Элох'им

***

Коллапс разума в определённых ситуациях формирует личность в новых тонах. Фахру'баи'Дживан любил целовать звёзды, что оставляли на губах его мелкие пятна ожогов. Он часами любовался, как невидимые линии сплетались меж ними, формируя чудаковатые узоры - однажды, он был готов положить свои сотни зубов на это, в этих точечных рисунках ему довелось разглядеть слона, своим хоботом втягивающего Солнце. Сегодня он находил себя в поле, что до самого горизонта было укрыто рожью. На устах трепетал горький вкус - табак, вытянутый на базаре, оказался отсыревшим, а лень вновь брала верх. Так Фахру и сидел, любуясь за тем, как растёт рожь. Нга'яате был другого посева. Во многом отличный от своего брата, он крепко сжимал засох узловатыми пальцами, лениво водя им по воде. Его ноги, казалось, уже тронули самое дно водоёма, а рыбы всё не было. Отец учил Нга, что если рыба кусает тебя за пальцы, значит сегодня тебе повезёт. Нга был куда прямее Фахру и едва ли мог похвастаться поисками глубин и смыслов, сокрытых в словах и событиях, потому искренне верил каждому слову, звучащему в свой адрес. *** - На твоём лице сотни обид, - весело шептал друг жизни, пользуя волосы как кушак. - Неужто наконец одумался? Увидел, как течёт жизнь? - Не твоё дело, - устало отвечал ему Нга. У него был живой, выразительный рот с рядами острых зубов и два языка, один из которых вечно хранил молчание. - Послушай, - со светлым тоном отвечал ему брат, - в большом и безумном мире ведь живём. Кто знает, быть может, стоит и прислушаться? Что же то будет, если чужое горе приумножать, чай туманные эмиссары всегда под рукой бродят, того гляди, ещё вздё... Нга не давал ему договорить. В глазах его блестели искры сумрачного гения, а пальцы сами делали всю работу - волосы брата сами себя не завяжут в кушак. - Ты испытываешь моё терпение, пустослов. Пусть мы и братья, но я вспорю тебя как рыбину, если ты не умолкнешь. Повторю свой вопрос, ты пойдёшь со мной к священному городу? - Пойду, пойду, - сколько можно послушно отвечал ему Фахру, любующийся проделанной работой. Волосы его были столько длинные, что он пропускал их через подмышки, обматывал вокруг пояса и даже вязал как шарф, а они всё тянулись и тянулись к низам. - Только, позволь спросить, не сочтёшь ли ты наше шествие плачем рока и отчаяния? - С чего бы то? - Нга, искренне не понимающий речи старшего из семи братьев, замер. В такие минуты на лице читаются вопросы о вечном, о забытом, о непонятых тайнах. - А с того, что мы идём тропами, где человек пьёт конскую кровь, чтобы увидеть новый рассвет, где молодые женщины душат своих детей, чтобы те не звали злого молоха. *** "Куда несёт вас нелёгкая?!" слышно во спины, когда юные парни покидают деревню. Кто-то ласково журит, кто-то ловко бросает в их тощие сумки последние фрукты этого сезона. А кто-то молча молится за удачу. "Подумай о детях!", кричат в след Фахру, но тот неумолим, лишь бегло смахивает слезу на очах любовницы. "Скользкие дороги ведут в скользкие места...", многозначительно оставляет анахорет, хлопая по плечу Нга. А тот только широко улыбается, готовясь встретить свой новый рассвет. *** Десять ночей и все под светом энтузиазма. Их путь не был обижен природой, дорога не узка, не резка и не широка, на неё было приятно смотреть, ноги сами делали каждый из шагов. Но ещё отец говорил, нельзя долго смотреть вперёд - так родился козёл отпущения, большой и страшный, лениво скребущий длинным когтем по камню, вызывая мурашки. Говорят, когда козёл родился на свет, с него сняли кожу и пустили галопом по пустыне, пока плоть его не обратилась в чистейший жар. В том же часу его связали по рукам и ногам, бросили на острые камни, зашили губы и глаза, чтоб на мир не смотрел, и бросили в яму. Отцы говорят своим непослушным детям, что коли те не будут слушаться и откажутся кушать в нужный час, их так же свяжут по рукам и ногам и бросят в яму, где кожа их обратится в чистый жар, а судить их будут злейшие из злейших. Моту был светлым парнем. В ушах его часто пересыпался песок, а в ноздрях звенели кольца. Он очень любил гостей, пусть те и не долго задерживались в его доме, чаще предпочитая прощаться с миром, чем идти до Кварикхи. Но когда случились путники, стойко намеренные пройти его владения до самых дверей, едва ли он мог упустить такой шанс поразвлечься.