! Рехнулись вы, Поттер, что ли? Не до вас сейчас!», шагнув в камин. Тогда Гарри и понял, что видеть этого удивительного и невозможного человека, иметь возможность быть с ним рядом ему осталось ровно столько, сколько Малфой сидит в тюрьме. По чести сказать — мысль затянуть процесс у него мелькнула лишь однажды, ведь это было совсем не по-гриффиндорски — заставлять страдать человека, пусть даже и не самого хорошего, пусть и Пожирателя, из-за своего желания продлить общение со Снейпом.***
У Гарри все чаще стало болеть в груди — поначалу он списывал это на нервы, переживания, которых было так много в последние два года. Но после особенно сильного приступа, когда перепуганный Кричер (надо же, Кричер — и испугался, просто чудеса!) принёс ему какое-то зелье, уложил Гарри в постель, открыл окно в комнате и долго обхаживал его, причитая про глупого хозяина Гарри, этот самый хозяин понял, что пора ему сдаваться медикам. Но в Мунго идти он не захотел — очень уж место людное, визит в тайне оставить не удастся, поэтому он связался по камину с МакГонагалл, бывшей сейчас директором Хогвартса, и напросился в гости. Разрешение было незамедлительно получено, и наутро Гарри отправился в Хог. Все же он соскучился, нельзя не признать, что он привык считать Хогвартс своим домом и успел заскучать. Аппарировав в Хогсмид, он не спеша прошёлся пешком до ворот замка, которые гостеприимно распахнулись перед ним. Прошёл по замку, поздоровался с портретами и призраками, раскланялся с Филчем и Миссис Норрис (а что детские глупости вспоминать?) и дошёл, наконец, до горгульи, охраняющей вход в кабинет директора. Горгулья, не дожидаясь пароля, сдвинулась, освобождая проход к винтовой лестнице, движущейся к дверям директорских апартаментов. МакГонагалл была очень рада его видеть, обняла и расцеловала в обе щёки, попеняв, что совсем он, Гарри, забыл свою альма-матер и старого декана в частности. Пообщавшись за чаем какое-то время, они обменялись новостями о друзьях-знакомых, о происходящем в мире, о бесконечных судах (Гарри решил вникать во все разбирательства, чтобы не было так странно, что он так вцепился именно в Малфоев), о грядущих экзаменах (апрель месяц на дворе, осталось всего ничего), и о грустном — предстоящей годовщине Победы. Вспомнили павших, помолчали, каждый о своем. Потом директор посетовала на Министерство, которое намерено было провести все мероприятия здесь, в Хогвартсе, но ей удалось настоять на своём — желающие посетить обелиск, воздвигнутый в честь погибших защитников, могут пройти через камин в кабинете директора, возложить цветы и вернуться либо тем же путём, либо прогуляться пешком за ворота, откуда можно аппарировать. Гарри поддержал своего бывшего декана в том, что не стоит устраивать тут пляски на костях, особенно учитывая наличие студентов в замке и предстоящие экзамены. Пообщавшись в удовольствие, Гарри распрощался, сказав, что прогуляется по замку, а потом зайдет к Хагриду. «Гулял» по Хогвартсу он целенаправленно — в направлении Больничного Крыла, куда зашёл, удостоверившись, что кроме мадам Помфри там больше никого нет. Зашёл, поздоровался, был обруган, что давно не заходил, и признался, что он не сказать, чтобы только в гости — скорее по делу. Заручившись обещанием молчать, рассказал, что с ним случилось вчера, описал, на что были похожи ощущения: жжение в груди, невозможность вдохнуть, острая колющая боль в грудине и под левой лопаткой. По изменившемуся лицу мадам Помфри — понял, что пришёл не зря. Засуетившись, она заставила его раздеться до пояса и улечься на кровать, потом начала выписывать палочкой неизвестные ему заклятия, как оказалось — диагностические. Одно заклинание сменяло другое, в ход пошли амулеты. На этом колдомедик не остановилась и провела пару ритуалов в малом ритуальном зале — оказывается, был и такой в Хогвартсе, а Гарри и не знал — ведь на Карте Мародеров такого не было видно. К сожалению, диагноз был неутешительным — вчера у Поттера случился второй инфаркт. Да, именно так. То ли