Взаимность

      Когда они впервые встретились он был уже не Маленьким, но, вне всяких сомнений, Принцем.

Возможно, богом. Она не могла судить.

      Так ведь и она была Лисицей.       У него были лучистые голубые глаза, какие бывают только у инфантов, и в них помещался весь мир — будто накинутая поверх реальности на пару столетий, а после бережно снятая незабудковая пленка, в которой отпечаталось все: озерный туман и капилляры рек, причудливо-чудовищные чащи, которых она никогда не видела, людские города и престранные звериные угодья.       Он, разумеется, был человеком.       Она жила среди людей всю жизнь и знала, что от них можно ждать всего двух вещей: ружей и кур.       Прекрасно, когда у конкретной особи наличествовало только второе, но обыкновенно рядом с несравненным благом уживалась непререкаемая опасность, а нередко попадались и единицы, безраздельно владевшие только первым, так что она еле уносила ноги, а после тщательно вылизывала из-под ребер смоляной, не дающий жить страх — вся в мелких ржавых ручейках и протоках выглянувшего на свет клюквенного сока.       Его руки были пусты.       Но зато одного их прикосновения с лихвой хватило, чтобы она напрочь позабыла о бегло высеченных на боках шальной пулей, непреложных основах человечьей натуры.       И она покорилась. С пламенной грациозностью своего племени — как прекрасно маскировала она бешеную дрожь и лихорадочную спешку! – легла у него в ногах и поведала о давно забытых понятиях, обрядах и страшных нерушимых узах, отчаянно желая принадлежать и иметь фантомное право чутко спать у него на коленях и робко ворочаться на слабо вздымающейся груди, сдавленно визжать, вжимаясь солнечной макушкой в доверчиво раскрытую ладонь, и, игриво тявкая, покусывать упоительно тонкие запястья.       Он был сказочно терпелив, бережен и нежен.       Они прошли этот путь тень к тени, отсидели головокружительные колдовские часы зрачок к зрачку, и однажды он взял ее на руки. А она лизнула его в смеющийся уголок рта.       Потому что верила, что в один опалово-фантастический день он поцелует ее в росисто-холодный черный нос, и тогда всенепременно окажется, что никакая она не лисица, а самая настоящая заколдованная принцесса, и он поможет ей подняться с земли, ласково отведет со лба непокорные, дико спутанные рыжие патлы и унесет к крошечной, но для нее теперь самой-самой яркой во вселенной звезде.       Где, оказывается, пышно цвела, с покорной мягкостью склонив томно кудрявую головку, неотразимая и любимая, тяжко тосковавшая в разлуке и открыто плакавшая червонными лепестками Роза…       Все было чудовищно честно.       Он истерзанно сожалел и поливал их заговоренные позолоченные колосья несмываемо кровавыми истинами и оправданиями.       Она в сердцах сказала так много, что сама задохнулась и обмерла, услышав переливчато-звонкое, бездумно-жестокое эхо, а после с озлобленным отчаянием слизала железистое сострадание с каждого, так многообещающе распушившегося зерном соцветия.       Он улетел в индиговую пустоту на мраморно-белых птицах к своему цветку-авроре, а она осталась тонуть в венозно-винном закате и кашлять от неожиданно проявившегося, стойкого до зыбкой видимости запаха васильков.       Тысячи звездопадов назад она, смежив мотыльково трепещущие веки, панически умоляла приручить себя бесстыдной, игренево-жгучей, требовательно-лихорадочной пляской хвоста.       Память предков и растрескавшиеся пропасти шрамов, глубоко залегшие между ветко-костных лопаток и точено-горных позвонков, отчего-то тогда малодушно не сообщили ей, что

мука не будет взаимной.