это были последствия Авады и путешествия в загробный мир, то ли гибель кресстража не прошла даром, то ли переплелись несколько заклинаний и дали такой причудливый эффект — теперь сказать уже сложно, первый случился с ним как раз в день Последней Битвы, почти год назад. К сожалению, вылечить полностью Гарри не получится — время упущено. Сейчас все, что в её силах, — нивелировать последствия второго и попытаться сгладить оба шрама, убрать их не получится, а это значит… Да, это значит, что третий приступ станет для него последним. Ей, мадам Помфри, очень жаль, она напишет ему, какие зелья стоит попить, и, может быть, ему все же показаться в Мунго? «Да какое Мунго может быть сейчас? На носу годовщина Победы, где он должен присутствовать, чтобы чинуши из министерства видели, что Герой — на страже покоя МагМира. Ещё не все суды закончены, особенно… не важно, главное то, что без его присутствия засадят всех от мала до велика», — ответил бы он, если мог бы говорить сейчас. Он был в шоке — вся его жизнь рушилась, даже то малое, что он смог построить на обломках прежней своей жизни, которая закончилась в тот момент, когда он узнал, что он — последний кресстраж. Только и смог выдавить из себя, что не хочет огласки. Забрав пергамент со списком зелий, медленно выполз из замка в направлении Запретного Леса. Про обещание посетить Хагрида он не вспоминал, он вообще сейчас не думал, он был в нигде — туманная пустота заволокла сознание, смягчая боль и позволяя дышать.***
Очнулся он на той самой поляне, где его в последний раз убил Волдеморт — сам не понимая, как он сюда попал, что он здесь делает, и как давно он здесь? Вдруг его словно магнитом потянуло в сторону, шаг, другой, третий — и рука сама схватила камень. Тот самый… Едва он сомкнул пальцы вокруг Камня, как увидел их — маму, папу, крёстного. Вот теперь он не выдержал — ноги его подломились, он осел на землю там, где стоял, и зарыдал. Слёзы ручьями текли по его щекам, но они не приносили облегчения, нет. Сейчас он выплакивал все свои переживания, беды, волнения и обиды — почему всё это свалилось на его голову? За что ему это — он отдал всего себя, он умер за этот гребанный мир и смог воскреснуть, — сколько можно, почему всегда он? Ведь он уже смог смириться с тем, что его чувство останется безответным — так почему сейчас, он ведь и жить-то ещё не начинал? По. Че. Му? За какие прегрешения судьба ТАК его карает? Внезапно перед ним появился Кричер, схватил Гарри за руку и аппарировал в Блек-хаус. Там он отпоил непутевого хозяина Успокоительным, отобрал у него пергамент со списком зелий и рекомендациями и Камень, спрятав их в сейф в кабинете, накормил супом и, споив порцию зелья Сна-без-сновидений, запихнул Гарри в кровать.***
Утро оказалось немногим добрее предыдущего дня, но его хотя бы в истерике не трясло — уже плюс. Нехотя ковыряясь в овсянке (Кричер был неумолим относительно того, каким должен быть «настоящий английский завтрак»), Гарри велел домовику купить или заказать зелья по списку. Сам он и не думал бегать по аптекам — вот ещё, с тем же успехом можно сразу объявление в Пророк дать. *размышления* Ну что — не жил толком до этого, нечего сейчас мечтать о несбыточном. В детстве он мечтал о любящей семье, потом, хоть и недолго, он мечтал о том, как славно они заживут с Сириусом, потом он мечтал о дне, когда закончится эта сумасшедшая гонка и можно будет просто жить… А потом он возмечтал о совершенно нереальном — об одобрительном взгляде Снейпа и его улыбке, адресованной Гарри. Он не мечтал о взаимности, будучи твёрдо уверенным в вечной любви Снейпа к Лили — ну как же, его «Всегда!», да и Патронус-лань он видел и в воспоминаниях Снейпа, и собственными глазами — тогда, в лесу Дин. Гарри хотел хотя бы… подружиться, что ли, — если это будет возможно. Он очень стеснялся, ругал себя за эту странную любовь и твёрдо решил хранить все в тайне. «Всё-таки тётя Петунья была права, — подумалось ему вдруг, — я — урод, ведь только ненормальный мог полюбить мужика вместо юной девушки…» Честно сказать, юноша как-то не удосужился поинтересоваться, как в МагМире относятся к однополым отношениям — ему хватило убеждённости Дурслей в аморальности этого факта и пары нелицеприятных высказываний Рона. Гарри понадеялся, что его больной страсти будет достаточно время от времени видеть зельевара, если общение будет доброжелательным, а не как во времена его учёбы. В сущности, сколько ему осталось-то — год, два, пять, если повезёт? Да и то сомнительно, ведь та же Скиттер довести может и здорового. Он решил дожать (непременно — обещал же!) дело Малфоя — ведь он обещал Северусу содействие, вот он его и окажет. Хоть напоследок сделать приятное любимому человеку, раз уж до этого ему от Поттеров доставались одни лишь неприятности. Он даже не особо задумывался, почему Снейп так ратовал за Малфоев — ну хочется ему так, какая разница, почему? Все равно ему самому ничего не светит, может, хоть «Спасибо» дождется…***
И вот настал день последнего, решающего суда по делу Люциуса Малфоя. Снейп лично зашёл за Гарри, как будто боялся, что тот может передумать и не пойти. В министерство они отправились камином, чему Гарри порадовался — не надо выходить на улицу, рискуя наткнуться на журналистов. Впрочем, его радость закончилась ровно в тот момент, когда он увидел толпу, собравшуюся в дверях зала для заседаний. Хорошо ещё, что Снейп не утратил своей способности «убивать взглядом», которую он не замедлил применить, рявкнув «Без комментариев!» на особо наглых журналюг. Не выпуская руки Гарри, Снейп пробился через толпу к адвокату Малфоев, рядом с которым сидели остальные члены семьи — леди Нарцисса и Драко. Устроившись возле адвоката, Снейп усадил Поттера в соседнее кресло, лишь теперь отпустив локоть Гарри, за который держал его все это время. После долгих разговоров, допросов с Веритасерумом, истеричных выкриков зрителей из зала «Пожиратель! Убийца! Да что тут говорить — в Азкабан его! Нет, к дементорам его!», судьи удалились для совещания. Последним выступал Гарри, он припомнил все, что только могло выставить лорда Малфоя в самом выгодном свете — особенно стычку в Зале Пророчеств, где он вместо применения силы или захвата заложника — просто уговаривал Гарри отдать шар. Решение суда ожидаемо стало положительным — ведь за обвиняемого открыто вступился сам Победитель Темного Лорда! Малфоя оправдали, Снейп ушёл из зала вместе со всем их семейством, даже не оглянувшись на Гарри, лишь мельком бросив напоследок: «Я полагаю, вы в состоянии добраться до дома самостоятельно?» — почти сбежал, как показалось Гарри в тот момент. Позже Люциус Малфой прислал Гарри письмо с благодарностью за его участие и помощь. Но что ему было проку с той благодарности? Ему нужен был Снейп, он хотел говорить с ним, смотреть в эти удивительные глаза, а не пустые сотрясения воздуха от кого-то другого, пусть это был и обязанный ему жизнью Малфой-старший. По слухам, Снейп переехал в Малфой-менор, на письма Гарри он не отвечал — совы возвращались с письмами обратно. (Как оказалось впоследствии — был очень занят в лаборатории, варил зелья для поправки здоровья Малфоя, который был на грани, а лаборатория была в закрытой части менора, вот и не могли его совы найти.) Когда до Гарри дошёл слух, что Снейп и Малфой-старший уехали во Францию, а Нарцисса и Драко остались в меноре — у него случился третий приступ.***
Гарри давно уже составил завещание, по которому все его имущество отходило зельевару, и ещё написал письмо, которое обязал Кричера передать Снейпу, когда тот придёт на его могилу. В этом письме он открывал свои чувства, впервые осмелившись обратиться по имени открыто, а не в мыслях.***
А дело-то было совсем не в романтических отношениях этих двоих — Малфой-старший и Снейп действительно уехали вместе, но лечиться — Люциус нашёл клинику в Швейцарии, где им должны были свести окончательно Метки и ликвидировать все последствия от длительного её воздействия на организм. Лорд Малфой считал себя обязанным Снейпу не только здоровьем, но и жизнью, и свободой — он вполне реально оценивал своё положение на момент суда и понимал, что только молниеносная реакция Снейпа, ещё в зале заседаний начавшего поить его заранее заготовленными зельями, позволила ему покинуть Министерство на своих двоих. Так же он узнал из обсуждений жены и сына, что именно Снейп убедил — уговорил? заставил? кто их разберет… — Поттера принять участие в его оправдании. Драко, кстати, в клинике уже побывал, но ему было легче — он ведь только пару лет её носил, а не 20 и более, так что он управился за несколько дней — никто даже и не заметил его отсутствия в стране. Клиника была закрытой, и пациентам не полагалось никакой связи с внешним миром до окончания курса лечения, да и смысла в этом не было — они все равно весь этот месяц провели в состоянии искусственной комы.***
Прошёл месяц после отбытия на лечение, Снейп Снейп только вышел из комнаты для перемещений после возвращения международным порт-ключом, как, успев лишь мимоходом поздороваться с Нарциссой, сразу шагнул в камин, направляясь домой, в Коукворт. Стоило ему переступить порог спальни, как он услышал стук в окно. Сова. Ну надо же, кому это так не терпится? Он ведь всего пару минут, как в Англии, кто это так умудрился подгадать? Не дадут спокойно переодеться с дороги даже! Ну да ладно, все равно никто еще не знает, что он вернулся, вряд ли это что-то срочное. И он, проигнорировав бьющуюся в окно птицу, проследовал в ванную. И очень удивился, когда, выйдя оттуда через полчаса, увидел сидящую на подоконнике и упорно дожидающуюся его сову. А потом встревожился, разглядев на ошейнике герб Гринготтса — это была посланница из банка. И это была не та птица, которую обычно присылали ему гоблины, когда предлагали очередной заказ. Он поспешил распахнуть окно и впустить сову в комнату. Птица, раздраженная длительным ожиданием, не сразу дала отвязать письмо, смилостивившись лишь после печенья, подсунутого магом. Увидев официальное уведомление о получении им наследства — протер глаза, не поверив им поначалу — какое наследство, откуда? Он ведь сирота, не имеющий родственников ни в маггловском мире, ни в магическом, что за ерунда? Но гоблины с такими вещами шутить не имеют обыкновения, так что быстро-быстро собираться и в банк. В банке же он, узнав, кто одарил его, не удержался от шипения «Поттеррр…» и, даже не взглянув на список полагающегося ему добра, вымелся за двери. Едва выйдя за пределы антиаппарационного барьера банка, он тут же аппарировал в Годрикову Лощину и помчался на кладбище — он не мог, не хотел поверить в то, что его извечной головной боли больше нет. «Как же так, столько времени и усилий было потрачено, как же так, Гарри… ты ведь из таких передряг выбирался, почему сейчас, когда меня не оказалось рядом?» — он в первый раз позволил себе назвать несносного мальчишку по имени — и в последний, шагнув к горе цветов, венков и зачарованных свечей рядом с могилами Лили и Поттера-старшего. И дернулся, выхватывая палочку, от хлопка, раздавшегося за спиной — это был Кричер, отдавший ему письмо согласно последней воле покойного хозяина. Читать письмо прямо на могиле он не стал и вернулся к себе в Паучий Тупик, резонно рассудив, что стакан-другой виски лишним в этой ситуации не будет. Да и случайных — а тем более неслучайных, ведь вполне может где-то недалеко прятаться та же Скиттер — зрителей развлекать он не собирается.***
Открывать конверт было страшно — хотя что могло быть страшнее того, что он, пусть и не по собственной вине, не сдержал данное когда-то слово? Реальность оказалась жестокой — хуже быть может, и будет: его собственная, старательно пестуемая им во имя исполнения долга сдержанность, всю жизнь заставлявшая скрывать свои эмоции — истинные, заключавшиеся в неизбывном чувстве вины перед мальчишкой, который по его вине лишился родителей и нормальной жизни, почему-то лишила его присущей ему наблюдательности. И как он мог не заметить, что с мальчишкой что-то не так? А ведь он только-только собрался с духом, чтобы встретиться и поговорить с ним… Поговорить спокойно, как взрослые люди, обсудить все неясности и прояснить недоговоренности. Для того и уехал избавляться от Метки, чтобы полностью владеть собой во время разговора — всё же её наличие действовало ему на нервы, надо честно признаться, а психика его и так была расшатана весьма изрядно. Последние дни в клинике, сменив обстановку и обретя наконец такое желанное спокойствие и привычную для себя железную выдержку, он смог подумать спокойно над тем, как построить разговор, не сорвавшись по своему обыкновению в злое ехидство и сарказм — всё же за столько лет такой стиль общения стал для него единственно возможным (только с покойным Лордом он не позволял себе демонстрировать характер). Он ведь собирался поблагодарить мальчишку и за собственное спасение, и за оправдание и себя, и Малфоев, но боялся сорваться — Поттер уже пытался перед ним и повиниться, и поблагодарить, и подружиться, и выспросить про какие-то отношения… О чем это он тогда говорил? Нет, не вспомнить уже. Как же не хватает думосброса! Привык он все же за время работы в Хогвартсе к удобству пользования этим артефактом, ох, привык. Ладно, хватит уже тянуть — время узнать, что счел нужным сказать ему на прощание этот… гриффиндорец. И он, хлебнув глоток для храбрости, с отчаянной решимостью сломал печать на конверте.***
«Дорогой Северус! Надеюсь, ты простишь мне эту фамильярность, ведь она первая и последняя в моей жизни. Если ты получил это письмо — значит, меня уже нет среди живых. Да, я знал, что мне осталось недолго, что я умираю. Прости, что повесил на тебя все это, но ближе, чем ты, у меня никого нет. Пользуйся, пожалуйста, не стесняйся и не ограничивай себя ни в чем — мне эти деньги уже ни к чему. Мне так хотелось сделать для тебя хоть что-то хорошее, приятное, я хотел порадовать тебя, но я не успел — после суда ты будто растворился, исчез, не отвечал на письма. Ни родственников, ни друзей у меня не осталось… И я подумал, что если ты будешь располагать неограниченными возможностями в плане покупки ингредиентов — возможно, именно это сделает тебя счастливым, кто знает? Ты был так прекрасен, когда колдовал над котлом… Знаю, ты скажешь, что зельеварение — это тонкое искусство, где нет места глупым размахиваниям палочкой. «Я не ожидаю, что вы будете в состоянии оценить красоту медленно кипящего котла с его мерцающими парами, изысканную силу жидкостей, которые пробираются по венам человека, околдовывая его разум, порабощая чувства… Я могу научить вас, как разлить по сосудам известность, приготовить славу и даже заткнуть пробкой смерть». Не удивляйся, я помню каждое твое слово в тот день. Я не просто слушал тогда — я записывал. Твори же дальше без ограничений, я верю, что ты сможешь улучшить Аконитовое зелье и избавить несчастных оборотней от жажды крови в полнолуние, или сделать ещё что-то такое же потрясающее — например, создать зелье, которое сможет вылечить родителей Невилла. Прости моё косноязычие, я никогда не был силён в изложении мыслей, но поверь — всё это я говорю от чистого сердца. Прими мой последний дар, прошу тебя. Сейчас все — только в твоих руках, ты можешь уехать в любой из домов Поттеров или Блеков, что указаны в завещании. Ты свободен, как ветер, и так же независим — лети же! Ты отдал полжизни, пытаясь искупить вину — и ты её искупил, поверь. Теперь начинается только твоя жизнь, ты никому и ничего не должен, кроме одного — быть счастливым! Я своё счастье обрёл в попытке сделать счастливым любимого человека, не знаю уж, насколько мне это удалось… Надеюсь, ты сможешь оставить прошлое в прошлом и станешь счастливым в настоящем, любимый мой. Люблю тебя, Северус. Я не осмелился сказать тебе это лично, да и не стоило, наверно, вообще посвящать тебя в это, но я не удержался, прости. Хотя бы так, уже после смерти, и в письме, но… так мне стало легче. Прости меня за это, если сможешь, прости за всё — сделанное и несделанное. Прощай. Твой до последнего вздоха, Гарри Джеймс Поттер.»